Меньше всего Вадим хотел становиться источником зла и сейчас и несколько лет назад, уходя с завода. Он давно решил для себя никогда не выступать критиком чужих отношений и не брать ответственности поучать, потому что понимал, как тяжело и чревато править взрослого человека, даже если полностью уверен в своей правоте. Все потому — что каждая правда относительна. Как может он знать правильное, с точки зрения своей морали, применительно к морали другого, которую ему никогда не узнать. Как может он осуждать в неправильности Белова, если сам неоднократно вслух восхищался его счастливым образом жизни. Андрей жил в ладу со своей моралью и потому ни в коем случае не считал себя ошибающимся. Вадим же, наоборот, изводил себя страданиями о несоответствии своих поступков завышенным требованиям собственной нравственности. И ему ли — несчастливому поучать Белова. И ему ли, недочитавшему в сравнении со своим отцом, поучать его и его семью, которая счастлива в единстве мнения о необходимости борьбы за участок земли. Но сын не хотел смириться с зародившейся в душе отца злобой, которая потянет за собой целый шлейф нездоровых поступков и, в конце концов, приведет к поражению.
Он и с Иисусом был не согласен в том, что следует подставлять другую щеку, потому что, прощая, оставляешь безнаказанным зло, которое, поняв свою безнаказанность, только усилится. Поэтому, прощая и давая злу возможность продолжения, человек совершает грех, подвергая опасности следующие жертвы. Но при всем этом понимании Вадим продолжал прощать, оставляя последнее слово за Господом. Чему он мог поучать, оставаясь при всех своих убеждениях всего лишь теоретиком, идеалистом? Он мог только позволить себе рассуждать вслух, продолжая вместе с собеседником искать свою истину. И благо, если в этом совместном поиске их мнения о праведном сойдутся.
— Все же я рекомендовал бы тебе почитать Библию. Хотя, кто знает, как ты ее будешь понимать! Судя по Сахно, так лучше ему было не читать этой книги. А история с самим Соломоном насколько поучительна! Ты пока наливай, а я зачитаю тебе одну фразу.
Вадим вышел в комнату и взял Библию. Он чувствовал в себе ответственность за каждое сказанное слово и за все, что еще собирался сказать. Он понимал, что в момент, когда нервы его отца оголены из-за последних неприятностей — он стал более уязвимым и чувствительным. И продолжая свое незримое воздействие, Вадим может помочь равно, как и навредить. Поэтому он должен постараться, чтобы все сказанное им не имело ни малейшего намека на нравоучение, а лишь напоминало поиск истины заблудившейся душой. Он хотел повернуть предстоящий разговор в русло, словно он сам советуется с отцом и ищет у него поддержки.
Вернувшись на кухню, он прочитал из Соломона: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это — томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
Вадим отложил книгу и рассказал прочитанную недавно историю о библейском царе.
— Соломон попросил у Бога мудрости, и Бог вместе с мудростью дал ему несметные богатства в дар за скромное желание. Царь Соломон стал мудрейшим на земле человеком. Он разрешал судебные дела без свидетелей, потому что насквозь видел людей и читал их мысли. Однажды к нему пришли две женщины и обе предъявили претензии на одного ребенка. Соломон приказал разрезать ребенка пополам и отдать каждой ее половину. Тогда одна из женщин отказалась от ребенка, и Соломон объявил ее матерью, потому что она во имя жизни своего дитя смогла от него отречься. Что интересно: продолжая править, Соломон возгордился своей мудростью и за это был наказан Богом, превратившись в бродягу, в то время как трон его занял демон, принявший царский облик. Когда, вдоволь наскитавшись, Соломон раскаялся, Господь вернул его на царство, но вскоре тот женился на язычнице и, в конце концов, отказался от Иеговы.
Вот тебе и горе от ума! Это же какую надо было возыметь мудрость в то время, чтобы стать атеистом! Так что, может, и тебе будет опасно познание библейской мудрости!
Они продолжали выпивать и разговаривать. Не раз уже случалось, что Вадим, общаясь с отцом, вспоминал маму и ее последние дни и слова. Всегда при этих воспоминаниях он не мог удержать слез, но сегодня его пожилой отец рассказывал о своих умерших родителях, о своем отце, потерявшем руку на фронте, хотя за всю войну участвовал только в двух боях. После первого он получил контузию, а после второго лишился правой руки. Он рассказывал об их жизни на Урале, о переезде на Украину, о болезни отца и его смерти, и глаза его наполнялись слезами, и слезы капали на стол. В этот момент Вадим вдруг подумал, как мог он так жестоко ошибаться, принимая замкнутость, скрытность своего отца за бездушие и черствость. Он смотрел на его поседевшие и поредевшие, легкие словно пух волосы, на глубокие морщины, исполосовавшие лицо, на жилистые руки и понимал, как глубоко он любит этого человека, насколько он ему родной и безвозвратно постаревший. Он вспоминал свою маму: сколько он не досказал ей при жизни, сколько недолюбил. И он обнимал своего отца и трепал его белоснежные волосы, и говорил про себя — как любит его.
Утром отец уехал домой, но уже днем перезвонил Вадиму и передал трубку своей жене.
— Вадик, ты должен написать статью о коррупции в нашей местной власти, — сказала Ольга тоном, который не намерен был удовлетвориться отказом. — Мы в понедельник пойдем здесь к прокурору, а ты пока пиши.
— Оля, о чем ты хочешь, чтобы я написал?
— О председателе и о коррупции!
— О коррупции можно будет говорить, когда прокурор откажется принять у вас заявление, когда суд примет незаконное решение, когда разные органы начнут вам препятствовать. Вот тогда можно будет писать о коррупции. А сейчас я могу только написать, что большинством голосов депутаты приняли решение не в вашу пользу. Идите сначала к прокурору, послушайте, что он вам скажет, а тогда поговорим.
Белов присутствовал при этом разговоре и, когда Вадим на его удивленный взгляд объяснил, в чем состоит суть вопроса, совершенно небезосновательно предположил, что теперь, после отказа Вадим еще и останется виноватым в происходящем.
Вадим подумал, что Андрей вполне может быть прав. Не зря говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад.
Прошло почти три месяца, как вдруг Корнеев узнал, что Вадим не ходит на работу. Он был удивлен и посмеялся над той серьезностью, с которой восприняли его слова.
— Это ж пьяные шутки! Что вы, ребята, как дети себя ведете? — говорил он Саше, когда тот приехал к нему в головной офис. — Пусть Вадик выходит на работу! Оформим его официально и дадим зарплату. Сколько? Ста долларов хватит?
Саша понял, что именно сейчас он может договориться о более-менее нормальной сумме, чтобы Вадим смог кое-как исправить свое крайне бедственное положение. — Евгений Николаевич, ну что такое сто долларов? Он за дом столько платит! Хотя бы двести!
— Ладно, пусть будет двести!
— А в каком офисе ему работать?
— Пусть тебе помогает! Работайте вместе.
Так легко и непринужденно смог решиться вопрос о восстановлении Вадима на прежнее место, да еще и с официальным оформлением, да еще и с удвоенной зарплатой. Саша немедленно сообщил другу о предложении Корнеева.
Вадим был растерян. С одной стороны, его одолевали сомнения: последний его нелицеприятный разговор с Корнеевым говорил только о том, что его личное мнение не учитывается, если оно не совпадает с мнением хозяина. Вадим не смог с этим смириться три месяца тому назад, а теперь, соглашаясь работать на него, обязывал себя принять правила его игры. Эти двести долларов для Корнеева ничего не значили. Он не знал, что Вадим перестал ходить на работу после их последней встречи, и точно так же безразлично будет ему дальнейшее существование еще одного работника в сети своих фирм. Но в случае следующего столкновения у Корнеева появлялся аргумент, который заткнет рот даже такому непокорному подчиненному, как Вадим. И хотя до следующих президентских выборов оставалось еще не сколько лет, не исключалась возможность возникновения иных споров, не связанных с политикой.
Но с другой стороны — у Вадима не было денег оплатить проезд в автобусе, и, загнанному нищетой в крайний угол, ему пришлось согласиться на предложенные условия. Это было очень нелегкое решение. Даже не решение, а покорность судьбе, блещущей разнообразием извращений. Откуда можно было продолжать черпать силы, следуя своей принципиальности и гордости, если жизнь с каждым новым событием становилась испытанием на прочность психики, на здравость рассудка? Вадим ощущал себя подопытным экземпляром, которого проверяют на выживаемость: «А если помучить его одиночеством? Заберем жену, мать и друга!», «Ишь ты, жив! А что если лишить его дома, выбросить на улицу с семьей и без вещей?», «Карабкается! А теперь отобрать работу и деньги!», «Терпит! В нищету его, в нищету!», «Смотрите-ка, еще шевелится! А не хлестнуть ли по его чувству собственного достоинства?». Кто-то сверху, в кого он никак не хотел поверить, наказывал его за гордыню уже здесь, на земле. Но, продолжая помнить, что «все, что не убьет тебя — сделает еще сильнее», Вадим толстел кожей, грубел восприимчивостью, старел опытом и в неимоверной борьбе с собственными противоречиями старался не очерстветь душой. Он чувствовал себя древним стариком — столько испытаний выпало на его недолгую жизнь. Он наблюдал за другими судьбами и удивлялся однообразности и стабильности их бытия. Он и мучился, и гордился своими трудностями. Только благодаря выстраданному иммунитету сегодня он не боялся ни тюрьмы, в которую, кстати, никогда не собирался, ни поста президента, на который тоже не планировал. Он знал, что, потеряв столько, сколько выпало на его долю, и, научившись со всем этим жить, он справится с любым заданием на любом посту, который только могли бы ему предложить. Одна беда — кроме Корнеева, никто и ничего более не предлагал. И Вадим, согласившись, продолжал отстаиваться в своем болоте.
