– Он от батареек работает?
– Нет, Эдит. У него нет батареек.
Она прикрыла грудь, скрестив руки.
– Ты хочешь сказать…?
– Да. Он сам научился себя кормить.
Когда датский вибратор направился в сторону Эдит, она забилась в угол и как-то странно скорчилась, как будто пыталась укрыть от вторжения влагалище, безнадежно бедра. Я и пальцем не мог пошевелить, лежа в склизкой луже, где меня так изысканно содомистски изнасиловали с помощью массы усовершенствованных приспособлений. Вибратор тем временем неторопливо прошествовал через все пространство номера – шлейф тесемочек, ремешков и чашечек-присосок тянулся за ним, как гавайская юбочка, сплетенная из травы и лифчиков.
Он научился сам себя кормить.
(Отец мой небесный, что без имени и без облика, выведи меня из пустыни возможного. Слишком долго я жил в мире событий. Слишком долго трудился, чтобы стать ангелом. Я хотел ловить чудеса сачком власти, чтобы сыпать им соль на дикие хвосты. Я хотел одолеть безумие, чтобы похитить его тайну. Я хотел оснастить компьютеры безумными программами. Я хотел создать добродетель и доказать, что она существует. Не наказывай Чарльза Аксиса. Мы не могли найти доказательств, и потому решили растянуть себе память. Отец мой небесный, прими мою исповедь: мы не учились брать, потому что верили, что взять нам нечего, но так и не смогли смириться с этой верой.)
– Помоги, мне, Ф., помоги же мне.
Но все тело мое онемело, как будто его прибили к полу гвоздем, головка которого торчала из задницы.
Чтобы добраться до Эдит, нужно было время. Она сидела на полу беззащитная, вжав прямую спину в стену и широко раскинув в стороны стройные ноги. Онемев от ужаса и грозившего ей мерзостного наслаждения, она уже была готова сдаться. Я много раз смотрел женщинам туда, откуда ноги растут, но никогда не видел такой странной картины, какая рисовалась в промежности Эдит. Мягкие волосы были откинуты назад от сочившихся срамных губ, как солнечные лучи от лика Людовика Четырнадцатого. Сами губы шевелились, то расползаясь, то съеживаясь, как будто кто-то поставил перед ними увеличительное стекло и неторопливо водил им из стороны в сторону. Датский вибратор проникал в нее без суеты, и вскоре это дитя (Эдит было немногим больше двадцати) стало пальцами и губами вытворять такое, что никто – уж поверь мне, дружок, – никто и никогда тебе и близко не делал. Именно этого, наверное, ты от нее и добивался. Но тебе было невдомек, как ее на такое сподобить, и винить тебе себя тут не в чем. Сотворить такое не мог никто. Вот почему я всегда уходил от обсуждения с тобой проблемы соития.
Вибратор насиловал ее, должно быть, минут двадцать пять. На десятой минуте она просила его залезть ей под мышку, говорила, какой сосок больше тоскует по ласке, выгибалась всем телом, предлагая ему потайные розовые его части. Но потом вибратор перехватил инициативу и начал командовать сам. После этого обалдевшая от счастья Эдит стала чем-то вроде закусочной, где дьявольская машинка тешила собственный аппетит ее соками, плотью, кровью и экскрементами.
Нечего и говорить о том, что Эдит испытывала неземное блаженство.
Датский вибратор соскользнул с ее лица. Все в кровоподтеках, оно светилось блаженной улыбкой.
– Не уходи, – прошептала она.
Но, набравшись свежих сил, машинка взобралась на подоконник, поднатужилась, увеличив обороты до визгливого стона, и, разбив стекло, осколки которого обрушились вниз причудливым театральным занавесом, выскочила из комнаты.
– Заставь его остаться.
– Он уже ушел.
Мы с большим трудом дотащились до окна. Собственные тела казались нам чужими. Высунув головы в густой аромат тропической ночи, мы смотрели, как датский вибратор по мраморным плитам облицовки гостиницы спускается вниз. Достигнув земли, он пересек автомобильную стоянку и вскоре оказался на берегу океана.
– О Господи, Ф., как же мне было хорошо. Положи мне сюда руку.
– Я знаю, Эдит. А ты потрогай у меня вот здесь.
Тем временем на пустынном пляже, залитом лунным светом, перед нами разворачивалась любопытная картина. Когда датский вибратор неторопливо направился к волнам, пробираясь через темные цветы по ярко освещенному берегу, от рощи призрачных пальм отделилась человеческая фигура. Это был тот самый человек в безукоризненно белых плавках. Я не знаю, бежал ли он к датскому вибратору, чтобы как-то его отключить, или просто хотел вблизи поглядеть на изящное движение этой странной штуковины к Атлантике.
Ночь казалась ласковой, как последняя строфа колыбельной. Уперев одну руку в бок, а другой почесывая в затылке, маленькая фигурка в белых плавках, как и мы, глазела на движение мерцающего аппарата к безбрежному океану, волны которого скоро сомкнулись над его чашечками-присосками, как будто настал конец света.
– Он вернется обратно, Ф.? К нам?
– Это не важно. Он уже стал частью мира.
Мы стояли с ней рядом, две фигуры, зависшие в пустоте разбитого оконного проема облицованной
мрамором стены, вмурованной в безграничную безоблачность ночи.
Слабый ветерок играл прядью ее волос, они щекотали мне щеку.
– Я люблю тебя, Эдит.
– И я тебя люблю, Ф.
– И мужа твоего я люблю.
– И я тоже.
– Ничего не вышло, как было задумано, но теперь я знаю, что случится.
– И я знаю, Ф.
– Ох, Эдит, что-то бередит мне душу, сердце стонет от любви, но мне никогда уже не полюбить так, чтобы мечты стали явью. Я Бога молю, чтобы у мужа твоего все исполнилось.
– Он все сделает, Ф.
– Но ему предстоит это сделать одному. Только в одиночестве он с этим совладает.
– Я знаю, – ответила она. – Нас с ним быть не должно.
Безмерная печаль охватила нас, когда мы смотрели на мили моря, беспредельная, безликая, гнетущая печаль, отделенная от нас самих, потому что мы уже не принадлежали сами себе, не корчили из себя тех, кем хотели бы быть. Неустанные волны океана яркими блестками вдребезги крошили разбитый лик луны. Мы прощались с тобой, любовник наш. Мы еще не знали, где и как закончится наше расставание, но началось оно именно тогда.
Внезапно раздался настойчивый стук в дверь.
– Должно быть, это он, – сказал я.
– Может быть, нам лучше одеться?
– Не бери в голову.
Нам даже отпирать не пришлось – усатый официант открыл дверь запасным ключом. На нем был потрепанный плащ – единственное прикрытие совершенно голого тела. Мы оба подошли к гостю.
– Как вам нравится Аргентина? – спросил я, чтобы как-то завязать светскую беседу.
– Хроники документальной не хватает, – ответил он.
– А парадов? – высказал я предположение.
– И парадов. А в остальном проблем нет, я могу здесь достать все что угодно. Надо же!
Он заметил наши раскрасневшиеся половые органы и с большим воодушевлением стал их поглаживать.
– Замечательно! Чудесно! Я вижу, вы отлично подготовлены.
Последовавшее за этим старо как мир. Не буду усугублять ту боль, которую ты, должно быть, уже вытерпел, рассказывая тебе в подробностях обо всем, что он с нами вытворял. Чтобы ты представил себе, каково нам было, скажу только, что мы и впрямь хорошо подготовились и не пытались противиться его мерзостно-восхитительным приказам даже тогда, когда он заставлял нас целовать хлыст.
– У меня есть для вас одно средство, – сказал он наконец.
– У него для нас есть какое-то средство, Эдит.
– Выкладывай, – устало бросила она.
Он вынул из кармана плаща кусок мыла.
– Все втроем идем в ванну, – весело сказал он с сильным акцентом.
И мы пошли с ним там плескаться. Он намыливал нас с головы до ног, расхваливая на все лады особые достоинства мыла, которое, как ты уже, наверное, сам догадался, было сделано из топленого человечьего сала.
Кусок этого мыла ты держишь сейчас в руках. Он крестил им нас – меня и твою жену. Интересно, что ты с этим мылом теперь собираешься делать?
Вот видишь, я показал тебе, как все это происходило, в разных ракурсах, шаг за шагом, от поцелуя к поцелую.
Есть, правда, кое-что еще – история Катерины Текаквиты. Ее ты тоже получишь, всю получишь сполна.
Собрав последние силы, мы насухо вытерли друг друга роскошными гостиничными полотенцами. Официант очень бережно протер нам половые органы.
– У меня миллионы кусков этого мыла, – сказал он без тени сожаления.
Потом набросил плащ и какое-то время вертелся перед большим зеркалом, приглаживая усы и зачесывая на косой пробор волосы, чтобы они спадали со лба, как ему нравилось.
– И не забудьте сделать заявление в «Полицейские ведомости». А что касается мыла, поговорим об этом позже.
– Постой!
Он уже распахнул было дверь, чтобы уйти, но Эдит обвила его шею руками, потащила за собой на сухую постель и прижала его голову к своей груди.
– Зачем ты это сделала? – спросил я ее, когда официант гусиным шагом удалился и ничего больше о нем не напоминало, кроме едва уловимой вони сернистых газов его дьявольского метеоризма.
