Антон кивнул и удивленно посмотрел на мальчика, у которого был такой продуманный план на жизнь. У Антона такого плана не было. Потом он подумал, что план на жизнь у него, может быть, раньше был, но он его забыл, как и все остальное. Антон бы удивился, если бы узнал, что и раньше, до гнева титанов, никакого плана на жизнь у него не было. Никогда не было.
В этот момент все из-за стола у могилы бедного Альберта встали, и Карапет сказал:
– Спасибо, Альберт. Пойдем дальше.
Все пошли дальше – от могилы к могиле, и Антон с ними. У каждого памятника все садились за стол, и Карапет произносил тосты. Пили, закусывали и шли к следующей могиле. Так дошли до места, где покоился Ардаваст – отец Ларис. Узнать его было легко – он был изображен на мраморе в натуральную величину, в полный рост, с пулеметными лентами крест-накрест на груди, с дымящейся папиросой «Казбек» в одной руке и стаканчиком, полным чачей, в другой. За спиной Ардаваста был виден двор, во дворе – щедро накрытый стол под виноградным шатром. У ног мужчины сидела могучая косматая собака, похожая на медведя.
Ларис сказала Антону, указав на собаку на мраморе:
– Отец ее сильно любил. Кавказская овчарка, звали Арго. У нее родословная была. По родословной ее звали Кавказ. Но Ардаваст сказал: «Какой дурак так собаку назвал? Я его маму…» Оф, так ругался, не могу повторять. Он говорил: «Собаки мало живут, когда умрет, что я должен буду сказать? Что Кавказ умер? Какой дурак для собаки такое имя придумал, я его если увижу, лучше пусть сам себя ударит, а у меня удар – сто килограммов на правой руке». У него такой удар был, наверное, не знаю, – все боялись проверить. И он назвал собаку Арго – нравилась ему эта песня по радио. «Арго-о, если сникнет парус, мы ударим веслами…» Грузины поют. Ардаваст грузин уважал сильно. А потом он… – Тут Ларис замолчала на время, видно было, что хотела заплакать, но передумала, потому что была оптимистом. – Потом Ардаваст, бедный, умер, и Арго тоже умер. Вот они рядом теперь, как живые – хорошо.
Антон спросил:
– Овчарка, что… С ним вместе здесь похоронена?
Ларис не удивилась этому вопросу Антона и сказала:
– Да, вместе с ним, только не здесь. Там они оба остались.
И Ларис указала куда-то неопределенно, в сторону Большого Кавказского хребта, который молчал вдали, за пеленой облаков. Так Антон узнал, что никакого Ардаваста в могиле нет, и овчарки Арго тоже, и не только их. Антон узнал, что во многих могилах на этом кладбище нет покойников, потому что они все остались там, далеко за горами, такими высокими, что Антону казалось, что за ними ничего уже не может быть. Но Ардаваст и разные другие люди были именно там. Но где там и почему они там остались, в тот день Рампо не узнал. И не стал спрашивать.
Потом Антон познакомился с автором монументальных надгробий. Его звали Жока. Монументалист был не похож на монументалиста. Он был добрым и застенчивым с виду парнем лет тридцати. Многочисленные похвалы за реалистичность и живость в создании образов родственников, которыми в этот день его осыпали на кладбище, Жока встречал со скромностью и только говорил, что сделал бы еще лучше, если бы аппарат для гравировки у него был получше. Ему тут же пообещали купить в подарок более качественный аппарат, но Жока сразу же отрекся от аппарата получше, сказав, что уже привык к своему. Жока Антону понравился. Раньше Рампо, вероятно, подумал бы, что так, как Жока, наверняка мог выглядеть и вести себя Микеланджело, но сейчас Антон не помнил, кто такой Микеланджело, и вообще ничего про мировое искусство, в котором раньше хорошо разбирался. Сейчас работы Жоки на памятниках были для Антона всем мировым искусством.
Жока, как оказалось, свободно чувствовал себя в разных жанрах и материалах. Оказалось, он еще пишет стихи, как и портреты – на мраморе. Стихи Жока писал простые. На одном из памятников, например, изображен был в полный рост улыбающийся, полный жизни, полноватый армянин, который в одной руке ловко удерживал охотничье ружье и связку подстреленных им перепелок, а в другой руке – налитый до краев бокал вина, протянутый как бы для того, чтобы чокнуться с родственниками, пришедшими к его могиле. Кроме ростового портрета с куропатками, ружьем и вином, на плите были стихи авторства Жоки:
Ушел ты очень тихо,
Ничего не успел нам сказать.
Без тебя теперь в доме тихо,
Тебя нам будет сильно не хватать.
Раньше такие стихи Антон Рампо, скорее всего, счел бы несовершенными. А сейчас подумал, что такой и должна быть настоящая поэзия – простой.
Кроме стихов, Жока гравировал еще надписи на памятниках – это были длинные списки родственников ушедшего в мир иной человека: «От сыновей, дочерей, братьев, сестер, племянников, внуков, правнуков» – и так далее. На одном памятнике, однако, было написано совсем коротко: «От души». Ларис пояснила Антону, что здесь похоронен один пожилой человек, у которого не было семьи, потому что он был очень старый, так что часть родственников он просто пережил, другая – погибла во время войны, ну а третья часть живет в Америке, и оттуда они не смогли приехать на похороны. На могиле этого человека армяне тоже выпили. Ларис рассказала Антону, что Карапет, когда хоронили этого бедного человека, попросил Жоку написать на надгробии: «Здесь лежит единственный на планете армянин без родственников», чтобы его родственникам, когда они все-таки приедут из Америки, стало стыдно за то, что они не приехали и что старика хоронили чужие люди, но Ларис сказала Карапету:
– Зачем на могиле у человека писать такой ужас, бедный человек чем виноват? И что ты говоришь, Каро, что значит – чужие? Мы же соседи, всегда с ним рядом были – мы не чужие.
Решили не писать на памятнике старика упреков его родственникам, но «от детей» писать тоже не стали, потому что это было бы неправдой, а писать неправду на памятнике тоже нехорошо. Тогда Жока предложил просто написать: «От души». Так и сделали. «Единственный на планете армянин без родственников» был изображен Жокой традиционно, в рост. Старичок был худенький, маленький, но при этом с горделивой осанкой орлана с герба США. Он стоял и смотрел, гордо и задумчиво, куда-то в сторону Кавказского хребта. Антону даже показалось, что он смотрит в сторону Америки, откуда должны были приехать на его похороны, но так и не приехали родственники. Но так Антону только показалось – Америка никак на памятнике изображена Жокой не была – она, как и вся остальная планета, была где-то там, за горами.
На одной из могил, под навесом, рядом со взрослыми, которые пили чачу, куча веселых армянских детей ела большой торт. На шоколадном торте белым кремом были написаны стихи. Их сочинил и нанес на торт все тот же Жока. Стихи были на армянском. Антону их перевела Ларис:
Пусть будет, дети, жизнь у вас –
Как этот торт.
Армянский шрифт был красивый, древний. Дети ели торт шумно, разрезав стихи на дольки.
В это время где-то рядом зазвучала музыка. Протяжный долгий звук пролетел над кладбищем и повис, растворяясь, среди высоких навесов и длинных столов, заполненных людьми. Звук повторился. Это был дудук. На кладбище появились музыканты. Их было трое. Один – он был старше всех, на вид ему было за семьдесят – играл на аккордеоне. Второй армянин, на вид лет пятидесяти, – на дудуке. Про пожилого музыканта Ларис сказала Антону, что он учился игре на аккордеоне с трех лет и поэтому играет так хорошо. Антон согласился – играл он действительно отлично, да и семьдесят лет практики к тому его явно обязывали. А про дудук Ларис сказала Антону, что сделан он из армянского абрикоса, поэтому так красиво звучит. А тот, кто на нем играет, учился у самого Дживана Гаспаряна, который, когда сам был мальчиком, играл на дудуке для Сталина, а потом – в фильме «Гладиатор», в тот самый момент, когда у бедного этого человека, гладиатора, и жену, и сына убили. У того самого Гаспаряна музыкант учился играть на дудуке, когда жил в Армении, и до сих пор постоянно звонит учителю три раза в год и по телефону играет ему на дудуке, чтобы дядя Дживан сказал, хорошо он играет или нет. Ларис вздохнула и сказала:
– Бедный Дживан Гаспарян, столько людей уже играть научил, все так далеко живут, кто в Америке, кто где, и все звонят ему, чтобы он сказал, хорошо они играют или нет, а он же не вечный, бедный человек, уже старый. Когда уйдет дядя Дживан – что тогда будут делать они все, кому будут звонить?
Играл ученик Гаспаряна хорошо – он учился не зря.
Третий музыкант, толстый и важный, как сначала показалось Антону, ничего не делал, ни на чем не играл. Он просто стоял рядом с важным видом. Раньше Антон бы подумал, что это, вероятно, продюсер коллектива. Но сейчас он такого слова – «продюсер» – не помнил. Поэтому решил, что этот третий ходит с теми двумя, потому что, может быть, ему нравится их слушать. Но этот третий, важный, как оказалось, не был слушателем – он пел. Он не зря был такой важный. Голос у него был красивый.
