Не знаю, что и сказать. Думаю, что этот незнакомый мне человек ошибся дверью. Прежде я его никогда не видел, наверное, он террорист, правый или левый, может, и грабитель, пойманный на месте преступления. Известно, что наш дом полон людей, среди них может быть и террорист, и заурядный грабитель. Но как убедить его в том, что он ошибся? Его грубое: «я уложил того» — не позволяет мне открыться. Если он перепутал дверь, может, теперь он способен уложить и меня, как свидетеля?!
Осторожно спрашиваю:
— А как ты меня разыскал? Сказал портье, что ищешь синьора Проетти?
Услышав мое имя, он и глазом не моргнул:
— Нет, я просто поднялся. Какая нужда была спрашивать? Пришел, потому что хорошо запомнил, где ты живешь. Ты что, все еще спишь?
— Да, я спал, видел повторяющийся сон и еще не совсем проснулся, — зачем-то сообщил я ему.
— Что за сон? — неожиданно заинтересовался он.
Я рассказываю ему сон. Он коротко смеется, при этом открываются белые волчьи зубы, и спрашивает:
— Скажи, ты, часом, не хочешь ли нас заложить?
— Да что ты такое говоришь! — я чист, как младенец.
— Ну, ведь дьяволом может быть один из полицейских, которому ты уже продал душу или собираешься ее продать. Берегись: у меня в сумке три «игрушки»: одна — для него, другая — для тебя, третья — для меня.
Именно эта банальность, будто цитата из бульварного романа, меня напугала больше всего, и я спросил:
— Да ты что — сумасшедший?
— Во всяком случае, с тобой дьявол просчитался: ты свою душу уже продал нам, а продать ее дважды нельзя, — невозмутимо продолжил он.
Я похолодел. Значит, душу я уже продал; то есть, говоря обычным языком, сам не зная, когда и где, я стал участником террористической, а может, бандитской группы. Значит, я уже вступил в одно из тех незаконных формирований, членом которого легко стать, да только живым никогда не выйти!
И тогда с деланной непринужденностью я у него спросил:
— Можно задать вопрос?
— Какой вопрос? Мне вопросы не задают, — огрызнулся он.
— Не сердись. Хотелось бы только узнать, как мы познакомились. Кто нас представил друг другу?
— Кто нас свел? Черт возьми, да Казимиро!
Кто такой Казимиро? Никогда не слышал этого имени! Наконец-то я понял, что стал жертвой недоразумения или заговора.
И как ни в чем не бывало, я поинтересовался:
— Ах Казимиро! Понятно, конечно же, Казимиро. А при каких обстоятельствах?
— Не веришь? Ладно, слушай: мы с тобой встречались именно здесь, в твоем кабинете. Тогда я тоже был в бегах. Казимиро попросил тебя приютить меня на одну ночь, и я здесь ночевал. Ты мне тогда еще ключ дал, и я им сегодня открыл дверь, — он показал мне ключ.
Наконец я смирился и сказал ему:
— Хорошо, прячь свою сумку, куда хочешь. А я спущусь вниз, пойду куплю чего-нибудь на ужин.
Что с ним стало! Он вытащил из куртки огромный револьвер, направил его мне прямо в грудь и сказал:
— Нет, звонить в полицию ты не пойдешь!
Слава богу, в эту самую минуту постучали в дверь. Стучали громко, настойчиво, не переставая, и… я проснулся.
Так это был только сон, скажем точнее, — все происходило во сне! Но стук в дверь продолжается, я бегу к двери, открываю — а вот и мой дорогой друг Казимиро, собственной персоной. Я падаю ему в объятья и говорю:
— Представляешь, ты мне приснился, а я делал вид, что с тобой совсем не знаком и не знаю, кто ты.
— Браво, вот она — твоя дружба! — парировал Казимиро.
Рассказываю ему сон. Он серьезно слушает, задумывается и говорит:
— Знаешь, на самом деле это было в 1968 году. Как-то вечером я пришел к тебе не один, со мной был некто Энрико, из ниспровергателей. После какой-то там стычки с полицией он был в бегах. Я тебя попросил оставить его ночевать. Помню еще, что в тот вечер мы очень веселились, ели и, более того, пили без меры.
Я ничего подобного не помнил, удивился и спросил у Казимиро:
— Послушай, а этот Энрико не замешан ли во вчерашней перестрелке? — и показал ему газету, на первой странице которой под заголовком был помещен целый ряд фотографий. Он рассмотрел их и покачал головой:
— Нет, тут его нет.
Потом добавил:
— Но ключ в тот день ты дал мне, а не ему. У меня была девушка, я не знал, где с ней встречаться, — в то время я жил с родителями, — напросился к тебе в кабинет, и ты дал мне ключ. Помню, что, давая мне ключ, ты тогда сказал:
— Вот, символ моей безотказности.
Стараясь замести следы, я пять дней бежал зигзагами — из Парижа в Амстердам, из Амстердама в Лондон, из Лондона в Гамбург, из Гамбурга в Марсель, из Марселя в Вену, из Вены в Рим; поездом и самолетом, совсем без сна, или изредка и ненадолго задремав. Хотел спать больше, чем жить, и думаю, что заснул бы даже под дулами и того самого взвода военных, от которого искал спасения в этом бесконечном беге. В конце концов я прибыл на римский вокзал Термини, где меня встретил сын, как мы с ним заранее и договорились. Страшно хотелось спать, поэтому, когда сын подошел ко мне, первое, что я спросил у него, нашел ли он место, где я мог бы спокойно выспаться? Он ответил, что специально для меня есть квартира, где я смогу спать, когда и сколько захочу, к тому же, об этой квартире никто на свете, кроме него, не знает.
Мы вышли из здания вокзала, сын взял мой чемодан, я пошел рядом. И мне ничего не оставалось, как только смотреть на него: мы с ним не виделись почти два года. Возможно, из-за моей жуткой усталости, мне сын показался, в общем, неизменившимся. Хотя за это время он отрастил бороду, которой прежде не было, и взгляд его стал поразительно неподвижным, что тоже было для меня в диковинку. Поблагодарив за квартиру, которую он для меня нашел, я передал ему привет от матери, моей жены, из Парижа. С искренним удовольствием я сказал ему, что он хорошо выглядит, — лучше, чем два года назад, когда мы с ним виделись в последний раз. Он ответил: это потому, что он доволен своей работой — занимает хорошую должность в экспортно-импортной фирме и неплохо зарабатывает, а кроме того, если раньше он снимал номер в гостинице, то сейчас собирается переехать в дом своей невесты, она тоже итальянка. Они рассчитывают вскоре пожениться. Пока он, улыбаясь, сообщал мне эти новости, мы дошли до автомобиля. Сын положил чемодан в багажник, сел на место водителя, я расположился рядом, и мы поехали.
Рим я знаю плохо, поэтому смотрел по сторонам внимательно, мало того — с любопытством. У меня сложилось впечатление, что, проезжая от светофора до светофора, мы постепенно пересекли весь античный центр города. Сын всю дорогу добродушно болтал со мной. Сказал, что рад видеть меня после долгой разлуки и рассказал о грандиозных планах, которые строил по поводу приезда родителей.
Переехав мост, мы оказались на другом берегу Тибра. Мчимся по набережной. Из машины виден противоположный берег, на нем деревья. Серебристые листья слегка касаются желтой сверкающей воды. За деревьями растянулся ряд домов. Над ними собираются большие черные грозовые облака. Быстро поднимаясь, они стремительно закрывают голубые клочки неба. Сын сказал, что несомненно скоро начнется гроза. И объяснил: вот уже несколько дней ситуация повторяется — утром стоит хорошая погода, днем она ухудшается, а к ночи неизбежно разражается неистовый ураган с громом, молниями и проливным дождем.
Машина выходит на более широкую часть набережной, и по эту сторону реки виден парапет, по другую — непрерывный ряд многоквартирных домов. Миновав один из своего рода шлагбаумов в красно-белую полоску, которые обычно ставят на улицах с запрещенным движением, машина останавливается в укромном месте. Сын объясняет — эту часть дороги разрушила река; и здесь уже давно проводятся восстановительные работы, поэтому машинам проезд запрещен. Таким образом, посреди шумного города образовался настоящий оазис тишины. Я вышел из машины и осмотрелся: набережная в этом месте выглядит пустынной. Всего-то: двое-трое уличных мальчишек на роликах, медленно плывущая в обнимку пара влюбленных, да в приткнувшейся к парапету машине мужчина и женщина слушают радио.
Я посмотрел на небо — гроза приближалась: облака двигались навстречу друг другу и, будто им не хватало пространства, сжимали небольшой голубой просвет.
Сын засмеялся и еще раз отметил спокойствие этого места:
— Разве оно не идеальное для тех, кто хочет быть незамеченным?
— Да, и для убийства кого-нибудь — тоже идеальное, и именно потому, что никто не заметит, — не задумавшись, отреагировал я.
Он положил руку мне на плечо.
— Брось, отныне ты не должен думать ни о чем дурном. Доверься мне. А организовать тебе спокойную и безопасную жизнь — это уж моя забота.
Вынув связку ключей, сын направился к подъезду небольшого особняка. Он сказал, что здесь нет консьержа и что я могу выходить и заходить, когда захочу, — никто меня не заметит и, тем более, не будет преследовать. Мы вошли в подъезд, но не к лифту: квартира была в цокольном этаже. Сын открыл дверь и первым прошел в небольшую квартиру. Она мне сразу показалась убогой, какой-то на редкость безжизненной и мрачной, что свойственно давно пустующим домам. Неизвестно откуда стасканная в нее мебель больше подошла бы какому-нибудь учреждению, чем жилому дому, и только самая необходимая: в гостиной — диван и два кресла; в спальне, кроме кровати, стул и столик. В квартире была еще маленькая комната с разобранным жалким ложем у входа; казалось, кто-то совсем недавно здесь спал. Мы прошли мимо кухни, и я увидел стоявшую у плиты молодую африканку. На мой вопрос, кто это, сын ответил, что это сомалийская горничная; будет убираться по дому и готовить, пока я тут живу. «Она говорит на нашем языке, — добавил он, — ей ты можешь полностью доверять».
