Спускаться по лестнице было больно. Хорошо, что он наконец добрался до конца. Он ничего не выяснил о методе Нельсона, о том, как отделять эхо понятного текста от кодированного сообщения. У них остались эти секреты, а также шоколадное молоко. Он не узнал ничего. Хотя и пробовал заглянуть в несколько комнат. Он не лгал Макнамй, но он ничего не украл, так что сейчас не было нужды лгать Глассу.
Она повторила, Если мы собираемся лгать… И оставила фразу незавершенной, теперь была его очередь.
Он сказал, Нам надо действовать вместе, надо договориться. Они посадят нас в разные комнаты и будут искать противоречия. Потом он остановился и сказал, Номы даже не можем ничего толком соврать. Что мы им скажем – что он поскользнулся в ванной?
Знаю, сказала она. Знаю, разумея под этим, Ты прав, так сделай лее неизбежный вывод. Но он застыл на месте. Он сидел и думал, что надо бы встать. Потом подлил себе джина. Этот тепловатый напиток почему-то совсем не пьянил.
В туннеле стояла бархатистая темнота, процеженная сквозь кондиционеры, и рукотворная тишина, и все вокруг говорило ему о профессионализме, сноровке, благоразумии. Он держал в руке лампы, он шел работать. Он двинулся по старой узкоколейке, по которой раньше вывозили землю.
Ты слишком много пьешь, сказала она. Нам надо думать. Он допил чашку, чтобы можно было поставить ее на простыню. С закрытыми глазами ему лучше думалось. И ухо болело меньше.
Я скажу тебе еще кое-что, продолжала она. Ты слушаешь? Не засыпай. В Rathaus, в городском Совете, знают, что он претендовал на эту квартиру. У них есть письма, есть все бумаги.
Он сказал, Ну и что? Ты же говорила, что его притязания незаконны.
Es macht nichts (это неважно), сказала она. Он подавал жалобу, у нас была причина для ссоры.
Ты имеешь в виду мотив, сказал он. Ты хочешь сказать, что это посчитают нашим мотивом? Разве мы похожи на людей, которые решают жилищные проблемы таким способом?
Кто знает, сказала она. Здесь трудно найти жилье. В Берлине убивали и за меньшее.
Из этого получается, сказал он, что у него были претензии и он пришел сюда драться, и это была самозащита.
Когда ей казалось, что они зашли в тупик, она опять складывала руки на груди. Она ответила, На работе майор однажды рассказывал о непредумышленном убийстве – тогда я и услышала, как это звучит по-английски. По его словам, оно произошло за год до того, как я начала работать здесь. Один механик из мастерских, с немецким гражданством, подрался в закусочной с другим и убил его. Он ударил его по голове пивной бутылкой, и тот умер. Он был пьян и зол, но он не хотел убивать. Он очень расстроился, когда понял, что он наделал.
И что с ним случилось?
Его посадили в тюрьму на пять лет. Наверное, он еще там.
В туннеле шел обычный рабочий день. Никто не слонялся без дела, все трудились, машины и люди. Этот порядок успокаивал, хорошо, если бы и мир наверху был таким. Он остановился и посмотрел. На огнетушителе, мимо которого он проходил, белела карточка, удостоверяющая, что еженедельная проверка была проведена вчера в 10.30. Тут же стояли инициалы исполнителя, его рабочий телефон, дата следующей проверки. Все безупречно. Рядом висел телефонный аппарат, около него список номеров: дежурный офицер, охрана, пожарные, комната записи, камера прослушивания. Вот этот пучок проводов, скрепленных вместе блестящей новой заколкой, как волосы маленькой девочки, шел от усилителей в комнату записи. Эти провода тянулись в камеру прослушивания, по этой трубе бежала вода для охлаждения электроники, эти трубы служили для вентиляции, этот провод относился к системе аварийной сигнализации, зонд этого датчика уходил глубоко в окружающую почву. Он протянул руку и дотронулся до них. Все они работали, он любил их все.
Он открыл глаза. Молчание длилось уже минут пять. Если не двадцать. Он открыл глаза и заговорил. Но это ведь не драка в закусочной, сказал он. Он напал на меня, он мог меня убить. Он остановился и вспомнил. Сначала он напал на тебя, схватил тебя за горло. Он совсем забыл о ее горле. Дам посмотреть, сказал он. Не болит? Вся ее шея до самого подбородка была в красных отметинах. А он и забыл про это.
Только глотать больно, сказала она.
Вот видишь, сказал он. Ты должна пойти со мной к врачу. Вот что мы им расскажем, и это будет правда, так оно и было. Он мог тебя задушить.
Да, подумал он. Но я ему не позволил.
Уже четыре часа, сказала она. Ни один врач нас не примет. И даже если бы принял, пойми ты. Она остановилась и снова разжала руки. Пойми, я все время думаю о полиции и о том, что они увидят, когда придут сюда.
Мы снимем одеяло заранее, сказал он.
Одеяло тут ни при чем, сказала она. Пойми, что они увидят. Изуродованный труп.
Не говори так, сказал он.
Проломленный череп, сказала она, и дыра в щеке. А у нас что? Красное ухо, синяки на шее?
И мои яички, подумал он, но не произнес ни слова.
Несколько человек возились с усилителями. Достаточно было кивнуть им. Потом он остановился в конце узкоколейки. Здесь был стол, а под ним, в точности как ему помнилось, стояли они. Но их лучше взять на обратном пути. Сначала надо закончить работу, это поможет ему. Мало того. Он хотел работать, ему необходимо было держаться. Он миновал герметические двери камеры прослушивания. Там тоже были двое, люди, с которыми он всегда здоровался, хотя и не знал их по именам. Один сидел в наушниках, другой что-то записывал. Они улыбнулись ему. Говорить здесь не полагалось, разве что в крайнем случае, шепотом. Тот, что записывал, показал на его распухшее ухо и скорчил гримасу.
В одном из двух магнитофонов, который сейчас не работал, надо было заменить лампу. Он сел и неторопливо отвинтил заднюю крышку. Этим он занимался бы, если бы ничего не случилось. Он не хотел спешить. Заменив лампу, он еще поковырялся внутри, проверяя соединения и пайку в схеме включения по сигналу. Привинтив крышку на место, он остался сидеть, притворяясь, что думает.
Кажется, он заснул. Он лежал на спине, свет горел, он был полностью одет и ровным счетом ничего не помнил. Затем вспомнил. Она трясла его за руку, и он сел.
Она сказала, Ты не можешь заснуть и бросить все на меня.
Память возвращалась к нему. Он сказал, Что бы я ни предложил, ты ни с чем не согласна. Предлагай сама.
Я не хочу говорить тебе, сказала она. Хочу, чтобы ты понял сам.
Что я должен понять? спросил он.
В первый раз за эти часы она встала. Положила руку себе на горло и сказала, Они не поверят насчет самозащиты. Никто не поверит. Если мы вызовем их, нас посадят в тюрьму.
Он искал бутылку с джином, но ее не было на прежнем месте. Должно быть, она ее убрала, и хорошо сделала, потому что его вдруг замутило. Он сказал, Вовсе не обязательно. Но сам он так не думал, она была права, их посадят в тюрьму, в немецкую тюрьму.
Что ж, отозвалась она, я скажу это. Кто-то должен сказать, почему бы не я? Нам нельзя вызывать их, нельзя ни о чем заявлять. Мы унесем его отсюда и спрячем так, чтобы никто не нашел. О боже, сказал он.
А если его когда-нибудь найдут, сказала она, придут сюда и скажут мне, я отвечу, да, это очень печально, но он был пьяницей и героем войны, так что в этом нет ничего удивительного.
О боже, сказал он, и потом, Если увидят, как мы его отсюда выносим, тогда нам конец, это будет выглядеть как убийство. Убийство.
Правильно, сказала она. Надо сделать все незаметно. И села рядом с ним. Мы должны справиться вместе, сказал он. Она кивнула, и они взялись за руки и некоторое время молчали. Вечно сидеть здесь было нельзя. Он должен был покинуть уютную камеру прослушивания. Он кивнул работникам, вышел через двойные двери и старательно сглотнул: уши закладывало при смене давления на более низкое. Затем опустился на колени около стола. Там стояли два пустых ящика. Он решил взять оба. В каждый умещались по два больших магнитофона «Ампекс» вместе в запасными деталями, микрофонами, пленкой и проводами. Ящики были черные, с укрепленным каркасом, удобными защелкивающимися замками и парой холщовых лямок, которые охватывали их целиком и застегивались для большей надежности. Он раскрыл один. Ни внутри, ни снаружи не было никаких надписей, армейских кодов или знака изготовителя. Вместо ручек тоже были широкие холщовые ремни. Он поднял ящики и двинулся в туннель. Ему непросто было протиснуться мимо тех, кто работал с усилителями, но один из них взял ящик и помог, перенеся его в дальний конец комнаты. Дальше он сам поволок их по туннелю к выходу в подвал.
Он мог бы вытащить их по лестнице, хотя и не оба разом, но дежурный охранник увидел его, вывел стрелу и включил электрическую лебедку. Он поставил их на платформу, и они оказались наверху раньше его. Он пошел обратно мимо кучи земли, поднялся на первый этаж, с трудом одолел несколько двойных дверей и зашагал вдоль дороги к посту часового. Ему пришлось открыть ящики, чтобы показать Гови – простая формальность, и затем он очутился за воротами. Рабочее время кончилось, он был свободен. Тащить большие ящики было неудобно. Они мешали ногам, оттягивали руки, у него скоро заныли плечи. И это еще пустая тара. Рыжего мальчугана нигде не было видно. В поселке он никак не мог прочесть расписание движения автобуса, цифры плыли наискось и вверх. Он прочел их в движении. Ждать нужно было сорок минут, так что он поставил ящики у стены и сел на них.
