– Ну, ты зверь, – засмеялся Хуттер. – Днюешь и ночуешь на трудовом посту, меня обскакал. Опять идея?
– Да нет, – сказал Юрий. – Какие уж тут идеи?! Сплошные практические соображения.
– Это иногда ценней, – засмеялся Хуттер. – Я так и думал, что ты мне сегодня выдашь что-то практическое.
Хуттера долго не будет хватать, даже страшно отрываться. Даже иногда кажется, может, ты только с ним и можешь? Может, это Хуттер, зная тебя и любя, просто нажимает на нужные пружины в тебе, и тогда ты звучишь. Только в его руках. И еще думаешь, что тебе мешают звучать в полный голос. Стоп. Ерунда какая. От таких мыслей надо бежать без оглядки. Самому себе доказать.
Я же чувствую, что могу. Могу!
И Хуттер верит, что можешь. И дает мочь. Но уже: «Играй, голубчик, как хочешь, не так, так этак, я тебе верю. Только не нужно новых решений, не укладываемся. А так – верю». Опять эта вера на каком-то этапе ставит тебе подножку. Не только в любви. Тепло так и незаметно ставит. И все начинают тебя очень любить в твоем городе, а на гастролях уже поменьше, не понимают, значит, чужие. И уже никуда не хочется ехать из твоего города, страшная штука – привыкание в искусстве.
– Это мы сколько же лет уже вместе?
– Порядочно, – сказал Хуттер. – Но до золотой свадьбы у нас еще времени хватит.
– Хорошенького понемножку, – усмехнулся Юрий.
– Опять настроения?
– Нет, – сказал Юрий. – Просто решил уехать, ставлю главного режиссера в известность.
– Когда? Не сегодня, надеюсь?
– Именно сегодня.
– Люблю добрую шутку, сам шутник. – Хуттер засмеялся почти естественно, загубил он в себе актера. – До конца сезона мы с тобой завалены по уши, отложим на лето эту увлекательную беседу.
– Не получится отложить.
– В середине сезона такие вещи не делаются.
– Ты делал. И не раз.
– Предположим. Только не забывай, что ты занят почти во всем репертуаре, это другое дело.
– Ничего, – сказал Юрий. – Морсков введется.
– Чепуха, – сказал Хуттер. – Мне самому сколько раз хотелось стукнуть директору заявление. Даже в кармане носил. Показать?
– И все-таки я уезжаю сегодня…
– Вы конкретно чем-нибудь недовольны? – пенсне официально блеснуло наконец-то.
– Не в этом дело, – сказал Юрий.
– Тогда в чем? Объясни, что случилось. За моим широким крестьянским лбом как-то плохо укладывается.
– А я знаю, – сказал Юрий.
– Что знаешь?
– А я уже знаю, что там, за твоим широким крестьянским лбом, понимаешь? Я уже знаю, что ты мне дашь – сегодня, завтра, послезавтра. И мне мало этого.
– Правда? – тихо сказал Хуттер.
Но Юрий уже завелся.
– И ты уже знаешь, что мне мало.
– Нет, – сказал Хуттер. – Честное слово, нет.
Он отодвинул чехол, сел неудобно, на ручку кресла, снял пенсне и потер переносицу. Зрачки у Хуттера были большие и беспомощно голые без обычных стекол. Он долго и сосредоточенно смотрел вперед на пустую сцену, потом сказал тихо:
– Мне, например, с тобой по-прежнему интересно работать. А как же актеры всю жизнь работают с одним режиссером?
– Не знаю.
– Спасибо за откровенность, – усмехнулся Хуттер. – Всегда приятно знать, что думают о тебе ближайшие соратники.
– Мне с тобой очень трудно расстаться, – разом устал Юрий. – Труднее, чем тебе со мной.
– Поэтому ты и едешь, – сказал Хуттер. – Я понял.
– В Японии, кажется, когда человек добьется минимальной известности, он вдруг меняет имя и все начинает сначала.
– Поучительно, – сказал Хуттер. – Про Японию это ты сейчас придумал? Впрочем, неважно, важна мораль. И куда же ты?
– Посмотрю…
– Не хочешь говорить.
– Еще не решил, – сказал Юрий.
– Обратно будешь проситься – не возьму, учти.
– Ага, – кивнул Юрий. – Это уже с кем-то было.
– Шучу, – сказал Хуттер.
– Не шутишь. Но я не попрошусь. Ты все равно не поймешь, но сейчас я иначе не могу. Никак. А года через четыре я все-таки сыграю, вот увидишь.
– Не забудь пригласить, – сказал Хуттер. – А других причин нет, извини, конечно, за настойчивость?
– О других не надо.
– И Наташа едет?
– Я один пока еду, – сказал Юрий.
– Ты все-таки учти, – сказал еще Хуттер, – пока мы разговариваем один на один и никто нас не слышит, так что у тебя есть еще время. Без документов, кстати, не так уж приятно устраиваться. И не все любят человека с хвостом.
– Учитываю. Но трудовую книжку вы в конце концов вышлете, всем же высылают. А деньги за Сямозеро, остаток, я переведу из Москвы.
– Из Москвы?
– Залечу к матери, – сказал Юрий. – Зайду в министерство.
– Как знаешь, – сказал Хуттер официальным голосом, хоть и на «ты».
Он медленно протер стекла и надел их обратно, глаза стали сразу обычные. Уверенные и хитрые. Хуттер слез, наконец, с ручки и сел в кресло, поглубже. Потом еще подвинулся вглубь. Казалось, он устроился тут до вечера.
– Я сейчас за билетом, – сказал Юрий. – Потом, конечно, зайду к директору, и еще увидимся.
– Надеюсь, – сказал Хуттер на одной ноте.
Юрий поднялся на сцену из зала и сразу, сбоку, за правой второй кулисой увидел Наташу. Она стояла на том самом месте, где позавчера, перед выходом в третьей картине, Юрий шептал ей в ухо: «Сегодня на тебя особенно все оглядываются. Почему бы это?» А Наташа смеялась и даже пропустила сигнал помрежа на выход. Но сейчас об этом подумалось как-то вяло, будто было с другими.
Юрий шагнул в полумрак и молча взял ее за руку. Не под руку даже, а за ручку, как водят детей. И так вывел ее в коридор. Наташины пальцы слабо шевельнулись в его ладони и остались лежать очень тихо. В коридоре она осторожно высвободила руку.
– Я все слышала, – сказала Наташа.
Сегодня она перекрасила губы, губы слишком ярки. Волосы, поднятые над головой высоко и пышно, отливали на свету янтарем. Горячо плавились на свету. Свитер делал ее особенно легкой, свитера ей идут. Просто Наташа умеет носить, это не Лена. Хоть сейчас-то, пожалуйста, без сравнений.
– Тем лучше, – сказал Юрий.
– Я все-таки думала, ты утром зайдешь.
– Я хотел, – сказал Юрий правду.
– Я, конечно, держать тебя не могу, если ты решил. Тем более что я даже не знаю – почему.
Она сделала длинную паузу, но Юрий молчал. Голос у Наташи был, как обычно, низкий и теплый, просто у нее такой голос. Почти как обычно, только слова немножко растягивала, она на премьере всегда чуть растягивает слова. Наташа сильная, ничего.
– Так вдруг. Еще вчера даже ничего.
– Как-то сразу решилось, – сказал Юрий. – Прости…
Как нелепо прозвучало это «прости», самого покоробило.
– По-моему, нам все-таки нужно было поговорить. Как ты сам считаешь? В любом случае.
– Конечно. Не сейчас… – сказал Юрий. – Я тебе напишу.
– Ну да, – бесцветно улыбнулась Наташа чересчур яркими губами. – Ты меня выпишешь срочной почтой.
Брехт, «Трехгрошовая опера», – хоть бы она-то не говорила цитатами, не нужно ей.
– Пройдемся немножко, – сказала Наташа. – До репетиции еще почти два часа. Я тоже не ела. И поговорим.
– Не нужно, – сказал Юрий, получилось резче, чем думал. – Это ничего все равно не изменит.
На секунду мучительно захотелось схватить Наташу за плечи, все пошвырять в чемодан, уехать вдвоем на остров Вайгач, нет, даже не уехать, вдруг перенестись, вылезти из старой кожи, как змей, и начать новую жизнь.
Желание это на мгновение оглушило. И медленно умерло в нем, оставив в костях усталую ломоту. И вялость.
– Что бы я ни сказала? – уточнила Наташа.
– Сейчас да, – с трудом собрал мысли Юрий.
Мысли крутились все мелкие, как у засыпающей мухи. Какие-то вокруг да около. Подходящее состояние для свершений. Кофе бы, что ли, действительно, выпить. Дегтярного, по-турецки закусив гущей.
– А что ты хотела сказать? – спросил он.
– Нет, ничего. Особого значения не имеет.
В лучшие времена Лена бы устроила сцену веры и самопожертвования – куда угодно, все брошу, делаешь, значит, прав, без вопросов, бог всегда прав. А теперь прав жадный Гуляев. Наташа такую не устроит, он так и думал. И все-таки зайти сегодня домой не хватило мужества. Потому что Наташе надо все объяснять. Про Борьку. Про Хуттера. Обязательно – про Хуттера. Все, что думал. Хуттеру она верит, пускай. Нельзя заражать неверием.
– Я напишу очень скоро. Через несколько дней.
Просто сейчас ему нужно отойти в сторону и подумать. Совсем одному. Именно сейчас. Не вовремя, но тут время не выбирают.
Юрий протянул руку. Наташа чуть отодвинулась, просто переменила позу. Страшно она отодвинулась. В пустоту. Будто рядом уже никого.
– Я сначала должен один, – почти попросил Юрий.
– Конечно, – кивнула Наташа. И пошла.
Юрий стоял у окна и смотрел, как она уходит. Как гаснут в коридорной тени желтые волосы. Как легко притален мохнатый свитер. Как узко, будто по одной половице, ступают длинные ноги, на которые оглядываются всей улицей. Долго еще будут оглядываться, сознавать это приятно даже сейчас.
