Глава 16
ДЕСЯТЬ КРАСНЫХ БИЛЕТОВ
Вернувшись в квартиру, которая уже через 81 день будет принадлежать человеку по имени Майетто, мы забрались с портфолио и чаем в кровать, которая, вероятно, навсегда останется нашей. Мы в сотый раз подсчитали наши ресурсы, но ничто не изменилось. Чай еще не успел остыть, как мы прекратили финансовые изыскания, волнуясь, что средств мало. Даже если мы откажемся от банковских платежей, учтем средства от продажи от дома, какие-нибудь левые поступления и другие статьи дохода, все равно получалось не просто «мало», но «еще меньше», и это было для нас новостью.
Мы начали анализировать возможности восстановления экономической независимости. Было понятно, что впереди ждут сложности. Мы, вне всякого сомнения, разрушили лимонадный автомат, хотя оба знали, что я замаскировала бы его куском парчи и подавала бы лимонад в тонких хрустальных бокалах.
А время летело. Мы безжалостно ограничили географию поездок клочком южной Тосканы. Воскресным утром мы попали под свинцовые струи дождя, дворники на ветровом стекле пели заунывную песню. Мы держали курс на Чинчано, Сартеано, Сетону по незнакомой горной дороге. Мы поднимались все выше и выше на гребень горы через сосновые и дубовые леса. Красиво было потрясающе. «Где мы?» — спросил Фернандо, и я посмотрела, что по карте мы находимся возле крошечной деревеньки Сан-Кассиано деи Баньи.
— Римские бани. Термальные воды лечат болезни глаз. Средневековые башни. Население — 200 человек. — Я читала фальшиво бодрым голосом сведения о здешних местах.
Спуск был менее извилистым, чем подъем, но дул резкий ветер, и мы оба никогда не испытывали таких неприятных мгновений за совместную жизнь. Дорога кончилась, и мы остановились.
Прямо впереди, вверх по холму, мы увидели сквозь легкий туман очертания башен. Они казались ненастоящими. Деревня — нагромождение миниатюрных каменных домиков с красными тосканскими крышами, блестящими от дождя и завернутыми в облака. Когда ветер разгонит туман, мы увидим их во всей красе. Оставив машину внизу, мы поднимались в деревню. Одинокий человек во флотском берете молча сидел в единственном баре на базарной площади, безмолвный, как мебель. Мы аккуратно подошли и начали вежливый допрос.
Он назвал нам две фамилии, наиболее известные в городе и окрестностях. Это потомки семей, враждующих со времен средневековья, и мы можем определенно быть уверены, что ни один из них не продаст и оливкового дерева. Они пытаются контролировать даже минимальную переделку собственного имущества, но отдают его в долгосрочную аренду художникам, писателям, актерам или другим людям, готовым платить высокую цену за тосканское уединение.
— Infarto. Сердечный приступ, — сказал он. — Валерио стоял справа от того места, где вы сейчас стоите, только вчера, и после того как мы приняли нашу утреннюю порцию grappino, он пошел домой и умер, poveraccio, бедняга. Ему было всего восемьдесят шесть.
Он посоветовал нам присоединиться к скорбной процессии, потому что это хороший способ познакомиться с людьми, но мы отказались.
В частности, он рекомендовал побеседовать с синьорой-матерью одной из главных здешних семей. Это следовало сделать в связи с ее un podere, домом на ферме, по дороге к Челле суль Риго, в нескольких ярдах от выезда из деревни.
— Ей восемьдесят девять, и она суровая старуха.
Когда мы постучали в ее дверь, она пронзительно закричала с третьего этажа, что не собирается иметь никаких дел со свидетелями Иеговы. Мы объяснили, что приехали из Венеции посмотреть на дом. Седая до голубизны сухая старуха колебалась, но мы сообщили ей полуправду, что занимаемся поиском и восстановлением сельских домов. Хорошо, она не против осмотра, но нам следует вернуться на следующей неделе. Она ничего не продает, но может подумать об аренде. Знаем ли мы, сколько людей из самого Рима годами стоят в очереди в попытке арендовать дом в этих местах? Мы подтвердили, что деревня действительно красивая, но мы не собираемся здесь жить. Приезжайте на следующей неделе, еще раз повторила она. Мы совершили экскурсию вокруг дома, обошли его несколько раз в поисках резонов для борьбы. И ничего не нашли.
Сложенный из грубого необработанного камня, небольшой по площади, со скудным садиком, выпасом для овец и разбитым выездом на дорогу, что огибала деревню, дом не вдохновлял.
Мы стояли на краю садика под все еще плачущим тосканским небом. Здесь нет явления Божьего, нет радости. Звезды дождливым днем не видны. Но нас мягко влекло сюда, будто фея поцеловала вполсилы. Мы смотрели на деревню, и нас приковывали к себе желтые и зеленые долины со складками почвы на пути к Кассии, древней дороге на Рим. Похоже, эта скромная обитель и в самом деле могла стать хорошим прибежищем для нас.
Вторая история касалась окна, которое оставалось открытым, потому что было сломано, так что я выпала с маленькой веранды на строительные подмостки, поднимающиеся от окна, катапультировалась в ванную комнату, на жесткий противный пол, и осталась лежать на красно-коричневом кафеле. Мой герой проследовал за мной внутрь тем же путем, после чего мы решили, что это выглядит как домашний очаг.
Все, что находилось внутри, было мокрым и капало. Дом грозил обойтись недешево. Тем более что Фернандо уволился из банка. Голубоволосая синьора согласилась на двухлетнюю аренду, и мы готовились отбыть в крошечную тосканскую деревеньку. Мы были свободны в передвижениях в течение первых дней мая и решили не спеша упаковать вещи и отбыть из Венеции 15 июня. Мы пережили такие драмы в поисках жилья, что просто хотели спокойно побыть в Венеции.
Мы устроили торжественную церемонию прощания с будильником, но Фернандо каждое утро вставал за полчаса до восхода солнца. Его неубедительные стоны подняли и меня, и вскоре мы оба уже на ногах. Я натянула старенькую фуфайку с эмблемой ВВС из «Виктория сикрет» и влезла в сапоги. Фернандо надвинул на нос солнцезащитные очки «Рэй-бэн», которые носил даже в темноте, и мы, спотыкаясь, побрели через дорогу смотреть на море и светлеющее небо. В своих фольклорных костюмах мы были первыми покупателями в «Мадджон», заказали бумажную упаковку теплых cornetti, круассанов с абрикосами, и кофе из старого кофейника, плюющегося паром и брызгами, и поползли назад в постель. Иногда мы еще дремали, но обычно одевались и шли кататься на лодке.
Фернандо всюду носил маленький желтый портфель со статьями по обработке земли под оливы и с собственными эскизами печи для хлеба, которую собирался построить вместо разоренного очага в садике в Тоскане. Он посадил в маленькие пластиковые горшки двенадцать оливковых деревьев высотой восемь дюймов, которые собирался выращивать на западном краю садика. Он рассчитывал, если первый урожай удастся, через двадцать пять лет получить чашку оливкового масла. Он ежедневно запаковывал одну картонную коробку или чемодан, ликуя, как мальчишка, отправляющийся в летний лагерь.
— Я так волнуюсь, — повторял он пять раз в день на непонятном английском.
Я смотрела на него и удивлялась, как он оплатит перевозку сухой земли вместе со столиком, покрытым мраморной доской.
— Знаешь, мы почти обнищаем к концу переезда, — пыталась я спустить его с небес на землю.
— Мы уже нищие, — отвечал он. — Как при любом бизнесе без капитала, как при любой жизни без денег, мы будем терпеть. Есть главное, а есть второстепенное. Тяжело. Но не слишком. Если мы не сможем делать одну работу, то сможем делать другую.
В последнее субботнее утро он попросил:
— Покажи мне Венецию, которой, по-твоему, я никогда не видел.
И мы отправились на вапоретто в Дзаттере. Мы заказали два завтрака, я вручила ему три порции орехового мороженого с эспрессо.
— Три, почему три? — заинтересовался он.
Я взяла чашку и мороженое и потянула его за собой. Мы прошли несколько ярдов к площади Сан-Тровазо, старейшему цеху, где все еще строятся и продаются гондолы. Я представила мужа Федерико Трамонтену, строителю гондол в третьем поколении, который за нос двумя руками тянул по песку лодку, напрягая мышцы. Он посоветовал Фернандо использовать ювелирную наждачную бумагу, тонкую, пригодную для полировки золота. Мне он это уже рассказывал. Я угостила мастера мороженым, а мы с моим героем сели на бревно, размешали сладкую смесь с кофе и принялись лакомиться. Говорить не хотелось. Так, о погоде и еще несколько слов о том, как приятно проводить время вместе. Я все еще в лидерах, поэтому привела Фернандо в крошечное транспортное агентство, где на темном окне наклеено написанное от руки по-английски посвящение из Йейтса.
Прочь беги, дитя людское!
К водам, где не знать покоя,
С феей мчись, рука в руке,
Ибо мир продрог в тоске.
Я перевела эти слова Фернандо и рассказала, что когда впервые увидела эти строчки во время своих первых недель в Венеции, то подумала, что стихи о нем, и он и есть потерянное дитя. Теперь я иногда думаю, что стихи обо мне и что это я немножко потеряна. Но кто из нас не потерян? Каждый из нас долго избегал идти рука в руке с феей, и кто знает больше нашего о жестокости мира? А брак — волшебное королевство, где так легко потеряться.
