Поезд увеличил скорость, проезжая мимо переездов со шлагбаумами, где ожидали грузовики, легковые автомобили и авторикши, и все водители давили на клаксоны. Вскоре мы оказались в одном из самых больших городов мира, вместе с еще пятнадцатью, а может, двадцатью миллионами человек. На часах было 12.20, прошло ровно тридцать часов с того момента, как я выехал из Бурханпура. Поезд остановился у массивного, построенного из красного кирпича вокзала Хора, и у меня зазвенело в ушах, когда я вышел на платформу и остановился. Я узнал этот вокзал. Я вернулся.
Минуту-две я просто стоял на платформе, множество людей спешили в разных направлениях – точно так было в детстве. На этот раз толпа обтекала меня, как и любого взрослого человека, который встал бы у нее на пути, а тогда я стоял и молил о помощи, но, похоже, меня даже никто не замечал. Неужели среди всех тех людей не было того, кто мог потратить свое время на то, чтобы помочь потерявшемуся ребенку? Но стоило ли рассчитывать на иную реакцию? В такой толпе любой человек становился невидимкой, тем более ребенок. Разве один расстроенный маленький мальчик мог кого-то заинтересовать здесь, где била ключом жизнь большого города? А если бы кто-нибудь остановился, надолго ли ему хватило бы терпения выслушивать невнятное лепетание на хинди о месте, о котором никогда не слышал?
Здание вокзала было навязчиво знакомым. Я просил здесь милостыню, спал неподалеку, целыми неделями ездил на поездах, тщетно пытаясь выбраться отсюда. Этот вокзал стал мне домом в самый трагический момент моей жизни. Но сейчас это был просто железнодорожный вокзал, правда, очень большой и более оживленный, чем мне запомнилось. Здесь мне делать было нечего – ничего нового о своем прошлом я не узнаю.
Внутри здания вокзала я не заметил ни одного беспризорника – вероятно, теперь они куда-то переместились, – но увидел две небольшие группки ребятни, когда вышел из здания под немилосердно палящее солнце. Было в них что-то общее, отличающее их от остальных: все грязные из-за жизни на улице, лениво выискивающие возможность чем-нибудь поживиться, например оказаться поближе к тому, у кого можно попросить подаяния, а может, и обокрасть. Мог бы я когда-нибудь оказаться в такой банде? Или я был слишком осторожен либо наивен? Трудно представить, что я мог выживать на улицах в одиночку, да еще такое продолжительное время. В конце концов я стал бы одним из этих детей или умер бы.
Я поймал такси, и вскоре уже ехал в гостиницу, номер в которой мне забронировало турагентство. Гостиница оказалась высококлассной: с индийской и западной едой, барами, спортзалом и огромным бассейном. Я решил поплавать. Возле бассейна можно было отдохнуть в шезлонгах, расставленных по периметру бассейна, или подплыть к краю и полюбоваться Калькуттой, раскинувшейся внизу, – с городским смогом, царящим на дорогах хаосом и с ее нищетой.
Одна из основных причин моего приезда в Калькутту – желание встретиться с человеком, который сыграл очень важную роль в моей жизни. Как только я узнал, что миссис Сародж Суд не только жива, но и до сих пор работает в ИООУ, я договорился с ней о встрече в ее кабинете. Теперь я связался с переводчиком с бенгали и взял такси. Мы долго пробирались по улицам с сумасшедшим движением, пыльным и вонючим из-за сточных вод в канавах, которые никто не чистит.
Контора ИООУ располагалась в обветшалом здании в викторианском стиле, стоявшем на Парк-стрит среди множества ресторанов, баров, знаменитой чайной «Флорис», куда ходят посетители попробовать всеми любимые бутерброды с огурцом и пирог. Среди всей этой роскоши и изящества находится Центр спасения детей.
Я миновал офис, где чиновники за столами перебирали кипы бумаг. И тут я увидел ее, она вглядывалась в экран монитора, в окружении папок с делами, в тесном кабинете в глубине здания; старый кондиционер опасно нависал над ней. Это была она, миссис Суд. Ее кабинет выглядел точно так же, как и двадцать пять лет назад.
Глаза миссис Суд округлились, когда я вошел и представился. Мы пожали друг другу руки, а потом обнялись. Ей было уже за восемьдесят, но она сказала, что отлично меня помнит, несмотря на то что огромное количество детей прошло через ее руки с тех пор.
– Я помню твою озорную улыбку. Выражение твоего лица ничуть не изменилось, – сказала она на безукоризненном английском, широко улыбаясь.
Последний раз мы виделись в Хобарте через несколько лет после моего усыновления, когда она привезла туда еще одного усыновленного ребенка.
Она расспросила меня об обеих моих матерях, а потом попросила социальную работницу, свою коллегу Саумету Медхору, найти мое дело об усыновлении. Пока они обсуждали, где могут быть документы, я рассматривал висевшие на стене плакаты со снимками улыбающейся ребятни.
Миссис Суд тридцать семь лет проработала в одном и том же кабинете, помогая детям, испытывающим нужду. Она устроила в новые семьи более 2000 индийских детей; некоторые остались в Индии, другие уехали за океан. У нее была дочь, успешная бизнес-леди, которая говорила, что «пожертвовала своей матерью» ради усыновления детей.
Уроженка Дели, миссис Суд, получив диплом юриста, заинтересовалась вопросами усыновления. Первое усыновление она оформила в Индии в 1963 году, а через три года помогла шведской студентке, Маделейн Катс, приехавшей по обмену, удочерить девочку. Катс стала журналисткой и, когда описывала свою историю, упомянула о миссис Суд – с тех пор люди, живущие за границей, стали просить ее о содействии в усыновлении ребенка. Вот так все и началось.
Миссис Суд переехала в Калькутту, где набиралась опыта у миссионеров – членов ордена, который основала Мать Тереза. Более того, ее благословила сама Мать Тереза. У нее появились и другие влиятельные покровители – президент Национальной федерации индийских женщин и знаменитый борец за свободу и независимость Ашок Гупта. С их помощью в 1975 году она зарегистрировала ИООУ. Через семь лет организация основала сиротский приют, в котором я жил, «Нава Дживан», что означает «новая жизнь».
Миссис Суд призналась, что мое усыновление прошло относительно просто, особенно в сравнении со среднестатистическим процессом усыновления сегодня. Она сказала, что международным усыновлением теперь занимаются центральные власти, а не напрямую агентства по усыновлению, такие как ИООУ; эти меры были призваны «упростить» процедуру, но вместо этого только еще больше ее усложнили, и теперь она занимает больше времени. Я видел, что она разочарована, и знал, что мама чувствовала то же самое, – она прикладывала много усилий, чтобы сделать процедуру международного усыновления проще, после того как ей пришлось преодолеть массу бюрократических проволочек при усыновлении Мантоша. Она видела, что длительное время пребывания в приюте негативно сказывается на мальчике.
В 1987 году мама с папой, получив разрешение на усыновление, встретились с представительницей ИООУ, которая сопровождала усыновленных детей в Австралию, и она показала им мое личное дело. Они тут же согласились меня усыновить. Через две недели миссис Суд сама навестила их во время своего визита в Австралию, когда сопровождала моих приятелей из «Нава Дживан», Абдулу и Мусу. Она и привезла альбом с фотографиями, который передали мне мои новые родители.
Я спросил миссис Суд, насколько необычно для семей из-за границы, усыновивших одного индийского ребенка, усыновлять второго, особенно если дети не родственники. Она ответила, что это вполне обычная практика – первому ребенку бывает одиноко, он может чувствовать себя в культурной изоляции. А бывает, что родители настолько упиваются своим счастьем, обретя сына или дочь, что хотят это повторить.
Принесли чай, и, пока мы пили, миссис Медхора вернулась с моим личным делом, и я смог увидеть подлинные документы, относящиеся к моему усыновлению. Листы немного выцвели, стали очень хрупкими и едва ли не разлетались при прикосновении. В деле имелась моя фотография, сделанная в Австралии, – прислали ее мои родители после моего приезда. Я стоял перед старомодным багги для гольфа, улыбался и сжимал клюшку для гольфа. Еще в деле имелась фотокопия моего паспорта с фотографией, на которой был снят шестилетний мальчик, пристально смотревший в объектив. Во всех моих официальных документах стояло имя Шару – именно так меня записали, когда я пришел в полицейский участок. Это мама с папой решили, что Сару звучит более по-английски.
В деле говорилось, что мною занялись власти Калькутты после того, как я оказался в полицейском участке в Ультаданге 21 апреля 1987 года. Меня поместили в «Лилуа», центр для несовершеннолетних, где я числился как ребенок, которому требуется помощь. В «Лилуа» жили еще две категории детей – те, чьи родители нарушили закон, и те, кто сам совершил правонарушение, – мы жили все вместе.
Картина того, что со мной произошло, стала проясняться. Я всего месяц провел в «Лилуа», а потом меня отдали на попечение ИООУ после того, как 22 мая мое дело рассмотрел суд по делам несовершеннолетних. Миссис Суд регулярно посещала центр, интересовалась вновь прибывшими и, если им требовалась помощь, обращалась в суд, чтобы их отдали под временную опеку ее организации. ИООУ два месяца искало родных ребенка и либо способствовало воссоединению семьи, либо ребенок официально признавался сиротой и его усыновляла новая семья. Если найти приемных родителей не удавалось, ребенок возвращался в «Лилуа», однако ИООУ и дальше занималась его судьбой. Так было и в случае с Мантошем: организации понадобилось целых два года, чтобы преодолеть все препятствия и его смогли бы усыновить новые родители.
