Ознакомительная версия.
Удивительно ли, что мы с миссис Лэтем перенапрягались — ну так, чуточку — на бухгалтерском фронте?
Успех отравляет новичков во мгновение ока. Я напечатал себе визитные карточки: «Кавендиш-Редукс, Издательство передовой беллетристики». А что, думал я, почему не торговать публикациями, вместо того чтобы публиковать? Почему не стать тем серьезным издателем, которым меня представляет весь мир?
Увы и ах! Эти изящные маленькие карточки стали красной тряпкой, которой я размахивал перед Быком Судьбы. При первом слухе о том, что Тим Кавендиш пошел в гору, мои саблезубые кредиторы, мурлыча, прискакали ко мне в офис. Как всегда, заниматься гностически-алгебраическими задачами касательно того, что, кому и когда платить, я предоставил своей бесценной миссис Лэтем. Потому-то и получилось, что я не был вполне готов, как умственно, так и финансово, когда явились мои ночные посетители; это случилось примерно через год после Ночи Феликса Финча. Сознаюсь, с тех пор как мадам X. меня оставила (ради чертова дантиста, надо открыть правду, какой бы болезненной она ни была), в моем домицилии[124] в Путни воцарилась Хозяйственная Анархия (оч. хор., тот ублюдок был вдобавок и немцем), так что мой фаянсовый трон долгое время де-факто являлся моим офисным креслом. Под округлым футляром с рулоном туалетной бумаги стоит бутылка приличного коньяка, а дверь я оставляю открытой, чтобы слышать радио с кухни.
В описываемую ночь я отложил в сторону свое постоянное туалетное чтение, «Упадок и разрушение Римской империи», ради всех этих рукописей (несъедобных зеленых помидоров), поступивших в «Кавендиш-Редукс», мое новое стойло для чемпионов. Полагаю, было около одиннадцати, когда я услышал, что кто-то налегает на мою входную дверь. Скинхед, задумавший сыграть в грабеж за здорово живешь?
Подвыпивший попрошайка? Ветер?
Дальше было вот что: дверь слетела с чертовых петель! Я думал об Аль-Каеде, думал о шаровой молнии, но нет. По прихожей, казалось, протопала целая команда регбистов, однако вторгшихся было всего трое. (Обратите внимание, на меня всегда нападают втроем.)
— Тимоти Кавендиш, полагаю, — проговорил тот, кто более всех остальных походил на горгулью. — Застукали со спущенными штанами, а?
«Я принимаю с одиннадцати до двух, джентльмены, — сказал бы на моем месте Богарт,[125] — с трехчасовым перерывом на ланч. Будьте любезны покинуть помещение».
Меня хватило лишь на то, чтобы пролопотать:
— Ой! Моя дверь! Моя чертова дверь!
Второй Громила закурил сигарету.
— Мы сегодня навещали Дермота. Он немного огорчен. Да и кто бы не огорчился?
Куски головоломки встали на место. Я же рассыпался на куски.
— Братья Дермота!
(Я все о них знал из книги Дермота. Эдди, Мозза, Джарвис.)
Бедро мне ожег горячий пепел, и я перестал понимать, кто из них что произносит. Это было ожившим триптихом Фрэнсиса Бэкона.[126]
— «Удар кастетом», судя по всему, расходится неплохо.
— В книжной лавке аэропорта целые штабеля.
— Вы должны были хотя бы подозревать, что мы заглянем.
— Человек с вашей деловой хваткой.
Лондонские ирландцы расстраивают меня и в самые лучшие времена.
— Парни, парни, Дермот подписал контракт о передаче авторских прав. Вот, смотрите, это промышленный стандарт, у меня в портфеле имеется копия… — У меня и в самом деле имелся под рукой этот документ. — Пункт восемнадцать, об авторских правах… означает, что «Удар кастетом» законно, является… э-э… — С трусами, спущенными до лодыжек, излагать было нелегко. — Э-э, является законной собственностью «Издательства Кавендиша».
Джарвис Хоггинс несколько мгновений просматривал контракт, но разорвал его, как только выяснилось, что тот длиннее отрезка времени, в течение которого он может сохранять сосредоточенность.
— Дермот подписал эту е****ю фигню, когда сама книга была для него только е****м хобби.
— Он писал ее, чтобы подарить нашему больному старику. Упокой Господь его душу.
— Писал ее в память о лучших деньках нашего папаши.
— Дермот не подписывал никаких е****х контрактов о том, что случилось в прошлом е****м году.
— Мы нанесли небольшой визит к вашему печатнику, мистеру Спрэту. Он просветил нас насчет экономики.
Посыпалось конфетти, получившееся из контракта. Мозза наклонился ко мне так близко, что я мог обонять его обед.
— Вроде бы вы нарыли целую кучу деньжат братьев Хоггинсов, а?
— Я уверен, мы можем согласиться на, гм-гм, такую схему денежных поступлений, которая…
Встрял Эдди:
— Определимся в три.
Я притворно вздрогнул.
— В три тысячи фунтов? Парни, я не думаю…
— Не прикидывайтесь дурачком. — Мозза ущипнул меня за щеку. — В три — часа. Завтра. В вашем офисе.
Выбора не было.
— Возможно, завершая эту нашу встречу, мы могли бы… э-э… обсудить предварительную сумму, в качестве основы для… дальнейших переговоров.
— Без базара. Какую сумму мы только что обсуждали, Мозза?
— Пятьдесят тонн — это вроде разумно.
На сей раз мой болезненный крик был непритворным:
— Пятьдесят тысяч фунтов?!
— Для начала.
Мой кишечник пузырился, напрягался и боролся.
— Я что, по-вашему, держу такие деньги в коробках из-под обуви? — Я повысил голос, пытаясь изобразить Грязного Гарри, но куда больше напоминал шепелявого Бэггинса.[127]
— Надеюсь, где-то вы их держите, дедуля.
— Наличными.
— Никаких кредиток. Никаких чеков.
— Никаких обещаний. Никаких отсрочек.
— Старыми добрыми деньгами. Коробка из-под обуви вполне пойдет.
— Джентльмены, я счастлив выплатить оговоренную компенсацию, но закон…
Джарвис свистнул сквозь зубы.
— Поможет ли закон такому старику, как вы, Тимоти, подняться после множественных переломов позвоночника?
Эдди:
— В таком возрасте людишки не поднимаются. Они рассыпаются как труха.
Я боролся изо всех сил, но мой сфинктер больше мне не принадлежал, и разразилась канонада. Позабавило это их или сделало снисходительными, но унизительное мое поражение мучители восприняли сочувственно. Кто-то из них дернул цепочку смыва.
— Завтра в три.
«Кавендиш-Редукс» отошел на второй план. Громилы направились на выход, переступая через мою поверженную дверь. Эдди обернулся для последнего слова.
— В книге Дермота есть один чудный маленький абзац. О должниках-неплательщиках.
Любопытного читателя я отсылаю к странице 244 «Удара кастетом», который можно купить в ближайшем книжном магазине. На полный желудок читать не рекомендуется.
За окнами моего офиса на Хеймаркете крались и мчались такси, а внутри, в заповедном моем убежище, миссис Лэтем, позвякивая сережками а-ля Нефертити (мой подарок по случаю десятилетия работы в «Издательстве Кавендиша», я нашел их в мусорном ведре магазина сувениров при Британском музее), трясла головой — нет, нет, нет.
— А я говорю вам, мистер Кавендиш, что не могу найти вам пятидесяти тысяч фунтов к трем часам пополудни. Я и пяти тысяч не могу найти. Все до пенни, что было выручено «Ударом», уже перечислено в уплату давних долгов.
— А нам никто ничего не должен?
— С получением по счетам у меня всегда все в порядке, разве не так, мистер Кавендиш?
Отчаяние заставляет меня пресмыкаться.
— Сейчас эпоха свободного кредита!
— Сейчас эпоха кредитных ограничений, мистер Кавендиш.
Я удалился к себе в кабинет, налил виски и запил им пару сердечных таблеток, прежде чем повторить на старинном своем глобусе последнее путешествие капитана Кука.[128] Миссис Лэтем принесла почту и удалилась, не сказав ни слова. Счета, рекламная макулатура и бандероль, адресованная «Для передачи прозорливому редактору „Удара кастетом“», внутри которой обнаружилась рукопись, озаглавленная «Периоды полураспада» — паршивое название для беллетристики, — с подзаголовком «Первое расследование Луизы Рей». Еще никудышнее, Дама-автор, сомнительно именуемая Хилари В. Хаш, начала свое сопроводительное письмо со следующего: «Когда мне было девять лет, мама взяла меня с собой в Лурд,[129] где мы помолились о моем избавлении от энуреза. Вообразите себе мое изумление, когда той ночью мне явилась не святая Бернадетта, но Ален-Фурнье».[130]
Явно сбрендила. Я бросил письмо на поднос «Срочно» и включил свой мощный новый компьютер с невесть сколькими гигабайтами памяти, чтобы поиграть в «Сапера». Дважды взрывался и звонил в «Сотби», чтобы предложить для аукциона личный письменный стол Чарльза Диккенса, оригинальный и аутентичный, по стартовой цене в шестьдесят тысяч. Очаровательная оценщица по имени Кирпал Сингх выразила мне сочувствие — письменный стол романиста давно уже числится за домом-музеем Диккенса — и понадеялась, что меня не обобрали чересчур уж болезненно. Должен признаться, я плохо теперь помню все свои хитроумные замыслы. Потом я позвонил Элиоту Маккласки и спросил, как поживают его замечательные детки.
Ознакомительная версия.
