«Лучше говно свое побереги. Тебя с ним в другом месте дожидаются», — сказала ящерка и юркнула под крышу.
Иван Максимович сжал ягодицы, вздохнул озабоченно: «Ой, не донесу, сердечная, по дороге растеряю».
Сдвинулся листик-ставенка и крошечном окошке показалась изумрудная головка: «А чтоб не растерял, вот тебе шишка. Глянь под ноги, враз увидишь», — и снова спряталась.
Посмотрел, и верно — шишка! Иван Максимович подхватил с земли еловую затычку и проворно воткнул в зад. Шишка пришлась ему впору, вошла мягко, а засела прочно. Иван Максимович сразу почувствовал, что теперь дотерпит: «Вот удружила, милая», — поклонился в пояс ящеркиному домику и поспешил дальше.
«Гриб не потеряй, — донеслось ему вслед, — он тебе от лихого глаза и недоброго слова в подарок дан!»
Иван Максимович бежал по лесу, нежа в себе непривычное ощущение духовной заполненности. Точно была в нём с рождения какая-то дыра, сквозь которую утекала вся его сила. Теперь же эта дыра исчезла.
Уловил в опавшей листве шевеление, взглянул и остановился: похожий на опрокинутое корытце жук-олень сучит лапками, тщетно силясь перевернуться, а вокруг него уже снуют лесные муравьи.
«Кыш, рыжие разбойники», — Иван Максимович поднял жука, залюбовался. Красавец, витязь в рогатом шлеме!
«Вовремя же я подоспел», — посадил его на дубовый ствол.
«Жу-у, жу-у!» — поблагодарил жук насекомьим баском, разломил полированную спину на две половинки, выпростал прозрачные крылышки.
«Счастливого пути», — пожелал ему вслед Иван Максимович.
Услышал неподалеку жалобное хлюпанье — родничок. Полиэтиленовым кульком законопатило. Склонился над ним: «Что же за нелюди тут побывали?» — освободил от мусора, и родничок снова бойко залопотал.
Иван Максимович спешил, ведомый лесным зовом. Вдруг понял, что достиг цели. Ступил на полянку и замер в оцепенении. Вся она была покрыта обрубками деревьев, костровые ямы насквозь прогорели удушливым мазутом, и повсюду валялись консервные жестянки. Смерть царила на цветущем когда-то уголке леса.
Неощутимая ранее, сделалась тесной шишка, ожил кишечник, чуя скорое опорожнение, заспазмировал сфинктер, кровь жарко ошпарила голову. Иван Максимович встал прямо над мазутным ожогом, спустил штаны и осторожно извлек шишку.
Будто сказочный полоз властно проложил себе дорогу сквозь прямую кишку, скользнул на землю. Вот сложилось бубликом первое кольцо, на него легло второе. Иван Максимович закружил по поляне, волоча разматывающегося змея, перевел дух, оглянулся на оставляемые за собой каловые петли. Только каловые ли? Иван Максимович коснулся змея рукой, легко отломился рыхлый комочек. Уже поднося его к лицу, Иван Максимович осязал, до чего он душист. «Что это?» — потянул носом Иван Максимович.
«Гумус… — ответил ему чарующий травяной аромат. — Его в черноземе самом плодородном всего частичка малая, а из тебя чистый, без примеси, исходит. Он — наша жизнь…»
Со змеем происходила удивительная метаморфоза. Он разжижился, ушел под мертвую землю. Черная, она вдруг приобрела живой коричнево-желтый оттенок. Страшные горелые пятна исчезли под нежной травяной порослью. Как в ускоренной съемке из земли проклюнулись стебельки, полезли широкие листья. Бутоны раскрылись в миниатюрные фарфоровые колокольцы, голубые, белые…
Штаны лежали на кедах глупой гармошкой. Сжимая водной руке гриб, в другой шишку, Иван Максимович зачарованно смотрел на творящееся чудо.
Поляна преображалась. Жесткие стебли хвоща как иголки штопали вырубленные прорехи, кисеей укрывал свежие пеньки лишайник. Прорезались листья папоротника, распахнула фиолетовый глаз лесная орхидея.
«Спасибо, дедушка», — зашептали Ивану Максимовичу маленькие голоса.
«Эх, жалко, что гумус во мне так быстро кончился, — посетовал Иван Максимович. — Только какой же я дедушка?»
«Новый… Прежний-то скисшего дождя похлебал, занемог и болотцем выгнил. Без деда и мы все умрем…» — Иван Максимович услышал детский плач растений.
«Приходи к нам раз в год и приноси гумус», — сказали вокруг.
«Так ведь мало его, всего на одну полянку хватило…»
«А ты оставь себе шишку и копи говно до следующего лета, за год оно в гумус перебродит. А когда приходить — сам почувствуешь. К лесу подойдешь, сорви первый гриб, что попадется, он тебя невидимым сделает».
«Хорошо», — согласился Иван Максимович, ласковый ветер коснулся его волос, растрепал, и он зашелестел, как дерево.
Даже посвященный в лесные дедушки, Иван Максимович не забыл, что отсутствовал не меньше часа, и его наверняка ищут. Он застегнул штаны, спрятал в карман шишку и побежал обратно, не выпуская гриб из руки.
Опасения, что он заблудился, были напрасными. Показался знакомый овражек, весь в огнистых взрывах иван-чая, поваленный дуб, над которым колыхались белые султаны лабазника и ярко-желтые звёзды зверобоя.
«Дедушка, дедушка!» — позвали.
Посмотрел новым зрением и увидел — два подосиновика в малиновых шапочках. Угораздило возле самой тропинки вырасти, в неглубокой суглинистой канавке, что весенний ручей проложил.
«Спрячь нас, дедушка, дети с корзинками придут, соберут».
«Я им, блядь, руки по локоть поотрубаю», — успокоил братцев Иван Максимович, подхватывая охапку опавших листьев, чтобы спрятать грибных близнецов.
За деревьями послышались крики сотрудников, разыскивающих его. Пришла пора становиться видимым. Иван Максимович просто посадил волшебный гриб в землю и вышел к людям.
Ему тогда крепко досталось. Жена закатила дома ревнивый скандал, главным образом потому, что на тот час в компании также не досчитались и молоденькой бухгалтерши Замятиной, вернувшейся из противоположной стороны леса в довольно таки потрепанном виде.
Жена плакала, трясла индюшачьим подбородком, заставляла клясться, что ничего не было. Иван Максимович клялся. Его простили, даже посмеялись над недоразумением, потом жена заснула, раскидав по постели толстые дрожжевые руки. Иван Максимович смотрел на ее звериные подмышки и безразлично понимал, что она никогда не станет сносной.
Вечером того же дня Иван Максимович вставил себе в зад шишку, и по большой нужде впредь не ходил. Простившая его жена среди недели вдруг заметила, что Иван Максимович не засиживается в туалете с газетой. Иван Максимович для конспирации стал, как и прежде, засиживаться.
Его таинственное исчезновение какое-то время служило предметом насмешек в отделе, но Иван Максимович на шутки реагировал вяло. Про эту историю забыли. И не вспомнил и, даже когда Замятина через восемь месяцев после вылазки ушла в декретный отпуск.
Следующим летом в преддверье августа Иван Максимович действительно ощутил потребность и, собравшись рано утром, уехал в лес. На опушке он сорвал обещанный маскировочный гриб и бегал невидимый весь день, источая пахучий чудодейственный гумус, которого накопилось достаточно, чтобы залечить многие лесные раны.
Багряным вечером он возвращался домой в переполненной электричке.
Ученый дачник, поблескивая застекленными глазами, доходчиво объяснял соседям по тамбуру:
— Кал — он как человек: на восемьдесят процентов из воды состоит. И на двадцать из сухого остатка, в котором львиная доля приходится на отмерший эпителий и слизь, обеспечивающую мягкий проход кала по кишечнику. Остальную часть составляют продукты гнилостного разложения белков, нерастворимые соли кальция, железа и целлюлоза. Специфический цвет каловых масс обусловлен брожением желчных пигментов, а сакральный запах — сероводородом…
— Целлюлоза, — заинтересовался кто-то, — очень знакомое слово…
— Полисахарид, образованный остатками глюкозы, известный нам в виде волокнистого полуфабриката, используемого в производстве бумаги и картона, скипидара, кормовых дрожжей и даже канифоли…
— Еще скрипки не хватало! — хмыкнул какой-то шутник. Все засмеялись.
— Вы тут хорошо рассуждали. Научно… — неожиданно для самого себя обратился к ученому дачнику Иван Максимович. — Только души не было в вашем рассказе! Сухой он, как ваш, так называемый, остаток…
В тамбуре притихли, очкарик похлопал закатом на порозовевших стёклах.
Иван Максимович жестко закончил: — Из кала, про который вы рассказывали, ничего путного не вырастет. Формула, разве что бездушная одна или таблица Менделеева…
За годы к Ивану Максимовичу пришло знание, что пища, которую он потребляет в накопительный период, накладывает свой отпечаток на характер гумуса. Если преобладали консервы, мясо и хлеб, то в изобилии прорастал ельник, крапива или кусты сладкой ежевики. Фрукты и зелень рождали березняк с ландышевым покровом. Сыр, мед, орехи стимулировали дубовую поросль. Поэтому Иван Максимович, не имея предпочтений, балансировал свое питание так, чтобы всё произрастало в равной мере.
