Я уже упоминал о моём нежданном «медовом месяце»? Вообразите молодого журналиста середины восьмидесятых, этакого Пигмалиона, у которого перед глазами на работе висит постер. В лучах цветных прожекторов на него уверенно и нагло смотрят четыре взъерошенные красотки. Так себе, размалёванные и припанкованные в стиле того времени. Ничего особенного, попсня. Но кто бы знал!.. Одна из этих девиц была кумиром, идолом красоты, предметом тайных желаний молодого человека. В её глазах он видел грусть и немой вопрос: где ты, почему ты здесь, а не со мной, мой любимый, единственный?.. Мне так мало нужно для моего маленького женского счастья! Найди меня, оживи меня, сделай меня счастливой!..
Я здесь! Я тоже ищу тебя! Я в Ленинграде, в редакции «Трудовой смены»! Я всё, буквально всё сделаю! — мысленно восклицал Телегин. — Я! Я твой единственный, богом данный на всю твою жизнь избранник! Воплотись наяву! Удостой меня своей любви!…
И чудо случилось. Десять лет спустя Галатея сошла с постера и в одночасье сделалась его, то есть, моей законной супругой. На всю жизнь, счастливую и долгую, и после.
Утолив первую волну страсти, я попытался узнать свою жену ближе. Обалдевшая от внезапно пронёсшегося урагана, Таня смотрела на меня подозрительно. Хотя, конечно, ей было приятно. Она улыбалась, отбивалась и называла меня сумасшедшим. А я ничего не мог ей объяснить.
По первому впечатлению она была не вредная. Руку даю на отсечение, что за десять лет она мне ни разу не изменила. У неё был какой-то прочный внутренний кодекс; она могла расплакаться, увидев несправедливость. Любила ли она меня? Не знаю. Не уверен. Откуда мне знать? Меня любила только Ниночка, которую я предал.
* * *
Навещая в Питере своих родных, мы с Гусевым всё-таки съездили в клинику доктора Борга. Кира к нам вышла, и мы немного выпили на жёлтой прошлогодней травке, в окружении сосен, гигантских камней и подтаявших сугробов.
Она ничего не знала ни про 74-й, ни про 84-й, потому что та Берёзкина, которая всё знала, осталась в метро. А эта по-прежнему была нам подругой. Гусеву — ещё и любовницей. Если бы я не мешал, они бы и здесь нашли уголок для стремительного разврата. Я упорно и шизофренически ревновал и тихо злорадствовал. Она не заметила в нас перемен; мы делали вид, что ничего не переменилось. Эта Кира Берёзкина жила как жила, плавно, словно гусеница двигаясь по своей бороздке винта вверх и вверх, с каждым новым разводом надеясь на новое удачное замужество. Для того, чтобы она стала собой, чтобы она раскинула свои огромные прекрасные крылья, надо было встряхнуть её хорошенько. Так, чтобы сердце наружу и кровь из носа…
— Тебе надо жениться на Пугачёвой.
— Что?! — Гусев поперхнулся куском ростбифа, густо намазанного горчицей. — Ой… ой не могу…
— Не можешь?
— Горчица… о… — он замахал руками перед ртом, — какая попалась…
Кварцхава и Гусев ужинали в «Норде» после трудного дня. У Георгия Семёновича, на его телеканале «Кварц ТВ», снимали клип новой группы «Блёстки». Девочки, изображавшие лесбиянок, круто поднимались в хит-парадах, благодаря двум попавшим в резонанс шлягерам. Они ещё не знали, что эти два даны им на всю жизнь, и других не будет. А другие песни можно исполнять только под шумок, в орущем зале, отвлекая публику срыванием школьных лифчиков и приспущенными трусиками. Их раскручивали торопливо, грубо, по максимуму — с каждым годом им будет труднее изображать из себя малолеток.
— Что такое? Ты что сказал? На Пугачёвой? Или у меня в ушах звенит после этих… блестящих. Гоша, ну согласись, круто. Вопят, будто конец света. Знаешь, как «блёстка» по английски?
— Погоди, Витёк, давай выпьем, — Гоша налил водку. — Я уж поговорил с Эрнстом. Пугачёва достала. Надо делать «Рождественские встречи с Виктором Гусевым».
Гусев взял свою рюмку и проглотил водку.
— Хоть бы чокнулся… Витёк, короче, у тебя сложился хороший имидж. Типа Карабас Барабас. С твоим именем у телезрителя ассоциируется все эти девичьи ансамбли — молодость, свежесть, эротика, умеренный налёт скандальности. И, что важно, всё на отечественном материале. Пугачёва и вся советская плесень осела там как навсегда. Надо сделать тихий бескровный переворот.
— Гоша, ты умеешь уговаривать, но сейчас ты чего-то не то сказал. Плесень. Как я могу после этого на ней жениться?
— Ладно, ладно, не лови на слове. Витёк, понимаешь, Эрнст не хочет делать революцию. Он боится просто взять и прогнать старых пердунов с эстрады. Его за это убьют. Первое правило торговли: покупатель должен захотеть товар. Пугачёва должна сама захотеть передать тебе власть. А для начала ей нужно захотеть тебя.
— Вообще-то может и не захотеть.
— Вставь ей так, чтобы захотела. Этакого большого женского счастья. Чтоб не тянуло на организационные хлопоты. Обрюхатишь глупую бабу и подомнёшь под себя весь телевизионный бизнес.
— Я, может, так и не сумею.
— Что?.. Кто это говорит? Половина твоих артистов в декрете. Ты похотливый шакал, вот ты кто. И ты говоришь, что не сможешь удовлетворить женщину в возрасте?
— Погоди, не шуми. Давай выпьем. За тебя.
— Нет за тебя. Вот так. Закуси. Хочешь сигару? Как на Кубе первый раз закурил, так и курю. Когда начинал, сигара стоила шестьдесят копеек. А теперь — как бутылка водки. Хорошей водки.
— Почему ты думаешь, что я в её вкусе? У меня репутация… не очень хорошая.
— Для бальзаковской женщины лучше нет. Твоя репутация для бальзаковской женщины как наркотик. Они буквально теряют голову и бегут к человеку с репутацией бабника как алчущая лань бежит к водопою.
— Возможно… что-то в этом есть.
— Чувствуешь, какой запах? Доставляют в специальном ящике, где нужная сухость… влажность… Тамошний воздух. Когда я его открываю, мне становится дурно от счастья.
— Как тебя легко… обрадовать. А меня уже как-то ничего особенно не радует. Надоело.
— Когда тебе надоело, молодой ещё.
— А вот, за эти полгода надоело.
— За полгода? Да нет, ты просто жару не любишь, лето не любишь. А я люблю когда солнце, жарко. Ты не любишь, ты здесь вырос, на севере, на болоте. Лето кончится, опять жить захочешь, точно говорю. Давай ещё…
— Спаиваешь… лимончик…
— Витёк. Короче, такое дело, что всё в твоих руках. Как у Варум.
— Старая песня.
— А ты хоть раз пожалел? Хоть раз я тебе неправильно советовал? Скажи, а?.. Я сам капитал нажил, авторитет нажил, тебе помогу. Умным советом, связями, деньгами — всегда помогу другу. Ты меня нанял, когда я был на грани отчаяния. А теперь я тебе помогу стать олигархом эстрады. Будут говорить не «муж Пугачёвой» а «жена Гусева». Слово даю, так будет.
— Не западёт, не западёт она на меня. На тебя западёт.
— Зачем мне?! У меня всё есть. Тебе надо.
— Такой женщине нужен крутой и с деньгами. Какой-нибудь красавец-чечен с капиталом, с недвижимостью, с братками.
— Ничего подобного, Витёк! То есть, это всё ты правильно сказал. Но его нет. Такого, как ты сказал. А такой, как я сказал, вот он, мой друг, рядом сидит! Я тебя вытащу, своим партнёром сделаю. Мы такую мафию организуем, что всё — телевидение, радио — всё будет наше.
— Как-то ты меня озадачил. Ну, даже если нас познакомят, даже если выпьем и поедем ко мне, или к ней… Без желания, без похоти, как на экзамене… А если она как Екатерина Вторая ненасытна. Десять мужиков в шкафу и ещё десять под кроватью. Я же обыкновенный, среднестасисти… среднестасиш…
— Дело не в этом. Императрица любила одного десять лет. Пока он не умер. Но, по моим сведениям, Алла Борисовна без особых претензий. Обычная тёлка. Я тебе один секрет скажу. Когда поедете к ней… или к тебе, ты думай так, что снял тёлку по пьяне. Что она никто. Просто секс для разврата и никаких задних мыслей. Просто секс.
— Просто… да не просто. А ради чего вообще?
— Ну, всё с начала. Как целка ломаешься, извини, Витёк, ради бога. Ну, пора взрослеть уже. Тебе не надоело нянчиться с этими твоими куклами? В куклы играть не надоело? Серьёзным делом займись.
Вообще-то Гусеву надоело. Хотя прошло меньше полугода. Его судьба в третьем путешествии оказалась удачной. Пять лет славы короля музыки поп, пять лет успешной продюсерской работы. Двести тысяч долларов капитала, ни разу не женат. Слава легковесная, но приятная. Ему всего хватает. Но если Гога считает, что этого мало… Гога для него авторитет. Он всегда прав и он доказал свою жизнеспособность на примере собственной карьеры. Гусев ломался для разговора и ещё немного боялся Аллы Пугачёвой. Живьём он её видел только пьяный.
— А хочешь, скажу то, что тебе сразу понравится? — подмигнул Кварцхава. — Она тебе улыбалась.
— Когда?
— На дне рождения у Паулуса. Я видел. Ты, может, и не видел, а я всё вижу. Я тебе слово даю, клянусь, она на тебя глаз положила. Если б ты с ней заговорил, она бы с тебя не слезла.
