— Вы не читаете газет? — Бона нагибается к портфелю…
Гаринати затыкает уши, чтобы избавиться от этого надоедливого шума. На этот раз он действует обеими руками, которыми герметично закрывает голову с обеих сторон на целую минуту.
Когда он убирает руки, посвистывание исчезает. Он идет, осторожно ступая, словно опасаясь, что оно снова появится из-за слишком резких движений. Сделав несколько шагов, он снова оказывается перед зданием, из которого только что вышел.
Сделав несколько шагов, он замечает, подняв голову к сверкающему магазину, кирпичный особняк, который стоит на углу улицы Землемеров. Это не сам дом, а огромная фотография, умело расположенная за стеклом.
Он входит.
В магазине никого нет. Через дверь в глубине входит молодая брюнетка, она ему приветливо улыбается. Он переводит взгляд на полки, стоящие вдоль стен.
Одна витрина полностью заполнена конфетами, обернутыми в яркие фантики и рассортированными по большим круглым или овальным коробкам.
Одна витрина полностью заполнена маленькими ложечками, собранными по дюжинам — разложенными параллельно, веером, квадратами, солнышком…
Бона, наверное, пойдет на улицу Землемеров позвонить в дверь маленького особняка. Наверное, старая служанка его в конце концов услышит и откроет ему.
— Можно мсье Даниэля Дюпона?
— Что вы говорите?
Бона повторит погромче:
— Мсье Даниэля Дюпона!
— Да, это здесь. Что вам угодно?
— Я пришел узнать, как он поживает… Как он поживает!
— А, хорошо. Вы очень любезны. У мсье Дюпона все хорошо.
Зачем Бона идти узнавать, как он поживает, если он знает, что профессор мертв?
Гаринати смотрит, как снизу настила постепенно исчезает из виду нагромождение металлических балок и кабеля. С другой стороны канала раздается равномерное гудение огромного подъемника разводного моста.
Достаточно было бы засунуть какой-нибудь твердый предмет — который мог бы быть весьма небольших размеров — в главную шестерню, и вся система остановится, со скрежетом поврежденного механизма. Небольшой, очень твердый предмет, который выдержал бы напор зубцов; куб серой лавы…
А зачем? Сразу же приедет ремонтная бригада. Завтра все будет работать как обычно — словно бы ничего и не произошло.
— Можно мсье Даниэля Дюпона?
— Что вы говорите?
Бона повышает голос:
— Мсье Даниэля Дюпона!
— Ну да! Знаете, не надо так сильно кричать. Я не глухая! Что вам еще надо от мсье Дюпона?
— Я пришел узнать, как он поживает.
— Как он поживает? Да он умер, мой мальчик! Умер, слышите! Здесь больше никто не живет, вы пришли слишком поздно.
Маленькая застекленная дверь издает протяжный скрип.
Сказать что-то этому Валласу? А что же он ему скажет? Он вынимает открытку из кармана пальто и останавливается, чтобы посмотреть на нее. Наверное, можно было бы пересчитать гранитные кристаллы в каменном бордюре, что на переднем плане.
Смятый комок бумаги — голубоватый и грязный. Он пинает его ногой два или три раза.
Табличка из черного стекла, прикрепленная четырьмя позолоченными шурупами. Тот, что сверху, справа, потерял декоративную розочку, которая прикрывала его головку.
Белая ступенька.
Кирпич, обычный кирпич, один из тысячи кирпичей, составляющих стену.
Это все, что остается от Гаринати к пяти часам вечера.
Тем временем буксир достигает следующих мостков, чтобы пройти под ними, начинает опускать трубу.
В самом низу, под прямым углом зрения, по поверхности воды по-прежнему бежит трос, ровный и натянутый, как будто с палец толщиной. Он чуть возвышается над небольшими сине-зелеными волнами.
И вдруг, опережаемая целым потоком пены, под аркой моста появляется закругленный форштевень баржи — которая медленно удаляется к следующим мосткам.
Склонившийся над парапетом маленький человек в длинном зеленоватом пальто выпрямляется.
1
И вот уже сгущается ночь — и холодный туман Северного моря, в котором сейчас заснет город. Дня почти не было.
Продолжая шагать вдоль витрин, которые зажигаются одна за другой, Валлас пытается разобрать, есть ли что-то полезное в отчете, который дал ему прочесть Лоран. Что мотивом преступления не является кража, он — в точном смысле этих слов — «заплатил, чтобы это узнать». Но к чему придумывать это раздвоение убийцы? Мы ничуть не продвигаемся вперед, предположив, что человек, который произвел роковой выстрел, не является тем человеком, который указал привычную дорогу через сад и дом. К тому же довод о шагах на газоне не очень убедителен. Если кто-то уже шел по кирпичному бордюру аллеи, то другой вполне мог идти сзади или, точнее, впереди, поскольку считается, что он один знал дорогу. Именно в таком положении можно лучше всего себе представить перемещение двух ночных пришельцев. Во всяком случае, идти по газону было незачем; если кто-то это и проделал, то у него были на то другие причины — или совсем никаких причин.
Валлас чувствует, как поднакопившаяся с утра усталость начинает сковывать его ноги. Он не привык совершать столь длинные прогулки. В этих хождениях взад-вперед, из одного конца города в другой, он, должно быть, набрал в конечном итоге порядочное число километров, большую часть которых прошел пешком. Выйдя из комиссариата, он направился к Коринфской улице — пройдя улицу Хартии, префектуру и улицу Пастушки; там он оказался на пересечении трех улиц: так как та, по которой он шел, и два возможных направления, которые открывались перед ним, составляли прямой угол. Ему вспомнилось, что он уже два раза проходил по этому месту: в первый раз он пошел в правильном направлении, во второй раз ошибся; но он не мог больше вспомнить, по какой из этих двух улиц он пошел в первый раз — впрочем, они были чрезвычайно похожи.
Он пошел по левой и, сделав несколько крюков, к которым принуждало расположение путей, очутился — намного быстрее, чем ему это казалось возможным — на площади Дворца Правосудия, прямо перед главным комиссариатом.
В этот момент оттуда выходил Лоран; он выказал удивление, снова увидев здесь Валласа, с которым расстался четверть часа тому назад. Тем не менее он не попросил никаких объяснений и предложил подвезти специального агента до клиники на своей машине, так как сам ехал в ту сторону.
Через две минуты Валлас звонил в дом номер 11. Дверь открыла та же самая медсестра — та, что сегодня утром не совсем вежливо пыталась его задержать, несмотря на отсутствие доктора. По ее улыбке он понял, что она его узнала. «Все как один!» Он сказал ей, что хотел бы переговорить с доктором Жюаром лично; он сделал упор на неотложном характере своего дела и показал свою визитную карточку, где значилось: «Отдел расследований Министерства внутренних дел».
Его оставили дожидаться в своего рода салоне-библиотеке, где было довольно мрачно. Так как никто не пригласил его сесть, он прогуливался туда-сюда вдоль полок с книгами в переплетах, рассеянно читая на ходу отдельные заглавия. Целый стеллаж был занят книгами о чуме — как историческими, так и медицинскими.
Через комнату прошла какая-то женщина, затем еще две и маленький худой человек в очках, который, похоже, очень спешил. Наконец медсестра вернулась и — словно она о нем забыла — спросила у него, чего он ждет. Он ответил, что ждет доктора Жюара.
— Но ведь доктор только что ушел, вы его разве не видели?
Трудно было поверить, что она над ним не смеется. Как мог бы он догадаться, что человек, которого он видел, был доктором Жюаром, ведь он его не знал. И почему она не сообщила о его визите, как он ее об этом попросил?
— Не сердитесь, мсье; я думала, что перед уходом доктор с вами переговорил. Я ему сказала, что вы здесь. Его только что вызвали по очень важному поводу, и он никак не мог задержаться — ни на минуту. Так как доктор во второй половине дня очень занят, он спросил, не могли бы вы подождать его ровно в половине пятого в зале ожидания на вокзале, между телефонами и буфетом; это единственный способ повстречаться с ним сегодня: сюда он вернется лишь поздно вечером. Когда я увидела, как доктор входит в салон, я подумала, что он сам назначил вам встречу.
Проходя мимо, маленький доктор посмотрел на него украдкой. «Здесь встречаются странные врачи».
Поскольку у него оставалось время, Валлас направился в дом негоцианта Марша. Однако когда он позвонил, ему никто не ответил. Это ничего не значило, так как Лоран пересказал ему в общих чертах свой разговор с человеком, который считал себя приговоренным к смерти. Тем не менее ему самому хотелось бы оценить психическое состояние этого человека. Лоран изображал его так, будто по нему смирительная рубашка плачет, и то, как он вел себя в его кабинете, подтверждало, по меньшей мере отчасти, это мнение. Но по некоторым пунктам Валлас не разделяет убежденности комиссара в напрасности опасений Марша: в самом деле, то, что расправа над новой жертвой состоится сегодня вечером, более чем вероятно.
