Ознакомительная версия.
ВАХТЁР СТЕПАНОВНА
Степановне столько лет, сколько и надо, чтобы можно было давным-давно уйти на пенсию. Но она и сегодня несет свою вахту зорко-аккуратно, даже кот не прошмыгнет через пост, где старая чувствует себе цену и держится очень даже уверенно. На главной проходной завода она – главный человек.
– Проходите, проходите побыстрее, товарищи! Не задерживайтесь!.. – посматривает в пропуска – больше для приличия, естественно, и чтобы не нарушать инструкцию, ведь Степановна каждого проходящего знает в лицо. – Шевелись! Не задерживайсь! Желаю вам хорошего настроения!
Новое утро. Перед началом смены. Длинным шнурком тянутся и тянутся мимо Степановной люди...
–Стоп! – вдруг слышится ее требовательный окрик. – Ваш пропуск, товарищ полковник!
Полковник слегка покраснел, тихо проговорил:
– У меня договоренность с директором. Он ждет ровно в восемь.
– И знать ничего не желаю! Пропуск покажите – и проходите. Что мне директор? Пошли, быстрее пошли, люди,! Пошли! А вы, товарищ полковник, станьте-ка в стороночку. Не задерживайте. Желаю хорошего настроения!
... Тяжелая жизнь за спиной Марии Степановной. Сама с маленькой полесской деревушки, где сразу после войны вышла замуж за Тимку, родила ему двоих детей – дочку Соньку и хлопчика Яшу, а он, Тимка, взял да и умер. Нежданно-негаданно. Веселый был парень, неровня Маруси – строгой, придирчивой к каждому пустяку, но прилежной – не отнять! – в труде, аккуратной. Что же, ничего не сделаешь, если так случилось. Необходимо было одной кормить-поить детей. Кормила и поила, как могла, чем могла. Председатель колхоза, спасибочко ему, с горем Степановной посчитался и дал команду, чтобы нашли для вдовы постоянную работу, более-менее надежный заработок: не умирать же детям с голода. И как только освободилось место на свиноводческой ферме, его и заняла Степановна. Там прошли хорошую жизненную академию и дети. После школы они не пожелали оставаться в деревне: все едут, а мы чем хуже? Не держала Степановна: езжайте. Пошутила даже: «А устроитесь, на ноги встанете, тогда и меня может возьмете?» Оно, видите ли, так и получилось: встали на ноги – и взяли мать в город. Живет Степановна с Сонькой, но и Яшка рядышком – через квартал, поэтому и видятся в этом самом городе не меньше, чем до того в деревне.
Позвонили. Степановна дохнула в трубку:
– Слушаю, товарищ директор. Понятно. Но всё равно, пусть он хотя бы и сам генерал... Выписывайте своим полковникам пропуск. Закон для всех один. Есть! Сегодня, хорошо, пропущу. – И к полковнику. – Проходите. Директор ожидает.
Обратно, на проходную, директор и полковник пришли вместе, пожали руки: распрощались. Полковник исчез за дверями, а директор посмотрел на вахтершу, улыбнулся:
– Молодец, Степановна, молодец!
– Служу, как могу.
– Знаешь, еле от полковника, Виктора Алексеевича, отбился. Давай, говорит, мне свою Степановну. Я, говорит, всех прапорщиков уволю, она одна порядок наведет.
– Годами раньше, то и послужила бы, – всерьез проговорила Степановна.
Хведос часто попадает в пульманологию: астма.
Научен: как только притиснет немного, перестают делать свое дело пилюльки и ингаляторы, старик собирает сумочку и шаркает на автобусную остановку. В отделении дедка знают, он здесь свой человек, поэтому иной раз закрывают глаза на то, что не имеет на руках направления с участковой больницы, лишь предупредят: «В следующий раз, Хведос Сергеевич, чтоб... Берите направление. Обязательно. Запрещено нам без него принимать больных. Рискуем».
Хведос обещает, что больше подобное не повторится, добудет, прежде чем ехать, гори она синим пламенем, эту бумажку. Лишь, правда, оговорится:
– Заранее брать это направление, что ли. Если здоровый. Пусть всегда в хате будет. Как соль. Прихватило – ты за него и на автобус. Когда же, доктор, прижмет, то белый свет нелюб... жить не желаю. До больницы три километра. А какой же я ходок с астмой? Пшик, а не человек. Только бы до автобуса доковылять...
После капельницы Хведос поправляется. Будет часто развязывать свой узелочек с едой. Разложит на тумбочке сало, яйца, помидоры... и сам себе улыбнется: а жить, оказывается, и хорошо! Соседям по палате иной раз пожалуется:
– Бронхиальная астма, едрит ее в корень, – несельская болезнь. И косить надо, и картошку копать, и порсюка кормить... а вдохнуть никак. Хоть плачь. Городским, видимо, проще.
Кому проще, кому сложнее – над этим вопросом ещё несколько дней мыслит на больничной койке старик. Пусть к нему и привязалась эта несельская болезнь, в городе жить не согласился бы. Он в этом убежден, и все чаще вспоминает свою Марфу, огород, на котором много заботы рукам, корову Лыску, собаку Шурина... И считает дни, поторапливает их: шевелитесь, не медлите, мне опять пора в боевой строй.
А те дни, лихо их матери, тянутся тогда ох как мешкотно.
Кнутом бы их!
Не с пустыми руками всякий раз едет в город Егорка. Вот и сейчас две торбы еле поднять: ведь каждому из родичей надо подарок привезти. А здесь еще и косовище. Написал брат Степан, попросил: привези, Егорка, если не тяжело тебе, косовище, выбери в лесу березку попрямее, остругай, а я тебе сто грамм поставлю. «Поставишь, поставишь», – зная, какой скупердяй брат, покачал головой Егорка. Но косовище сделал. Прямехонькое. Легонькое.
До города Егорка доехал хорошо – в дизеле ехать не проблема: мест всем хватает. Все страдания, а этого очень боялся, начались на вокзале. Там, сколько и помнит, очень много народа слоняется туда-сюда, и как только подадут автобус, так хлынут во все двери, словно горный поток. Этот поток и внес Егорку в салон. Покуда ехал, людей стало поменьше, посвободнело. Егорка пристроил около ног свои торбы, а косовище на полный рост зажал в руке – его немного не хватало, чтобы уперлось в автобусную крышу.
На очередной остановке вскочил в салон худощавый паренек в кожанке, кому-то кивнул головой, взялся за косовище и держится. Егорка хотел упредить, мол, это не поручень, но передумал: пусть, не жалко. Немного попозже парень и сам это заметил, улыбнулся Егорке белозубой приятной улыбкой, шепнул:
– Простите. Я как-то сразу, дяденька, и не понял.
Улыбнулся ему в ответ и Егорка, подмигнул: ничего, бывает....
После очередной остановки двое – парень и девушка, влюбленные, сразу видно, – ухватились за косовище. И воркуют себе, улыбаются-обнимаются. Даже не заметили, как подтянули косовище вместе с Егоркой к себе – им, видите ли, так удобнее. Егорке пришлось вступиться за себя:
– Осторожнее, молодые люди.
Молодые люди переглянулись и под доброжелательный смех пассажиров оставили косовище в покое. Посмеялись и себе сами. Конфуз получился, ничего не скажешь. А Егорка с косовищем был уже в центре внимания почти всех, кто ехал в автобусе. На каждой остановке люди нетерпеливо и заинтересованно посматривали на косовище – кто на этот раз примет его за поручень? И если кто хватался, прыскали смехом. Егорка же, широко открывши рот, водил круглой, как мяч, головой по сторонам, покачивал и не понимал, чего это они все, люди добрые, до этого косовища липнут, как оводы на кобылий круп? А сам ведь – не спрячешь! – был доволен, что косовище подняло людям настроение. «Где бы еще так посмеялись в этом городе? Насупленные все, словно сычи!».
Затем за косовище взялся пьяный мужчина. Он, на удивление всем, сразу заметил, что рука потянулась к косовищу, задержал на Егорке долгий взгляд, попросил разрешения:
– Земляк, позволь-ка ухватиться? Позволяешь?
– Ухватись, – засмеялся Егорка и посмотрел по сторонам.
– За дерево, понимашь, приятней держаться, чем за скользкую железку. А косовище, я тебе скажу, получилось хорошее. Сам делал?
– Ну а кто же?
– Молоток! –похвалил пьяный. – Сам, говорит, делал. Сразу видишь, что деловой ты, батя, человек. На селе кантуешься?
– А где же.
– А я, понимашь, в городе. На «Сельмаше» стою на пиле. Выпить хочешь? Мужик, ты вижу, хороший. Мне нравишься. У меня есть.
– Пей сам, – коротко и понятно ответил Егорка.
– Нет, подожди, подожди, ты что сказал: чтобы я пил сам? Та-а-ак. А если я от души, от сердца. Что, и за это мне в морду можно плюнуть?
– Никто в тебя плевать не собирается, – вдруг начал оправдываться Егорка, потому как понял, что незнакомый пьяный человек так просто не отвяжется, встречал таких на жизненном пути. – У тебя с кармана, вижу, магазинная бутылка торчит. А я пью свою, самодельную.
– Самогон?
– Да.
– Дома – пей. А если есть, угости и меня. Есть?
– Нет, – тихо проговорил Егорка.
– Ладно, едем дальше. Вот что я тебе скажу, мужик: меня, понимашь, нечего пугаться, – и вдруг обернулся к соседу, хлопнул того по плечу. – Он, видишь ли, не уважает магазинную. Э-э-т! Запановали там, в деревне, все, смотрю! Паны-ы! Конечно, понимашь!.. Я когда зарплату получал? А у них бульбец всегда есть.
Ознакомительная версия.
