Она позвала его и не получила ответа. Она встала и огляделась. Аллеи были пустынны, в непотревоженной сверкающей росе.
— Лукас! Лукас! Лукас!
С каждым повтором ее голос становился взволнованнее, хрупче, тревожнее. Она крутилась, как волчок, выкрикивая его имя, пока головокружение не заставило ее схватиться за скамейку. Трепет листвы возвещал, что единственный свидетель ее пробуждения — утренний ветерок.
Она бросилась к мостику, дрожа от пробирающего до костей холода. В щели между белыми кирпичами она нашла записку. «София, я любуюсь твоим сном. Боже, как ты прекрасна! Ты ворочаешься в эту последнюю холодную ночь, я прижимаю тебя к себе, укрываю тебя своим плащом, я хотел бы уберечь тебя от холода всех зим. Черты твои спокойны, я глажу твою щеку и впервые за все свое существование счастлив и печален одновременно.
Это конец нашего мгновения, начало воспоминания, которое продлится для меня вечность. Когда мы соединились, в каждом из нас было столько законченного и столько незавершенного!
На заре я кану в пространство, осторожно удалюсь, лелея каждую секунду, когда еще буду тебя видеть, до самого последнего мгновения. Я исчезну за этим деревом, отдамся во власть худшего. Позволяя им прикончить меня, мы провозгласим победу твоей стороны, и она простит тебя, какими бы ни были твои прегрешения. Возвращайся, любовь моя, в Дом свой, там тебе самое место. Как бы мне хотелось трогать стены твоего жилища, вдыхать его соленый запах, видеть из твоих окон утро, поднимающееся над неведомыми мне горизонтами, о которых я знаю одно — что они твои. Тебе удалось невозможное: ты изменила частицу меня. Теперь я желал бы, чтобы ты закрыла меня собою, чтобы я впредь видел свет мира только через призму твоих глаз…
Там где нет тебя, я более не существую. Наши две руки, сомкнувшись, стали одной десятипалой рукой; твоя рука, ложась на мою, становилась моею, и когда твои глаза закрывались, я засыпал.
Не печалься, на наши воспоминания никто не покусится. Теперь мне довольно закрыть глаза, чтобы тебя увидеть, довольно перестать дышать, чтобы почувствовать твой аромат, довольно встать лицом к ветру, чтобы уловить твое дыхание. Слушай же: там, где я нахожусь, я расслышу отзвуки твоего смеха, увижу улыбку в твоих глазах, уловлю эхо твоего голоса. Просто знать, что где-то на этой земле есть ты, станет для меня, в моем аду, уголком рая.
Ты — мой Башер.
Люблю тебя. Лукас».
София медленно опустилась на ковер из листвы, впившись пальцами в письмо. Она подняла голову к небу, затуманенному грустью.
От крика «Лукас!!!» в парковой чаще содрогнулась земля. Воздев руки к небесам, София рвала своим отчаянным зовом безмолвие, и голос ее прерывал вращение Земли, самый ход вещей.
— Почему ты меня покинул? — прошептала она.
— Не надо преувеличений, — ответил ей Михаил, появляясь под аркой мостика.
— Крестный?
— Почему ты плачешь, София?
— Ты мне нужен! — С этими словами она кинулась к нему.
— Я явился за тобой, София. Ты должна сейчас же вернуться со мной. Все кончено.
Он протянул ей руку, но она отступила.
— Я не вернусь. Мой рай теперь не у нас. Михаил шагнул к ней, взял под руку.
— Ты хочешь отказаться от всего, что дал тебе твой Отец?
— Зачем было наделять меня сердцем, если ему суждено пустовать?
Стоя с ней лицом к лицу, он положил руки ей на плечи, внимательно посмотрел на нее и улыбнулся, полный сочувствия.
— Что ты сделала, София?
Она погрузила свой взгляд в его и, выдержав со сжатыми губами паузу, ответила:
— Я полюбила.
Тогда голос ее крестного стал тише, взгляд утратил пристальность, свет наступающего дня озарил его лицо. Михаил исчезал на глазах.
— Помоги мне! — взмолилась она.
— Этот союз…
Конец фразы она так и не расслышала: Михаил уже исчез.
…— священен, — закончила она за него, уходя по аллее одна.
* * *
Михаил вышел из лифта, миновал секретаря, поприветствовав ее нетерпеливым жестом, и торопливо прошел по коридору. Постучав в дверь кабинета, он вошел без приглашения.
— Хьюстон, у нас проблема! Дверь за ним закрылась.
Через несколько секунд стены содрогнулись от громового гласа Господина. Михаил вышел и жестом показал всем, кто ему попался на пути, что все к лучшему в этом лучшем из миров и что все могут возвращаться на свои рабочие места. Потом он устроился за конторкой секретаря и напряженно уставился в окно.
В своем огромном кабинете Господин в негодовании смотрел на дальнюю стену. Открыв правой рукой ящик, Он нащупал секретное отделение и яростно открутил предохранитель, потом ударил кулаком по кнопке. Стена медленно отъехала, за ней открылся кабинет Президента. Теперь два стола представляли собой один, непомерной длины. Каждый стоял за этим столом со своей стороны.
— Я могу Тебе чем-нибудь помочь? — спросил Президент, откладывая колоду карт.
— Не могу поверить, что ты на это осмелился!
— На что? — тихо спросил Сатана.
— На жульничество!
— Разве я первый сжульничал? — возразил Президент заносчиво.
— Ты покушаешься на судьбу наших посланцев! Это беспредел!
— Все шиворот-навыворот! Не ожидал! — Сатана захихикал. — Нет, это Ты первый пошел на жульничество, старина.
— Я — жулик?
— Именно так.
— В чем это заключается?
— Только не изображай передо мной ангелочка!
— Нет, скажи, в чем состоял обман? — спросил Бог.
— Ты опять начал! — сказал Люцифер.
— Что?
— ТВОРИТЬ ЛЮДЕЙ!
Бог кашлянул, почесал подбородок, глядя на противника.
— Ты немедленно прекратишь их преследовать!
— А если нет?
— Если нет, я подвергну преследованию тебя самого!
— Неужели? Попробуй, а я полюбуюсь, что у Тебя получится. Мне уже смешно! Чьи, по-Твоему, адвокаты — Твои или мои?
С этими словами Президент надавил на кнопку в собственном ящике. Переборка стала медленно задвигаться. Бог дождался, пока она проползет половину пути, потом глубоко вздохнул. Сатана услышал с Его конца стола слова:
— МЫ СТАНЕМ ДЕДУШКАМИ!
Переборка замерла. Бог увидел в проеме ошеломленную физиономию наклонившегося вбок Сатаны.
— Что Ты сказал?
— То, что ты слышал.
— Мальчик или девочка? — спросил Сатана тихо и взволнованно.
— Я еще не решил. Сатана вскочил.
— Подожди, я сейчас! На сей раз мы должны поговорить.
Президент прошел через свой кабинет, миновал стенку и уселся рядом с Господином, на Его краю стола. Завязался долгий разговор, длившийся… длившийся… длившийся до самого вечера…
Потом было утро, и…
…Вечность
В Центральном парке дул ветерок…
Вокруг скамейки на пешеходной аллее кружился вихрь листьев. Бог и Сатана сидели на спинке скамейки. Издали в их сторону брели они. Лукас не выпускал руку Софии. Свободной рукой каждый держал ручку коляски с близнецами. Они миновали скамейку, не увидев сидящих на спинке.
Люцифер, волнуясь, перевел дух.
— Говори, что хочешь, но малышка получилась лучше! — выпалил он.
Бог повернулся к нему с насмешливым видом.
— Кажется, мы договаривались не обсуждать детей?
Они вместе слезли со спинки скамейки и побрели бок о бок по аллее.
— Согласен, — молвил Люцифер, — в полностью совершенном или полностью несовершенном мире мы бы заскучали, забудем об этом. Но теперь, с глазу на глаз, Ты можешь признаться. Когда ты начал плутовать: на четвертый или на пятый день?
— Почему ты так настаиваешь на Моем плутовстве? — Бог с улыбкой положил руку Люциферу на плечо. — А как же случай?!
И был вечер… и снова и снова наступало утро.
Район на юге Манхэттена (здесь и далее — прим. авт.).
Улица злачных заведений в Сан-Франциско.
Сеть дорожных магазинов.
Прозвище Нью-Йорка.
Игра слов: по-французски слова «seins» («женские груди») и «saints» («святые») звучат одинаково (прим. перев.).
Намек на фильм 2000 г. «Изгой» — откровенную рекламу «Федерал Экспресс» (прим. перев.).
