…Они прилегли рядышком на кровати, полные бесконечной любви друг к другу. Но тревога вошла в сердце.
«Боже мой, – думал Валентин, – конец света, ребенок, любимая женщина – и все это в одном клубке. Какой будет ребенок от женщины, отделенной от меня тысячелетиями, от женщины конца мира?..
…Что с ним будет, что будет с нами?»
Танира улыбалась и гладила его волосы.
– Что будет с нами?.. Ну, допустим, мы скоро умрем…
Валентин вздохнул:
– А что изменится? Сейчас главное – сохранить любовь. Мы и там будем вместе.
Танира покачала головой, на глазах ее, в их глубине, появились слезы.
– Да, но там мы вполне можем не узнать друг друга. Ведь душа умершего не то, что душа живого, она меняется, прошлое уходит, и душа может открываться в ином ключе… Даже при жизни человек меняется, это процесс…
Что же говорить о посмертной судьбе?.. Мы будем другие…
Валентин оцепенел, это не приходило ему в голову, но он почувствовал правоту этих слов…
– Может быть, не совсем другие.
– Не совсем. В каком обличии я буду – уж не обессудь…
Он прижался к ней, но еще более оцепенел от страха потерять ее…
– И потом, – продолжала она, целуя его почти исступленно, передавая все движения души, – мы можем пойти там разными путями… Во Вселенной разве сыщешь друг друга?
Валентин привстал:
– Хватит, хватит, милая моя, родная, – залепетал он, не находя слов от смятения. – Конец еще далек, ты родишь ребенка, странного ребенка, и мы будем жить долго и разберемся в конце концов, как любить «там»…
Но Танира плакала:
– Не знаю, не знаю. Ты еще немного наивен, Валентин. Страшная власть иллюзий тяготеет над людьми…
– Мы разные, и нас соединил Бог.
– Валентин, Валентин, как бы я желала родиться в твое время, в России…
– Ты была бы другой…
– Зато я была бы русской, и конец мира был бы далек… мы бы все равно, вопреки всему, встретились бы и любили…
Разговор перешел на уровень шепота, желания не расставаться никогда, смерть, рождение, любовь, стихи, сумасшествие сплетались, передавались из души в душу. И сновидения их переходили друг к другу, и пели в душе стихи:
И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье,
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое…
Но когда утром за завтраком они вспоминали эти стихи, Валентин привел одну знаменитую притчу о том, что Учителя спросили, как достигнуть Царствия Небесного, и он ответил: «Почему вы все время ищете сотворенное?»
Танира расширила глаза и быстро ответила:
– Это в духе моего отца. Он же черпал от вас, от доисторических, он убеждал меня, что надо пренебрегать душой ради Духа, ради несотворенного, божественного и войти в эту реальность, как в свою. Я просто повторяю его слова… Прекрасно сказано, но осуществить это… О! Отец, может быть, и может… Он знает эту древнюю практику… Но я… я… Я просто этого не хочу, Валентин. Я люблю себя, свою душу, какая она есть… Я не хочу и, следовательно, не могу изменяться и преображаться… Я не исчерпала себя и мне страшно все потерять, даже ради чего-то иного…
…Валентин встал, почувствовав, что здесь что-то серьезное, жизненное, а что, он не мог определить. К чему же она ведет?
– Мне, конечно, объяснил отец, что спасение и освобождение – в Духе, но я – это душа, а не Дух, он принадлежит Богу. Потому я – за вечный симбиоз души и Духа, в конце концов. Хотя отец говорит, что в конечном итоге так не бывает… Вечен только Дух.
Валентин опустился на стул рядом с Танирой и обнял ее.
– Катаклизмы, конец мира подвинули нас к тому, что разговор о метафизике принял немного истерический характер… Ты ведешь себя, как настоящая русская, как героиня Достоевского… Но я вижу, что ты чего-то не договариваешь.
Танира поцеловала его.
– Так дай мне возможность договорить… Ты знаешь, трудно предвидеть, перекинутся ли эти катастрофы с деловых трупов на нас, на ауфирцев, и значат ли эти катастрофы знамение конца, но на самом деле в Ауфири очень много хороших людей…
Валентин оторопел и не знал, что сказать.
– Не думай, не думай, – Танира обратила свое лицо к Валентину. В ее глазах даже блеснули слезы. – Это мои соотечественники. Я тебе показала семью обывателей… Но я не успела тебя привести к действительно нормальным хорошим людям, которые в ужасе от всего, что происходит. Конечно, они, может быть, не совсем нормальные, поживи-ка в таком аду… Но все-таки…
Валентин согласно кивнул головой:
– Ну, раз ты так говоришь, значит, так и есть…
– И мне жалко их всех, несуществующих, одичавших чертоискателей, обезумевших и даже деловых трупов. Все-таки и там какое-то бытие, а всякую жизнь жалко… Я понимаю, что сдаю все позиции, но то, что сейчас происходит у деловых трупов… Ладно… Мне жалко даже душу праха.
Валентин не знал, что сказать, и схватился за голову, не отдавая себе отчета, как защитить Таниру от сострадания, к которому он тоже был склонен.
Но она сама вдруг резко успокоилась.
– Выпьем «бюво». Радио я не хочу и слушать, – сказала она.
Валентин достал золотого цвета графин из круглого шкафа, и они выпили по рюмочке. Это был крепкий сорт «бюво», далекий от крепости до-исторического пива.
– Больше нельзя, – заключил Валентин, он ни на минуту не забывал, что в ее чреве, чреве любимой женщины конца мира, зреет его ребенок, хотя до рождения его еще далеко.
– Хорошо, – ответила Танира, встала и села в кресло с изображением льва в углу комнаты. – Валентин, а теперь я тебе скажу. Вчера вечером мне звонил Фурзд… не отцу звонил, а лично мне… И просил меня срочно прийти к нему – это будет сегодня в три часа дня.
– Боже мой, час от часу не легче… За что? Тебе что-то угрожает? Отец знает?
– Отцу я сразу сказала, он уже звонил Фурзду, – произнесла она из глубины угла. – Нет, нам ничего не угрожает… Фурзд не враг наш… Но все равно это серьезно, там что-то случилось…
И Танира внезапно резко встала и легким движением руки включила радио:
– …Одного из недавно замороженных деловых трупов отключили, чтобы разморозить и вернуть ему способность к действию, чтобы он спасал сам себя, и он выполз из-под развалин с выпученными глазами и дико крича… Перед ним, вдали, огненное зарево, как будто горит пространство.
Танира перевела, и Валентина передернуло:
– Боже мой! И это репортаж? Что за бред?
– Действительно, – спокойно ответила Танира и выключила радио.
Фурзд ждал Таниру в своей самой уединенной резиденции.
Как только Танира вошла в комнату, она тут же замерла и остановила свой шаг. У нее возникло ощущение, что она вошла в огромный череп. С потолка, с внутренней поверхности головы, если угодно, на нее смотрело звездное небо, таинственно изображенное. Она никогда не видела такого ночного неба над Ауфирью.
На полу – шкуры, но чьи? Таких существ Танира не видела даже во сне.
В углу этой полукруглой комнаты сидел Фурзд в кресле за столом, на котором тоже было изображено звездное небо, но иное.
Рядом с ним, недалеко, в кресле, напоминающем трон, находился седой старик с неестественно большими глазами. Как ни странно, он был в халате, правда, роскошном синем, скорее даже – одеянии.
Оторопело Танира стояла на месте.
Но вдруг она заметила, что Фурзд смотрит на нее с восхищением, чистым, простым восхищением.
Танире никогда не приходило в голову, чтобы такой человек мог так смотреть на кого-либо.
Неуверенно она пошла навстречу.
Фурзд встал и указал Танире на кресло рядом со стариком. Лицо его сияло каким-то тайным внутренним ожиданием. Старик же оставался невозмутимым и холодным.
Когда Танира углубилась в кресло и еще раз быстро осмотрела комнату-череп, Фурзд начал говорить:
– Танира, дочь великого Вагилида и моего друга теперь, – многозначительно заметил Фурзд, – мы, естественно, прекрасно осведомлены, что ты в положении от доисторического человека, твоего мужа по имени Валентин. Это исключительное явление за все время существования нашей страны.
У Таниры упало сердце, она на мгновение решила, что речь идет о каком-то безумном жертвоприношении ради спасения страны…
Но эта мысль тут же исчезла – взгляд старика убил ее, ибо этот взгляд говорил об ином.
– Так слушай, Танира, – продолжал Фурзд, – я хочу представить тебе человека, который сидит рядом с тобой. Это тайный человек, такой же тайный, каким был твой отец. Но из другой пещеры. Он звездочет и владеет другими мистическими науками доисторического человечества. Владеет не хуже, чем лучшие из них в периоды расцвета таких наук.
Танира прошептала:
– Я восхищена.
– Его великий дар астролога проверен мной на опыте, иначе он не сидел бы здесь. Арис, так его зовут, – мой скрытый друг в течение многих лет.
Звездочет отстраненно улыбался.
– Ты также знаешь, Танира, что такие науки у нас запрещены и интерес к ним карается смертной казнью.
