— Этот, — сказала я, — совсем еще мальчик. Раз он так пьян, то, наверно, очень несчастлив. Пусть лежит.
И он остался лежать. Перед тем как лечь самой, я за него помолилась. Я каждый вечер брала с собой в сон воспоминание о лице кого-нибудь из спасенных нами, и мне было приятно, что для разнообразия это будет лицо очень молодого человека, не умирающего, не обезображенного. Мы ведь, знаете, бывали в таких местах, куда и полиция опасалась заглядывать, а потому иногда приносили сюда людей избитых и раненых. В таких случаях мы давали знать в полицию. А иногда они являлись по собственному почину, вот как в то утро после того, как мы принесли Кумара. Но сам начальник полиции до этого еще ни разу у нас не бывал. Приди он днем раньше или днем позже, никакого Бибигхара могло бы не быть. Тогда вы могли бы сказать «Бибигхар», и я бы вспомнила только, что это развалины дома и сад — и никаких ужасов. Но он явился как раз в тот день, этот Меррик, краснорукий, в рубашке с короткими рукавами, а в голубых глазах ясность, старание ничего не упустить, безумие, твердая решимость найти доказательство. Но чего? «Мне нужно, — сказал он, — повидать женщину, которая называет себя сестра Людмила».
А мистер де Соуза ответил: «Это мы ее так называем». Мистер де Соуза никого не боялся. Я находилась вон там, в соседней комнатке, туда теперь убирают детскую одежду, книги, тетрадки, игры, и резиновые мячи, и клюшки для крикета, а в те времена мы там хранили под замком самые ценные лекарства доктора Гулаба Сингха Сахиба, и в сейфе — деньги, которые я каждую неделю получала в майапурском отделении Имперского банка, от этого сейфа у мистера де Соузы тоже был ключ. Спал он здесь, где я сейчас лежу, конторка его была где вы сидите, а большой стол вон там у окна, где детишки стоят, под лампочкой, которая теперь уже не бьет мне в глаза. Туда мы ставили носилки. Иногда мы за ночь выходили не один раз, а больше. И там этот Меррик стоял в ту среду рано утром. Я отпирала сейф достать денег и чековую книжку и в открытую дверь услышала, как он сказал: «Мне надо повидать женщину, которая называет себя сестра Людмила».
«Это мы ее так называем, — сказал мистер де Соуза. — Сейчас она занята. Могу я чем-нибудь быть полезен?» Мистер Меррик сказал: «А вы кто такой?» Мистер де Соуза улыбнулся, я это по его голосу услышала. «Я никто. Недостоин вашего внимания». В полицейском протоколе эти слова могли бы показаться заискивающими. А я в них уловила вызов. Вошла в комнату и сказала: «Не беспокойтесь, мистер де Соуза». И увидела Меррика. Он стоял с тросточкой, в шортах и в рубашке с короткими рукавами, с кобурой на поясе и с револьвером в кобуре и сверлил нас своими голубыми глазами. Он сказал: «Миссис Людмила Смит?» Я поклонилась. Он сказал: «Моя фамилия Меррик. Я начальник полиции округа». Я это и так знала, видела, как он верхом командовал полицейскими, которые разгоняли толпы на улицах во время праздников, и как проезжал на своем грузовике по Мандиргейтскому мосту. С ним был Раджендра Сингх, младший инспектор, который брал взятки и крал часы у тех, кого арестовывал. Такие часы и сейчас были у него на руке. Дорогие, дороже, чем у мистера Меррика, но, пожалуй, не такие удобные. Индийцы всегда любили все кричащее, а англичане — все простое, практичное. Но в мистере Меррике ничего простого не было. Он работал наоборот, как часы, если завести их не в ту сторону, так что для тех, кто это знал, он в полдень показывал полночь. Может, никто не смог бы перехитрить судьбу, устроить так, чтобы Кумар и Меррик никогда не встретились. Но мне жаль, что это случилось здесь, хотя и это, наверно, было суждено, начертано на стене, еще когда я впервые пришла сюда, увидела эти ветхие дома и решила, что они мне подойдут.
«Чем я могу вам помочь?» — спросила я и жестом отпустила мистера де Соузу, зная, что это понравится Меррику. Но кроме того, это подтверждало, что хозяйка здесь я. В белом чепце, в одеждах скромности. Под стать Меррикову мундиру. Жизнь женщины — это хорошая школа. Нужно усвоить правила, неписаные законы, мелкие лазейки в лабиринте бюрократизма. Я предложила мистеру Меррику стул мистера де Соузы, но он остался стоять. Сказал, что должен произвести обыск. Я, опять-таки жестом, выразила согласие или, вернее, понимание того, что возражать не стоит труда, что хлопотное дело — это обыск как таковой, что затрудняет он, Меррик, только себя, зря тратит время. Я даже не спросила, что или кто его интересует. Много чего можно было бы сказать в таких обстоятельствах. И я многое могла бы сказать, не будь у меня опыта по части официального вмешательства. А он был не глуп. Он посмотрел на меня и взглядом дал понять, что сразу уловил, почему я не возражаю. Он догадался, что мне нечего скрывать такого, что я сама бы знала, но догадался и о том, что я — женщина, которой в жизни помогал не столько разум, сколько случай, но, возможно, так будет не всегда.
«Так с чего мы начнем?» — спросил он, и я ответила, что это на его усмотрение. Когда мы вышли во двор, я увидела у ворот его грузовик и рядом констебля, а потом, когда мы осмотрели первые два дома и шли к третьему, я помню, как увидела Кумара: он стоял без рубашки у колодца и, пригнув голову, мылся под струей. Он выпрямился. От нас до него было ярдов сто. Он оглянулся. И мистер Меррик застыл на месте. Впился в него глазами, спросил: «А это кто? Тоже ваш помощник?» И все не сводил с него глаз. Я подозвала мистера де Соузу, который шел за нами следом. «Он провел у нас ночь, — сказала я Меррику, — может быть, мистер де Соуза знает его имя». Понимаете, я тогда еще не разговаривала с Кумаром, а де Соуза утром успел мне только сказать, что малый в порядке, но хмель у него еще не прошел, беседовать он не расположен, не чувствует особой благодарности за то, что его доставили в Святилище, и имени своего пока не сообщил. Я подумала, что, может быть, пока мистер Меррик производил обыск, де Соуза подошел к мальчику и сказал: «Послушай-ка, здесь у нас полиция, кто ты такой?» — и тот ответил.
«Мистер де Соуза, — спросила я, — этот малый, который провел у нас ночь, он…», и де Соуза ответил равнодушно: «Как видите, он теперь в порядке и собирается уходить». «Никто отсюда не уйдет, пока я не разрешу», — сказал Меррик, не мне, а младшему инспектору, очень умно, чтобы открыто не вступать с нами в спор. «Значит, мы все арестованы?» — спросила я, но спросила смеясь и дала понять, что, даже если я арестована, я хочу вести его к третьему дому. Он улыбнулся и сказал, что, как я, наверно, догадалась, они кого-то ищут, и пошел со мной и с мистером де Соузой, а младшего инспектора оставил во дворе, сделал ему какой-то знак, чтобы дальше не шел и приглядывал за Кумаром. Дойдя до третьего дома, Меррик остановился на крыльце и обернулся, и я тоже. Мальчик продолжал плескаться. Младший инспектор стоял все там же, расставив ноги, руки за спиной. Я взглянула на Меррика. Он тоже смотрел на мальчика. Они образовали треугольник — Меррик, Кумар, Раджендра Сингх, на равных расстояниях друг от друга. Получался какой-то чертеж, какое-то опасное геометрическое расположение фигур. «Это здание, где мы находимся, — сказал Меррик, не глядя на меня, все еще глядя на Кумара, — кажется, известно под названием „дом смерти“»? Я засмеялась, сказала, что да, люди, которые никогда не бывали в Святилище, кажется, так его называют. «Там и сегодня есть мертвые?» — спросил он. «Нет, сегодня нет. Уже несколько дней не было». — «А бездомные?» — «Нет, бездомных я не принимаю». — «А голодающие?» — «Голодающие знают, в какие дни дают рис. Сегодня риса не будет». — «А больные?» — «В амбулатории прием только вечерний. К нам приходят только те, кому не по средствам пропускать утреннюю или дневную работу». — «А ваше медицинское образование?» — «Амбулаторией ведает мистер де Соуза. Он отказался от платной врачебной работы, чтобы работать у меня задаром. К нам заходят чиновники из медицинского управления муниципалитета, они одобряют нашу деятельность. Вам, как начальнику полиции, это должно быть известно». — «А умирающие?» — «Нам оказывает добровольную помощь доктор Кришнамурти и еще доктор Анна Клаус из Женской больницы. Я, конечно, могу предъявить вам документ на право владения землей и домами».
— Занятная система, — сказал мистер Меррик.
— Скажите лучше — занятная страна.
Мы вошли в третий дом. В одной комнате у нас там было шесть кроватей, в другой четыре. В голодные годы они всегда были заняты. И в год холеры тоже. Но тогда не было ни повального голода, ни вспышки холеры. И все-таки редко выдавалась неделя, чтобы две-три кровати не были заняты. А в то утро они все пустовали. Белые простыни так и сверкали. Он ничего не сказал, но как будто удивился. Такая чистота. Такой комфорт. Как, для умирающих? Голодных, немытых? К чему это? Стоит пройтись по базару, и найдутся кандидаты на все койки, да такие, которым это пойдет на пользу, которые выздоровеют. На тех, кого можно вылечить, общество имеет законное право. Он как будто хотел что-то сказать, но передумал. Святилище явно было выше его понимания. Он еще не додумался до того, что в этой столь практично организованной цивилизации была лишь одна услуга, которую я могла оказать, — услуга, для которой в такой стране, как Индия, у официальных лиц не хватало ни времени, ни сил. Услуга, которую такая женщина, как я, могла оказать, потому что у нее были ненужные ей, незаработанные, незаслуженные рупии. Ведь в нашей жизни, пока живешь, нет достоинства, кроме как в смехе. Когда человек от роду не видел ни от кого пощады и сам не давал пощады, пусть хоть тут ощутит свое достоинство. Пусть покинет этот мир в чистоте и в душевном покое, насколько его могут обеспечить чистота и комфорт. Не так уж это и много.
