На этот раз интересная книжка не читалась. Митя был расстроен и не знал, что сказать Тате. Лучше всего, конечно, потянуть волынку, пока что-нибудь не образуется. На это надежды было мало, настырная Тата в покое его не оставит. Так и вышло. Первыми ее словами при встрече были:
— Ну, как?
Пряча глаза, Митя ответил:
— В порядке!
И стал торопливо рассказывать, как невидимка украл у викария Бэнтинга два фунта и десять шиллингов.
Он знал, что ложь Тата не переносит, но любовь сбивала его с толку. Огорчать самое дорогое существо жестокой правдой у него не хватало сил. Да и вранье-то, как казалось Мите, было неполное, неокончательное. Лобода не подписал — подпишет другой, например, инженер Бибиков, и все образуется.
С атакой на Бибикова пришлось переждать. На днях инженер похоронил жену. В контору он являлся в черном галстуке, в черных носках, с обручальным кольцом на левой руке.
И все-таки после настойчивых усилий Мите удалось напроситься в гости. Приглашение, правда, повисло в воздухе: то у Мити срочное собрание, то у Бибикова экстренная экспертиза…
Наконец дата была определена, и в десятом часу вечера Митя взбегал по ажурному чугуну на второй этаж старого дома.
Он опаздывал. Пунктуальный инженер просил его пожаловать часиков после семи.
Читатель, вероятно, обратил внимание на то, что персонажи этой повести постоянно опаздывают. Меня такая расхлябанность раздражает. Но ведь метро в Москве только еще строили. И троллейбусов почти не было. Таксомоторы, правда, бегали. Ежедневно около трехсот пятидесяти машин. Триста пятьдесят «фордиков» на четыре миллиона населения. Были еще извозчики — льстиво-наглые, медлительные и очень дорогие. Оставался трамвай, тот самый трамвай, в котором:
Чтобы рассесться —
и грезить бросьте,
висните,
как виноградные грозди.
Лишь к остановке
корпус ваш
Вгонят в вагон,
как нарубленный фарш.[3]
Потому-то Митя и добрался только в десятом часу. Он сверился с табличкой, написанной пером рондо, и позвонил три раза. Дверь отворил Николай Николаевич.
— Здрасте-мордасти! — сказал он, запахиваясь в стеганый халат. — Поздняя визитация! Ну что ж, проходи. Хуже было бы, если бы ты пожаловал после двенадцати.
Словно Вергилий, повел он Митю по коммунальному коридору мимо шкафов, комодов и подвешенных на стену велосипедов.
За первой дверью плакала и ругалась женщина, за второй стрекотала швейная машина. Девчонка лет четырнадцати, примостившись на сундуке и заткнув уши, зубрила географию. За раскрытой настежь дверью виднелась лиловая от папиросного дыма комната: четверо мужчин, сгорбленных над преферансом; босая женщина бродила в глубине, баюкала скулящего сосунка. На ручках следующей двери висели сургучные печати. За дверью напротив кто-то пиликал на скрипке «Колыбельную» Моцарта. А еще дальше на узкой дверце был прикреплен график уборки общественных мест, а ниже пером рондо было начертано «Тушите свет» с тремя восклицательными знаками. Николай Николаевич квартировал в самом конце коленчатого коридора.
— Не удивляйтесь, — предупредил он. — У меня дама. Я, к твоему сведению, жуир и бонвиван.
Он был смущен. От него пахло пивом.
Комнату бонвивана перегораживал надвое четырехстворчатый буфет — огромное сооружение мореного дуба, изузорчатое, как собор Парижской богоматери, козырьками, башенками и затейливыми карнизами.
В освещенной половине генеральски блистал золотом корешков книжный шкаф. В черном зеркале фортепиано отражались непочатые стеариновые свечи.
За овальным столом с бронзовым, местами отставшим кантом, в оранжерейном свете салатного абажура сидела дама в шляпе, украшенной железными вишнями, и делала вид, что читает газету. На столе, заставленном пивными бутылками, дремал кот с черным бантом.
— Знакомься, комсорг, Кирилл. — Николай Николаевич показал на кота. — А это старикан Мефодий, — кивнул он на винтившегося кубарем шпица, тоже украшенного бантом черного крепа.
Даму он не нашел нужным представлять. Очевидно, имя ее было менее оригинальным.
— Присаживайся, — сказал он, опустился в качалку и стал беззаботно раскачиваться. — Слышал свежую сплетню? Слушай, чего придумали. Будто с этих, как их, ну, которые на портике… ну, эти… да как же их… — Он пощелкал возле виска тонкими пальцами. — Ну, с квадриги бронзовой, которая на портике Большого театра, приказано хвосты обрезать. У всех четырех лошадей. Для Метрополитена не хватает бронзы… Покойной Валечке рассказать — жаловаться побежала бы… А я им: что там лошади, — он наклонился к Мите игриво, — у самого Аполлона собираются кое-что чик-чик… Ничего, а?
Николай Николаевич залился смехом. О покойной супруге вдовец скорбел, как видно, только на службе. Перехватив недоуменный взгляд Мити, инженер заговорил скорбно:
— Любила покойница матушку Москву, любила. В Столешниках церковь ломали — плакала, молилась… Христа Спасителя ломали, тоже плакала. Уверяла, что над собором кружится белый голубь. Его гонят, стреляют, а он кружит… Вот какая ерунда творится на семнадцатом году революции. Ну-с, к вашим услугам.
Митя показал глазами на даму.
— Ах, вот что! У нас секреты! Любопытственно!
Он отвел гостью в угол. Они долго перешептывались и препирались. Наконец она собрала в кошелку пустые бутылки, пнула шпица и пошла.
— «Жигулевского»! — напутствовал ее Николай Николаевич.
Чтобы не тянуть канители, Митя без предисловий подал инженеру письмо, адресованное Первому Прорабу. Чем дальше читал Николай Николаевич, тем медленней качалась качалка. На второй странице совсем замерла.
— От Енисея, — проговорил он, пораженный. — От Енисея до Москвы, а? Без денег и без документов? Вот уж действительно — русский народ способен преодолевать все и всяческие трудности. Послушай, а ты тут… Э-э-э… ничего не прикрасил, молодой человек?
— Я помнил, кому писал, — возразил Митя строго.
— Пардон… Невероятный случай. Тайны Лейхтвейса! А Чугуева действительно работница экстра-класса… Вспоминаю, она траншею копала. Я встал, балда балдой, и глаз не могу оторвать. Этакая массивная девица, руки — как ноги, перси — во! А лопату возьмет — глазам не веришь. Влюбиться можно! Лебедушка! Балерина Уланова! А Осип какой подлец! Мерзавец! Откровенный мерзавец! Ловко ты его! Отлично!
Николай Николаевич сложил бумагу и, как папироску, двумя пальцами протянул Мите.
— Надо добиться, чтобы ее простили, — сказал Митя.
— Если бы это удалось! О если бы это тебе удалось!
— Надо добиваться, — повторил Митя, упорно не замечая бумаги. — Одного моего заявления недостаточно. Мало ли чего могут подумать. Надо, чтобы меня поддержали.
— Ты прав, — Николай Николаевич положил бумагу на секретер поближе к Мите. — Мало ли чего могут подумать… Кого бы тебе присоветовать…
— Неужели некого?
— Как же, людей много… Надо подумать… Кстати, слово «незаменимая» — одно, а не два. «Не» надо писать вместе. Приставка «не»…
— Хорошо бы кого-нибудь из руководства нашей шахты, — грубо перебил Митя. — Я думал. Шахтком — молчун вечный, начальник — новый кадр.
— Новый кадр, новый кадр. Это ты верно. А что если толкнуться к этому, как его… к бывшему… К Лободе если, а? Кавалер орденов все-таки.
— Был. Лобода не желает. На весь свет обиделся.
— Так я и думал. Главой скорбен Лобода. Ныне и присно… Мы с ним вместе любовались, когда она траншею-то копала. Он ее и назвал Лебедушкой…
— Что Лобода! Тут нужно авторитетную кандидатуру. — Митя посмотрел на Николая Николаевича и усмехнулся. — Инженера бы хорошо.
— Где сейчас найдешь авторитетного инженера? — вздохнул Николай Николаевич.
— Инженера-производственника, — нахально гнул свое Митя. — Который понимает, что Чугуева незаменима— Не подскажете?
— Кстати, не забудь, исправь слово «незаменимая».
— С вашей бы шахты инженера. — Митя уже понимал, что Николай Николаевич не поможет, и смотрел на него откровенно издевательски. — К которому Васька стирать ходит и полы мыть в местах общего пользования…
— Веди себя, мой друг, вежливей. Ты не в шахте. Желаешь, чтобы твою петицию поддержал я, так и скажи.
— Я так и говорю. Я одного товарища заверил, что вы подписали.
— Напрасно. Еще раз садиться в лужу? Не собираюсь! Почему ты сам, за своей подписью не посылаешь?
— Сравнили… То я, а то инженер Бибиков.
— А инженер Бибиков не уверен, что за Чугуеву надо заступаться.
— Не уверены?! — Митя вскочил со стула. — Девчонка десяток профессий освоила, за бригадира стоит, а вы не уверены?
