рупий — только тогда дочь вернут в целости и сохранности. Несчастная так и не вышла замуж: хотя сутенеры и не уронили своего честного имени, то есть и пальцем не тронули девушку, никто этому не верил. После тщательного медицинского обследования директриса колледжа — католичка «чистой воды»—решительно отвергла подозрения в том, что бедняжка лишилась девственности еще в стерильных стенах пансиона. Арджуманд Хараппа написала отцу, попросила, чтоб он забрал ее отсюда. «Здесь мне еще тяжелее,—писала она, — кто бы мог подумать: девушки хуже парней!»
Вернулся на родину из Лондона Гарун Хараппа, и в душе Арджуманд разыгралась настоящая гражданская война. Сходство парня с двадцатишестилетним отцом, запечатленным на фотографии, раздражало Арджуманд. А зная о его пристрастии к гулянкам, азартным играм и прочим непотребствам, она все больше убеждалась, что идея перевоплощения Душ, заимствованная четой Хайдар у идолопоклонников-индусов, не так уж и сумасбродна. Зато она гнала прочь мысль о том, что и в Гаруне под личиной беспутства таится истинная его суть, характер человека почти такого же великого, как и ее отец, и открыть эту суть он смог бы с ее помощью, ведь помогла же она отцу… Но признаться себе в этом она не решалась, даже оставшись одна в комнате. В присутствии же Гаруна Арджуманд демонстрировала снисходительно-презрительное отношение к нему, и парень, поверив, решил и не пытать счастья, ведь до него столько поклонников получили отказ. Нельзя сказать, что его не трогала роковая красота Арджуманд, но репутация Кованых Трусов плюс ее изничтожающие и неизменно презрительные глаза отпугнули его, а тут как раз подоспела фотография Навеид Хайдар, и Арджуманд упустила время — менять подход было поздно. Да, Гарун Хараппа — единственный, кроме отца, мужчина, которого любила Арджуманд, и невыносимо было смотреть, как она ярилась после его помолвки. Искандера в те дни поглотили свои заботы, и он не обратил внимания на битву, разыгравшуюся у дочери в душе.
— Черт возьми! Жизнь — такая гадость! — объявила Арджуманд своему отражению в зеркале, даже не подозревая, что повторяет старую материну привычку во время ее одиночного заточения в Мохенджо.
Много лет назад Великий и тогда еще Здравствующий поэт кое-что растолковал мне, и я понял, что нам, убогим прозаикам, нужно обратиться за мудростью к ним, поэтам. Может, потому-то в моей книге поэтов хоть отбавляй: начать с моего друга, которого повесили вниз головой и вытрясли из него всю поэзию; мечтал стать поэтом и Бабур Шакиль; и, наконец, Омар-Хайам, названный в честь поэта, хотя и не сочинивший ни строчки. Так вот, Великий и Здравствующий сказал, что классическая сказка о Красавице и Звере не что иное, как рассказ о браке по расчету.
«Удача в делах отвернулась от купца, и он просватал дочь за богатого отшельника-землевладельца, Зверь-сахиба. За женихом он получает богатое приданое — огромный сундук золота. Красавица-биби покорно отдает себя во власть суженому, тем самым восстанавливая благосостояние батюшки. Поначалу, конечно, муж — чужой и непривычный — кажется ей чудищем-страшилищем. Но мало-помалу ее кротость и любовь обращают Зверя в Принца».
— А вы думаете, что после превращения титул за ним сохранится? — несмело спросил я Великого и Здравствующего.
Тот тряхнул седовласой, до плеч гривой и терпеливо, с легким упреком, пояснил:
— У вас обывательская точка зрения. Конечно же, превращение не коснется ни его общественного положения, ни даже его телесной оболочки; оно произойдет в глазах Красавицы. Представьте, как с годами они все ближе друг к другу, 97
как сближаются полюса Красивого и Животного, как, наконец, наша пара счастливо и незаметно станет обычными мужем и женой.
Великий и Здравствующий прославился своими левацкими взглядами и беспорядочными, запутанными любовными связями, поэтому, желая подольститься, я лукаво заметил:
— И почему это женитьба всегда венчает сказку? Да женитьба вдобавок удачная?
Мне-то по молодости лет думалось, что Великий лишь подмигнет или фыркнет в ответ, он же, приняв глубокомысленный вид, изрек:
— Такой вопрос может задать лишь мужчина. Женщина не стала бы ломать голову. Смысл сказки очевиден: женщина должна наилучшим образом распорядиться своей судьбой. Не будет любить мужа — он умрет, Зверь исчезнет, а Красавица останется вдовой-сиротой, и цена ей — грош, — и он чуть отпил шотландского виски.
— Ну, а что, если, — вконец смешавшись, пролепетал я, — что, если девушке противен выбранный для нее жених?
Поэт уже начал было бормотать себе под нос персидские стихи, но тут нахмурился — признак скорой досады.
— Ты насквозь пропитался идеями Запада. Тебя б ненадолго, этак лет на семь, в нашу деревню отправить пожить, с простым людом пообщаться. И поймешь тогда, что сказка эта — наша, и только наша, восточная. И все эти глупые «что, если» позабудешь.
Сегодня, к сожалению, Великий Поэт уже отнюдь не Здравствующий и мне не у кого спросить: а что, если история Благовесточки Хайдар — чистая правда? И уж совсем туго мне придется без ответа Великого на другой вопрос: а что, если в Красавицу ненароком вселится Зверь? А что, если Красавица на поверку сама окажется Зверем? Наверное, Поэт упрекнул бы меня за путаницу:
— Господин Стивенсон показал в «Докторе Джекиле и мистере Хайде», как могут сочетаться святость и злодейство, и это характерно только для мужчин. Уж такова наша природа1 Сама суть женщины исключает подобную возможность.
Из моих последних несуразных вопросов читатель может заключить, что речь я поведу о двух свадьбах. И верно: на задворках первого торжества уже готовится второе —давным-давно обещанная свадьба Суфии Зинобии Хайдар и Омар-Хайама Шакиля.
Омар-Хайам в конце концов набрался храбрости и попросил руки Суфии Зинобии — после того, как узнал о помолвке ее младшей сестры. Когда он, пятидесятилетний седовласый господин, приехал в беломраморный особняк Хайдаров и изложил свою удивительную просьбу, дряхлый, едва передвигающийся святой старец Дауд завопил так, что Реза Хайдар огляделся — уж не демоны ли слетелись в его дом?
— Ты, семя бесстыжих и развратных, — приветил Дауд Шакиля. — Я тебя хорошо запомнил! Еще с того дня, когда ты в адовой машине на землю спустился! Не постыдился, пришел в дом, где почитают Создателя, да еще с грязными предложениями! Да, гореть тебе в аду тысячу жизней!
Чем больше ярился старик, тем больше нарастало в Билькис угрюмое противоестественное желание сделать что-то наперекор. В то время она еще крепко-накрепко запирала все двери, дабы уберечься от злокозненного ветра. Да и глаза еще горели чуть ярче обычного. Однако, как и надеялась Рани, после помолвки дочери хлопот у Билькис прибавилось. И заговорила она с Омар-Хайамом царственно-величаво, едва ли не как в былые времена:
— Мы понимали, что вам самим пришлось объявить о своем предложении, так как не оказалось родственников из ваших родных мест, Мы не сердимся за нарушение обычая. Ваше предложение мы обдумаем. О решении вы будете извещены в надлежащий срок.
Реза Хайдар и слова не мог вымолвить от удивления — перед ним предстала былая Билькис. Он даже не нашел что возразить. А Омар-Хайам меж тем поднялся, надел серую шляпу на посерелую от седин голову, и вдруг его бледные щеки покраснели.
— Ишь, краснеет, — проскрипел Дауд, ткнув в Омара когтистым пальцем. — Это он для отвода глаз! У таких стыда нет!
После иммунологического срыва дочери, последовавшего за индюшачьей бойней, Реза Хайдар вдруг понял, что смотрит на Суфию Зинобию другими глазами, уже не досадуя, что она уродилась девочкой. Ему вспоминалось, с какой нежностью он взял ее на руки и унес с поля кровавой битвы, какие чувства обуревали его во время дочкиной болезни, и чувства эти диктовались не чем иным, как отцовской любовью. Короче говоря, Хайдар изменил отношение к слабоумной девочке, начал играть с ней, радоваться даже малым ее успехам. Прославленный полководец вместе с айей Шахбану изображал то поезд, то подъемный кран: он поднимал дочь высоко-высоко, а потом еще подбрасывал в воздух, точно совсем маленького несмышленыша; собственно, несмышленышем ей и предстояло прожить всю жизнь. Билькис никак не могла объяснить себе столь разительную перемену в муже, ведь сама она по-прежнему всю любовь и ласку отдавала младшей дочери. Меж тем состояние Суфии Зинобии улучшилось. Она выросла на шесть сантиметров, прибавила в весе, и уровень развития соответствовал уже шестилетнему возрасту. Хотя исполнилось ей девятнадцать, нежданно-негаданно обретя любящего отца, она предалась ему всей душой (как и Арджуманд — своему отцу-председателю), только наивно, по-детски.
— Нет, на мужчин совсем нельзя положиться, — жаловалась Билькис своей подруге Рани по телефону.
