— Я думаю. Вот о чем. Неужели в твои годы я был таким же мудаком? Уже и не помню. Наверное, был. Но не таким. Нет, Стас, не таким. Ты за кого себя принимаешь, парень? Ты думаешь, у милиции нет других дел, кроме как устраивать на тебя засады?
— Вы проговорились! Вы сказали по телефону, что обо мне думали! Значит, знали, что готовится провокация!
— Что ты несешь?! — разозлился Тюрин. — Какая к чертовой матери провокация? Всего два месяца назад был теракт на Дубровке! Забыл? Праздники! Забыл? Вся милиция стоит на ушах! В «форде» мог быть не майор, а полковник, а за рулем капитан!
— Почему же меня забрали? Ну, почему?
— Сядь, не мельтеши. Забрали тебя потому, что права у тебя липовые. Признайся честно — купил?
— Украл!
— Послушай меня, Стас. Существует порядок. Автошколу ты мог кончать где угодно, но сдавать экзамены и получать права должен в том районе, в котором прописан. Если ты живешь в Черемушках, а права получил в Люберцах, опытному человеку это сразу говорит кое о чем. А майор Егоров человек опытный. Тут тебе некоторым образом не повезло. Он раскручивал дело люберецких гаишников.
Они поставили торговлю правами на широкую ногу. Довести дело до конца ему не дали. С тех пор при слове «Люберцы» он несколько нервничает. А тут ты начал выступать со спецталоном. Провокация! Я даже не знал, что тебя замели. Откуда мне было знать? Это же ты мне позвонил, а не я тебе. Да, думал я о тебе. Но совсем по другому поводу.
— Давайте отсюда уйдем! — взмолился Стас.
— Нет, не уйдем. Сначала договорим. Сядь!
Стас сел, положил ногу на ногу и стал смотреть в окно, всем своим видом показывая, что он подчиняется обстоятельствах, но ни в какой доверительной беседе принимать участия не намерен.
— Так вот, почему я о тебе думал? Когда я узнал, что ты переходишь в «Курьер», я, честно скажу, обрадовался. Да, Стас, обрадовался. Талантливый парень приходит. Как, стервец, пишет, как пишет!
Тюрин раскрыл черную кожаную папку, порылся в бумагах, нашел старую газетную вырезку и с выражением прочитал:
— «Они лежали на грязном брезенте на чадящей пепелищами окраине Грозного. Пять трупов. Я смотрел на их молодые лица и думал: на месте каждого из них мог быть я. На месте каждого из них мог быть ты, читатель! Твой сын. Твой жених. Твой брат…» Хорошо!
Стас сразу узнал текст. Это было начало его первого репортажа из Чечни.
Он внимательно посмотрел на Тюрина: издевается? Да нет, большое добродушное лицо его было торжественным и даже как бы растроганным.
— Хорошо, Стас, очень хорошо, — повторил Тюрин. — Знаешь, о чем я тогда подумал? Талантливо парень пишет. А вот думает плохо.
Стас нахмурился. Эту фразу он уже слышал. Да, слышал. От Вознюка. В ресторане ЦДЖ, куда он пригласил Вознюка поужинать и отметить свою первую публикацию. Но тогда он пропустил ее мимо ушей, услышал только первую половину фразы: «Писать умеешь». Он был слишком упоен удачей, слишком взволнован заинтересованными взглядами, которые бросали на него журналисты.
Он чувствовал легкое, как от шампанского, головокружение от свалившейся на него славы. А никогда больше Вознюк об этом не заговаривал.
Стас хотел спросить Тюрина, что он имеет в виду, но тот уже вернулся к своей теме:
— Ты уже понял, конечно, какая у меня должность в «Курьере»? Да, Стас. Никакой я не корреспондент, а начальник службы безопасности. И обязан иметь досье на всех сотрудников. Собрал я досье и на тебя. Были там сомнительные моменты, были…
— Какие? — перебил Стас.
— Неважно.
— Для меня важно. Начали, так говорите.
— Ну, если настаиваешь… Почему тебя не призвали в армию?
— Бронхиальная астма.
— Нет, Стас. У тебя, может, и в самом деле бронхиальная астма. Но в армию тебя не забрали совсем по другой причине.
Тюрин извлек из папки ксерокопию какого-то официального документа.
Прочитал:
— «С десяти лет страхи за жизнь и здоровье. Изводил родителей угрозами выброситься из окна, потом мучался, говорил, что он плохой, хватал нож и демонстративно резал запястье… При стационарном обследовании в отделении отмечались резкие расстройства настроения с тенденцией к понижению. Часто рыдал, выл, визжал, кричал: „Хочу к маме…“ Эгоистичен, эгоцентричен. С ранних лет испытывает страхи темноты и одиночества…» И так далее. Окончательный диагноз: «Шизофрения малопрогредиентная с аффективными психопатологическими расстройствами». Вот так-то. Поэтому тебе и пришлось покупать права. Ты учишься в МГУ на заочном, верно?
— Это при чем?
— При том же. Шизофреников в университеты не принимают. Значит, справку тоже купил.
— Я вылечился.
— Шизофрения не лечится.
— Диагноз оказался ошибочным. Врачи ошиблись.
— А вот это для тебя самое неприятное. Потому я и сказал, что думать ты не умеешь. Просчитывать дальние последствия всего, что делаешь, — вот что значит уметь думать. Но я так полагаю, Стас, что врачи не ошиблись. Никакой шизофрении у тебя не было и нет. Это просто отмазка от армии. Вот и все. И тебе бы сидеть и не высовываться, пока не выйдешь из призывного возраста. Ну, не мне тебя судить. Я как рассуждаю? Дурак ревнует жену к прошлому. А умный говорит: что до меня было, то было. Важно не что было, а что будет. Не могу сказать, Стас, что мне очень нравилось то, что ты писал в «Курьере». Нет, не могу. Но это дела творческие. А мои дела совсем другие. Ты знаешь, что произошло в поселке Нюда за неделю до Нового года?
— При чем тут я?
— Я спрашиваю: знаешь или не знаешь?
— Ну, слышал. Какой-то наш нештатник замерз по пьяном делу.
— Он не пил. В восемьдесят третьем году его ранило в голову в Афгане. С тех пор не пил.
— Не пил, не пил, а потом запил. А то не знаете, как это бывает.
— Знаю. Мы думали об этом. Володя звонил в Тюмень. Все сказали: не пил. И в редакции, и жена. Нельзя ему было. Даже капля водки была для него смертельной. Нет, Стас, он не замерз по пьяному делу. Его убили.
— Убили?! — поразился Стас. — Кто?
— Не знаем. И не узнаем, пока не поймем за что. А теперь ты расскажешь мне, кто слил тебе информацию о «Нюда-нефти», которую ты вставил в свое интервью с Морозовым.
— Да вы что?! — От неожиданности Стас даже вскочил. — О чем вы?! Что вы городите?!
— Вот что, Стас. Запомни на будущее. Когда я что-то говорю, я всегда знаю, что говорю.
— Слушайте, отстаньте! Что вы меня допрашиваете? Не имею я никакого отношения к этим делам!
— Не слышишь ты меня. Убили нашего товарища, журналиста. Когда убивали нашего оперативника, поднимались все. И убийцу находили. Всегда. Не всегда об этом знало начальство, но свою пулю он получал всегда. Так мы в милиции понимали свой долг перед товарищем. Так я понимаю свой долг сейчас. Я тебя не допрашиваю. Я прошу у тебя помощи.
— Да не знаю я ничего!
— Знаешь. С чего начать, подскажу. Однажды на тебя вышел человек из компании «Сиб-ойл»…
«Сиб-ойл»!
Стаса как током ударило. Он растерянно посмотрел на Тюрина:
— Из компании «Сиб-ойл»? С чего вы это взяли?
— Первый вопрос, который всегда задает себе следователь: «Кому выгодно?» «Сиб-ойл» скупает нефтяные компании на севере Тюмени. Твое интервью с Морозовым сбило курс акций «Нюда-нефти» почти на десять процентов. Кому выгодно? А теперь продолжай. Кто дал тебе информацию о «Нюда-нефти»? Сколько тебе заплатили?
— Петрович, вы идете не по тому следу. Дело-то пустяковое. Да, мне дали наводку на «Нюда-нефть». Да, заплатили. Полторы тысячи баксов. Но информацию-то правдивая на все сто процентов! Так что даже по вашим правилам это мой законный навар.
— Полторы тысячи?
— Не верите?
— Склонен поверить. И это как раз говорит, что дело очень не пустяковое. И стоят за ним люди опытные. Которые знают, что нельзя давать лишнего. Не понял? Если бы тебе заплатили не полторы тысячи баксов, а, скажем, тысяч сто — ты бы, полагаю, очень задумался. А?
— Сто тысяч?! За что?!
— Твое интервью с Морозовым уменьшило капитализацию «Нюда-нефти» на сорок миллионов долларов. На сорок миллионов! Понял? Вот за что. Теряем время, Стас. Кто с тобой встретился? Когда? Где? Как он объяснил дело? Выкладывай. Со всеми подробностями.
— А если нет — что? — вскинулся Стас. — Оставите меня здесь, и мне будут шить использование заведомо подложных документов?
— Ничего не понял, — со вздохом констатировал Тюрин и вывалил из полиэтиленового пакета на стол мобильник и документы Стаса. — Забирай. Спецталон верни тому, кто его тебе выдал.
— Я могу идти?
— Да. Можешь.
Все еще не веря, Стас поспешно сгреб документы, натянул дубленку и подошел к двери. Она была не заперта.
— Чего ждешь? — спросил Тюрин. — Проваливай. И послушайся моего совета. Займись спортом. Время до призыва еще есть. А то в армии тебе придется худо.
