Ознакомительная версия.
Ждать долго не пришлось. Вошли трое мужчин, две женщины, средних лет, одетые как положено, сразу видно – гости. Заняли места у дальнего края стола. Я понял, что это благотворители, частные лица, а может, и эмиссары, один из них или двое, какой-нибудь организации, института, клики – Росс мне однажды объяснял. И он тут, сам бывший благотворитель, а теперь потерянная, оболваненная личность без костюма, галстука и персональной базы данных.
Снова пауза, снова молчание, и следующий выход. Высокая угрюмая женщина, на ней водолазка, облегающие брюки, мелкие кудри с проседью собраны в пучок.
Я все регистрировал, произносил про себя эти слова, классифицировал лицо, телосложение, одежду. А если мне вдруг не удастся это сделать, человек исчезнет?
Она встала во главе стола, руки в боки, локти расставлены, и говорила, кажется, тоже в стол.
– История порой заключается в кратковременном соприкосновении отдельных жизней.
Она дала нам время это обдумать. Я почти всерьез решил, что должен сейчас поднять руку и привести пример.
– Примеры излишни, – продолжила она, – однако я приведу один. Простейший. Ученый занимается какими-то туманными исследованиями в затерянной лаборатории, в дальнем уголке. Сидит на бобах, на рисе. Не может вывести теорию, обобщение, постулат. Полусумасшедший. А потом едет на конференцию через полмира и делится ужином и парочкой идей со вторым ученым, который следовал другим путем.
Мы подождали.
– И каков результат? Результат – новый подход к пониманию того места, которое мы занимаем в Галактике.
Мы подождали еще.
– Или вот еще, – продолжила она. – Человек с оружием делает шаг из толпы к лидеру крупнейшей нации, и все меняется раз и навсегда.
Она всмотрелась в стол, подумала.
– Теперь о вас – тех немногих, кто стоит на краю пути к перерождению. Вы полностью исключены из хроники, которую мы именуем историей. Здесь нет перспектив. Мы заложники сущности, глубокого, пытливого сосредоточения на том, кто и где мы есть.
Она посмотрела на них, одного за другим – отца и остальных четверых.
– Каждый из вас скоро превратится в отдельную жизнь и будет общаться лишь с самим собой.
Приказной тон мне почудился?
– Другие – и их гораздо больше – приехали сюда в критическом состоянии, чтобы умереть и быть подготовленными к размещению в камере. А вы пойдете под маркой Ноль К. Вы вестники, поспешившие войти в портал. Портал. Не грандиозные ворота или несерьезный веб-сайт, но комплекс идей, стремлений и труднодоступной реальности.
Нужно придумать ей имя. В этот приезд я никого не именовал. Имя придаст объем ее гибкому телу, подскажет страну происхождения, поможет выявить обстоятельства, которые привели ее сюда.
– Не будет ни кромешной тьмы, ни безоговорочного безмолвия. Вы это знаете. Вас проинструктировали. Сначала вы пройдете биомедицинскую обработку – уже через несколько часов. Корректировку мозга. Со временем вы снова обнаружите самих себя. Память, индивидуальность, личность – на ином уровне. Вот на что наши нанотехнологии делают основной упор. Законно вы считаетесь мертвым, или незаконно, или ни то ни другое? Не все ли вам равно? Вы будете вести фантомную жизнь внутри черепной коробки. Плавающее сознание. Ментальное восприятие пассивное. Дзинь-дзинь-дзинь. Как новорожденный механизм.
Она обогнула стол, зашла с другого конца. Ни к чему давать ей имя. Это конец. Хочу уехать отсюда. Несгибаемый отец в фаллопиевой трубе. Стареющий сын и его будничные метания. Возвращение Эммы Бреслоу. Место инспектора по вопросам этики и соблюдения норм. Проверить кошелек, проверить ключи. Стены, пол, мебель.
– Если наша планета останется самоподдерживающейся средой, как это будет хорошо для всех, но как это чертовски маловероятно, – сказала она. – Так или иначе усовершенствованная модель самореализуется в недрах. Не потому что отступает перед трудностями. Просто именно здесь человек находит то, к чему стремится. Мы живем и дышим в контексте будущего, но делаем это здесь и сейчас.
Я посмотрел через стол на Росса. Он был где-то в другом месте – мысль его не блуждала, наоборот, он напряженно думал, что-то восстанавливал в памяти, старался представить или понять.
Возможно, я вспоминал тот же самый острый момент: мы в комнате вдвоем, отец произносит следующие слова.
Я уйду вместе с ней, говорит.
Теперь, два года спустя, он ищет способ вернуться к этим словам.
– Тот мир, верхний, – продолжила она, – побеждают системы. Прозрачные сети, которые постепенно перекрывают поток проявлений натуры и характера, отличающих человека от кнопки лифта или дверного звонка.
Хотелось это обдумать. Постепенно перекрывают поток. Но она продолжала говорить, поднимая взгляд от столешницы, чтоб рассмотреть нас в нашем коллективном проявлении – земных обитателей и других, обритых наголо, уже не от сего мира.
– Те из вас, кто снова выйдет на поверхность. Разве вы уже этого не почувствовали? Утрата автономности. Ощущение, что вас виртуализируют. Вы используете разные устройства, всегда носите их с собой – из комнаты в комнату, изо дня в день, это необходимо. Никогда не чувствуете себя обескровленными? Запрограммированные импульсы, которым вы доверяетесь, направляют вас. Всевозможные сенсоры наблюдают за вами, когда вы входите в комнату, слушают вас, следят за вашим поведением, оценивают ваши возможности. Связанные данные предназначены для того, чтобы встроить вас в систему мегаданных. Есть нечто, вызывающее у вас беспокойство? Вы думаете о техновирусе, крахе всех систем, глобальной имплозии? Или ваше беспокойство иного, индивидуального свойства? Чувствуете, что вас охватывает нечеловеческий цифровой страх, царящий повсюду и нигде?
Ей нужно имя на букву “З”.
– Здесь мы, конечно, постоянно совершенствуем методики. Включаем науку в чудо возрождения. Мы не имеем в виду пустяки, не заслуживающие внимания. Не действуем по накатанной.
Отрывистая речь, авторитетный тон, время от времени легкий акцент и тело как струна, растянутое напряжение. Я мог бы назвать ее Зиной. Или Зарой. Заглавная “З” будет доминировать над словом, именем – таково ее свойство.
Открылась дверь, вошел человек. Помятые джинсы, рубашка-поло, сзади болтается длинный хвост. Косичка – это что-то новенькое, но в человеке я без труда опознал одного из близнецов Стенмарков. Которого, да и есть ли разница?
Женщина стояла у одного края стола, мужчина занял позицию у другого – произвольно, без намека на танцевальную постановку. Они друг друга будто бы не признавали.
Согласовав движение руки и выражение лица, он сделал знак: мол, нужно же нам с чего-то начать, так давайте посмотрим, что будет.
– Блаженный Августин. Позвольте процитировать вам его слова. Звучащие примерно так.
Он замолчал и закрыл глаза – создалось впечатление, что эти слова звучали во тьме и теперь приходят к нам из глубины веков.
– “И никогда не будет для человека чего-либо худшего в смерти, как когда сама смерть будет бессмертной”.
Я подумал: чего-чего?
Глаза он открыл не сразу. А потом уставился в противоположную стену поверх головы Зары.
И сказал:
– Я не буду пробовать вписать это высказывание в контекст размышлений о латинской грамматике, которая его и породила. Просто предлагаю его вам в качестве задачки. Чтоб было о чем подумать. Чтоб чем-то увлечь вас во время пребывания в капсуле.
Все тот же непроницаемый Стенмарк. Но очевидно постарел – лицо натянутей, чем прежде, венозный рисунок на руках приобрел глубокую синеву. Я дал близнецам в общей сложности четыре имени, а теперь не мог отделить одного от другого.
– Террор, война теперь повсюду, ступают по лицу нашей планеты, – сказал он. – А к чему это все сводится? К какой-то сюрреалистической ностальгии. Примитивное оружие, мужчина с поясом смертника в рикше. Необязательно мужчина, может, мальчик, девочка, женщина. Произнесите слово. Дзинрикися. В иных городах, больших и маленьких, все еще на ручной тяге. Небольшая двухколесная повозка. Небольшой самодельный снаряд. А на полях сражений боевые автоматы прежних времен, старое советское вооружение, старые, помятые танки. Все эти атаки, побоища – кровопролитие, запечатлевшееся в извращенной памяти. Драки в грязи, священные войны, здания, разрушенные бомбежкой, целые города, превращенные в сотни разрушенных улиц. Рукопашный бой, который на некотором временном отрезке отбрасывает нас назад. Нет топлива, нет пищи, нет воды. Банды из джунглей. Губи невинных, жги хижины, отравляй колодцы. Вспомни, что в тебе течет кровь предков.
Голову склонил, руки в карманах.
– А постурбанистический террорист чем занят? Веб-сайтами, которые транслируют атавистические ужастики. Отсечение голов, вышедшее за рамки жуткого народного фольклора. И безжалостные запреты, разногласия на религиозной почве – убей того, кто из другого халифата. Повсюду враги, что разделяют историю и память. Это разворачивается пестрое покрывало мировой войны, которую никто таковой не называет. Или я сумасшедший? Болтливый идиот? Забытые войны в затерянных землях. Врывайся в деревню, убивай мужчин, насилуй женщин, уводи детей. Сотни трупов, но, понимаете ли, ни кинохроники нет, ни фотографий, так в чем же смысл, где реакция. И бойцы поэффектней выглядят. Мы постоянно такое видим. Горящие цистерны и танки, разорванная колючая проволока, а посреди всего этого солдаты или ополченцы в темных капюшонах, наблюдая за бушующим пламенем, долбят молотами, прикладами, домкратами обгоревший бак, оглашая темноту грохотом, как их предки с барабанами.
Ознакомительная версия.
