Вряд ли надо снова напоминать, что в мире всегда был полный кавардак, что всегда идиотизм наматывался на идиотизм и получившийся узел с гордостью именовали Гордиевым узлом миропорядка. Потом приходил очередной хам и разрубал этот бантик мечом, вместо того чтобы повозиться с кончиками да веревочками… Вспомним историю. Согласно легенде, жрецы фригийского храма Зевса предсказали, что первый, кто вступит в их город, будет самым выдающимся царем за всю историю страны. Первым в город въехал на своей телеге никому не известный крестьянин Гордий. Его выбрали фригийским царем. В память о данном событии он принес в дар храму Зевса телегу, на которой въехал в город. Гордий привязал ее к алтарю таким сложным узлом из кизилового лыка, что никакой искусник не мог его распутать. Оракул предсказал, что человеку, который распутает Гордиев узел, покорится весь мир.
И вот столицу Фригии вошел со своей бандой величайший из полководцев древности – Александр Македонский. Молодой воин вошел в древний храм, пригляделся к прославленному узлу и вдруг, выхватив меч, рассек его одним ударом. Жрецы истолковали это так: «Он завоюет мир! Но мечом, а не дипломатией».
Всё повторяется один к одному. Дипломатия брошена в яму к голодным волкам. Ее заклеймили как последнюю проститутку, забывая старую истину, что там, где кончается дипломатия, неизбежно начинается война, как у Цоя, – «война без особых причин…»
Единственное спасение для человека, желающего сохранить добрый рассудок, – это просто забыть о существовании внешнего мира, точно так же, как этот мир при первом удобном случае стремится позабыть о нас, чтобы никто не мешал ему беспрепятственно и безостановочно вести свои пингвино-бело-медвежьи войны…
Утром я сидел за своим столом и писательствовал. Достойное занятие для рационального существа, ничего не скажешь! Хотя я даже и не писал, а так, правил тексты, переписывался с редактором, – короче, обычные будни человека, помешанного на собственном творчестве. Самому противно, но что я могу поделать? Бросишь это занятие – и что останется? Пустота… Да если бы пустота, это еще полбеды. Свято место пусто не бывает. Заполнит мою пустоту мрак, едкий, как угарный газ, в котором на ощупь все время натыкаешься на морды демонов, тянущих в разные стороны. Вот людям, умершим в молодости, не приходилось раздумывать, что же им делать с собой в сорок лет, в пятьдесят… и так далее! Мы привыкли завершать спектакль своей жизни яркими сценами прощания, апогеями собственного величия, безразличия и надрывности, но жизнь течет дальше, и гордый спектакль постепенно превращается в фарс, а потом незаметно перетекает в трагедию, которая так и тянется безрадостной казеиновостью до самого конца. Наш спектакль уже никто не смотрит, зрители давно разбежались; они похлопали в начале, потом позевали, уважительно прикрывая рты в середине, и напрочь пропали в конце… А потом оказывается, что и это еще не конец, что снова надо телепаться по жизни между варкой вермишели и приемом опостылевших лекарств.
А как вам нравится изгнание на старости лет? Такого блюда не изволите отведать? Скажете, в нынешние времена так не бывает? А вот и бывает. Пришла весть: родителей моей жены выгнали из Израиля, и они с пустыми руками отправились назад, в Россию. Как такое могло случиться? Последовали они, несчастные души, за своей дочерью, вышедшей замуж за меня, еврея, как теперь оказалось, – проклятие их рода. Но отношения не сложились, и остались они жить отдельно, в дальнем северном израильском городке, периодически обстреливаемые ракетами из Ливана. Но и этого судьбе показалось мало, и вот теперь, когда обоим за семьдесят, власти придрались к бумагам и выставили их из страны. Может, донес кто, а может, и без доноса это государство окончательно утратило совесть, которой, впрочем, у него никогда и не было. Раньше изгнание считалось наказанием, равным смертной казни. Помните историю про Уленшпигеля?
Я, узнав об этом, почувствовал дурноту и поспешно вышел на крыльцо. Вдруг из недр моего желудка поднялось бушующее его содержимое, и меня начало рвать залихватской, непрекращающейся бурей едва переваренной пищи. Я не мог остановиться. Холодный декабрьский воздух приятно охлаждал мое лицо. Звуки, исходившие из моего содрогаемого рвотными позывами организма, гулко раздавались по оцепеневшим окрестностям. В далеком лесу за озером мне вторила какая-то птица. Поскольку слов больше не было, моя физическая сущность не нашла лучшего выражения. И я бы не сказал, что сильно расстроился. Неприятности тянулись уже год и не стали полной неожиданностью. Этот физиологический порыв – таинственное явление… От чего меня рвало? И главное, что характерно, я не положил трубку радиотелефона и так и держал ее в руке. Мои рвотные содрогания доносились на другой конец света, в Россию, где на линии оставался брат моей жены, разбуженный дурными вестями.
– Ну, Боря высказал свое мнение, – с присущим ему юмором отметил шурин и пообещал принять родителей как положено…
Это был отвратительный день. Мы о чем-то говорили, вспоминая дела двадцатилетней и полувековой давности.
Потом я по просьбе жены дать ей побыть одной поехал с сынишкой в город, где он отвел меня в какой-то новый магазин, продающий всяческую мишуру, из которой можно самостоятельно собирать бижутерию. Я тоже выбрал какие-то бусинки и стал собирать ожерелье. Сидел и медленно нанизывал раскрашенные в индейском стиле то ли пластиковые, то ли деревянные цилиндрики на красную нитку и думал: вот ведь, сижу тут и нанизываю мишуру, а утром самозабвенно блевал, повернувшись лицом к востоку. Есть в этом нечто ритуальное или пародийное, но это и есть жизнь, как бы фантасмагорична она ни была.
На следующий день меня снова тошнило. «Не рак ли?» – привычно задал вопрос мой невроз. «Нет, не рак!» – не менее привычно возразила жена. Ей понравились бусы, которые я сделал.
Весь день я думал, как объявить войну Израилю, но ничего дельного в голову не пришло.
Вечером следующего дня я снова сидел – теперь уже дома, за столом – и собирал другие бусы. Мы все делали разные поделки.
Нанизав на ниточку разноцветные камешки, похожие на леденцы, я сказал: «А это ожерелье для мамы». Как трогательно. Мама живет благодаря подключению к аппарату искусственной почки. Ее не выгнали из Израиля, но она все равно чувствует себя несчастной. Каждый раз ее носят на руках с третьего этажа незадачливые грубые грузчики, чтобы погрузить в машину и отвезти на многочасовую мучительную процедуру, и так четыре раза в неделю. Она все время боится, что ее уронят. Ей будет приятно получить бусы от сына. А я-то думал, что такие занятия, как поделки для мамы, остались в детстве. Но то ли еще будет, ведь и рвало меня последний раз много лет назад…
Исповедь нехорошего человека
Казалось бы, нам давно пора позабыть библейские споры, обиды, упрятанные в прахе времен, мольбы, замешанные на слезах, и взамен погрузиться по самые макушки в привычный успокоительный омут, столь приятный своей невозмутимостью, бездушием и убаюкивающим шелестом купюр разного достоинства…
Но нет нам отдохновения от запредельной страсти, и кто-то впотьмах опять надрывно взывает к Богу, и где-то опять раскалываются чьи-то сердца, у кого надвое, у кого натрое, а у кого и вовсе вдребезги! Мы все состоим из сгустков крови наших предков, и нет в нас ничего такого, чего, в свой черед, не воцарится в наших потомках, а посему невыносимая, подчас абсолютно непостижимая суть нашего нехитрого существования вздымается ввысь, и там, кроме спутников и прочей космической мишуры, она ищет чего-то еще, и в этом нечаянном поиске, приравненном буквально к некоему таинству, нам помогает память отживших поколений, исподволь нашептывающая нам свои мучительные секреты…
Во времена кишиневских погромов, известных особой буйственностью, пришли громить дом, в котором жила моя бабушка то ли семи, то ли девяти лет отроду. Прадед был галантерейщиком, было чем поживиться… Заслышав гул толпы погромщиков, бабушкина няня, православная женщина, чье имя затерялось в складках нашей неблагодарной семейной памяти, вышла на порог с иконой Спасителя и убедила погромщиков, что в этом доме евреев нет.
Вот со времен этих звериных будней и закралось в мою невольно унаследованную память двойственное отношение к иконе Спасителя. С одной стороны, с ней в руках шли громить мою бабушку, а с другой стороны, не писал бы я этих строк, поскольку вообще не имел бы удовольствия родиться, если бы простая православная женщина не защитила моих предков, встав с иконой у погромщиков на пути, рискуя быть растоптанной толпой своих усердных единоверцев.
Что вело этих православных на убийство? Были тому, конечно, и обычные причины и побуждения общезвериного свойства, легко описываемые антизаповедями: «Убий!» «Грабь!» и «Ни в коем случае не возлюби…», но отчасти их вели известные своей популярностью пресловутые «Протоколы сионских мудрецов», разоблачающие всемирный заговор евреев. Одни говорят, что эта книжка была изобретена царской охранкой, чтобы связать евреев и революционеров между собой и таким образом отвадить народ от революционных веяний. Другие, разумеется, утверждают, что документ подлинный. Среди последних был и главный авторитет в еврейском вопросе – гер Адольф Алоисович Гитлер, чьи пунктуальные солдаты педантично расстреляли большую часть моих предков со стороны отца.
