— Значит, вы уверены, что это именно господин Гитлер написал книгу «Моя борьба»?
— Совершенно уверен, — сказал я. — Он ведь сам признался. Я же вам сказал.
— А, да, да! — сказал Клопфер, листая свой блокнот. — Вот, я тут записал, я все записал в деталях! Ну, не смотрите на меня с такой укоризной, святой отец. Простите меня. Тем более что я не заснул. Что вы! Ну, разве задремал на секундочку.
— Устали? — спросил я.
— Что вы! Нет, совсем другое! На меня нахлынуло. Я немного замечтался во время нашего разговора. У меня очень живое воображение, а вы так славно рассказываете! Такие подробности! Жаль, право, жаль, что мне придется писать всего лишь маленькую заметку. Кто я? Маленький репортер…
Он замолчал, как будто ждал, что я что-то ему скажу. Что-то одобрительно-поощрительное. Что-то вроде «у вас еще вся жизнь впереди».
Но что мне было ему сказать?
— А когда-то я хотел быть большим-пребольшим… Но — увы. Хотя я очень старался. Но, может быть, все это правильно. Ведь не может каждый журналист стать главным редактором. Жизнь — это пирамида. Общество — это пирамида. Мне отец объяснял. Все верно. Но все равно тоскливо. Только не надо мне говорить про нищих духом, что они как-то там особенно хорошо живут. Ладно?
— Ладно, — сказал я. — Не буду.
— Впрочем, может быть, когда-нибудь, на склоне лет, я напишу книгу о своих встречах. Интересные люди попадались, — сказал он. — Вы, наверное, самый интересный, — он поклонился.
Я перекрестил его и спросил:
— Но вы Клопфер или нет?
— Вам это важно знать?
— Не очень, — сказал я. — Совсем не важно.
— Тогда пожалуйста. Да, я Клопфер. Но не совсем тот. Я племянник этого вашего Клопфера. А тот Клопфер очень хорошо устроился. У товарища Тельмана. То ли в министерстве культуры, то ли в отделе агитации Центрального Комитета.
— Но вы же сказали, что у вас в доме собирались социалисты, что у вашего отца был кружок, что он видел самого Маркса?
— У моего отца тоже был кружок. Вернее, это у дяди «тоже был» кружок. Мой отец раньше начал. Мой отец видел Маркса, а не мой дядя. В Вене было два кружка Клопфера. Гуго Клопфера и Манфреда Клопфера. Они слегка соревновались. В социалистической правоверности и во влиянии на умы. Но это так естественно!.. Конкуренция! Всеобщий закон капитализма. Дядя обыграл отца, да. Но я не считаю, что дядя победил. Он одержал верх в политике, то есть ловко устроился при Тельмане, там, — он махнул рукой в сторону Берлина. — Но это не победа. Это не победа в высоком смысле слова. Вы, святой отец, понимаете это лучше меня. Царство Бога и царство Кесаря. Царство идеалов социализма и то, что случилось в Германии. Карл Маркс никогда не призывал к тому, что наделал Тельман…
— А вы точно помните, к чему призывал Маркс? — спросил я.
— Отец говорил, что Маркс был гуманистом.
— Допустим, — сказал я. — Хотя, впрочем, мы все так считали. Это было давно. Маркс умер еще раньше. Настала реальность. Она всегда чуточку другая…
— Жаль, — сказал он, некрасиво почесав себе спину.
Да. Жаль. Мне стало жаль этого старого редакционного пса. Какое банальное, какое штампованное сравнение! Но что делать, если именно оно пришло мне в голову?
— Да, кстати, — спросил я. — Вот не забыть бы. Так все-таки, к кому я ходил? К кому мы все ходили в кружок? К Манфреду Клопферу или к брату его Гуго? Кстати, а как звали вашего отца? Гуго или Манфред?
— А вы хоть сами помните, — осклабился репортер, — как звали того Клопфера, к которому вы все ходили в кружок? А?
— Не помню, — сказал я. — Странное дело, не помню… Товарищ Клопфер, и все.
— Ну и ладно, — сказал он.
Мы вышли из кафе.
Господин Клопфер проводил меня до гостиницы.
Да, они вышли из кафе, и репортер проводил престарелого русского митрополита до гостиницы. Они беседовали о каких-то мелочах давней венской кружковой жизни, старик вспоминал и рассказывал, а репортер слушал внимательно, изредка задавая вопросы, а иногда останавливаясь и быстро записывая что-то в свой блокнот. Может, он и вправду собрался написать книгу.
— Кстати, — вдруг спросил он, странно ухмыляясь. — Так все-таки, кто убил Леона Троцкого?
— Рамон Фернандес, — сказал митрополит. — Я же вам рассказывал в подробностях. Вы, кажется, за мной внимательно записывали?
— Да, — сказал репортер.
— Это был молодой испанский социалист Рамон Фернандес, — медленно сказал митрополит, как будто повторяя уже сто раз сказанные слова. — Никто толком не знает, как он прибился к нашему кружку. Какой-то необычный парень. Он еще вырезал из картона куклы. Необычный в плохом смысле слова. Странный тип, короче говоря. Он приревновал молодого Гитлера к Леону. Совершенно безосновательно. Ни в Гитлере, ни в Троцком не было ни капли педерастии. Леон был прекрасный семьянин, любящий муж, а Гитлер — молодой ходок по девкам.
— Странная история, — сказал репортер.
— О, друг Гораций… — улыбнулся митрополит Иосиф. — Сколько всего на свете… Никому и не приснится.
Подошли к входу в гостиницу. Стали прощаться.
— Позволите мне воспользоваться удобствами вашего отеля? — сказал репортер. — По старой социалистической памяти.
— Пожалуйста, пожалуйста, — митрополит взял ключи от номера и спросил у портье, где здесь клозет.
Оказалось, что общий клозет — в дальнем конце коридора. Портье долго объяснял, как пройти, а потом вызвался проводить.
— Пустяки, — сказал митрополит. — Пойдемте ко мне в номер. Познакомлю вас с отцом Игнатием, моим помощником. Очень милый человек.
— Ваш спутник ушел полчаса назад, — сказал портье, отворяя лифт и пропуская туда старика митрополита и репортера.
— Что ж делать, — сказал митрополит. — Ничего, ничего. Хотя жаль. Милый человек и по-немецки говорит лучше меня.
— У вас отличный немецкий, — сказал репортер.
Они поднялись на четвертый этаж. Прошли в номер, в огромную комнату с двумя кроватями по обе стороны полукруглого окна. Старик раскрыл дверь в клозет, широким и чуть комичным жестом пригласил репортера зайти.
— Справляйте нужду, господин Клопфер, — сказал он. — Пипифаксы, вода, мыло, расчески и полотенца — все в вашем распоряжении. А я пойду в ресторан, тут ресторан как раз на нашем этаже, закажу нам чаю и чего-нибудь закусить. А вы, господин Клопфер, пока меня нет, садитесь за стол, разберите свои записи. Найдите то место, где я говорю о смерти Леона Троцкого. Об этом ужасном моменте, когда его жена вбежала в комнату с криком «Леона убили». Если я ходил в кружок того Клопфера, который был вашим отцом, и если вы тогда были там — вы были мальчиком, не так ли? — вы должны были это запомнить! Все были в ужасе. Все страшно кричали! Наверное, во всех дальних комнатах было слышно. Сколько вам тогда было лет?
— Я не запомнил, — сказал Клопфер, снимая фотоаппарат с шеи и кладя его на стол, устремляясь к дверям клозета, на ходу расстегивая ширинку.
— Тогда тем более разберитесь в записях! — почему-то резко сказал митрополит ему в спину и вышел.
В ресторане не было никого — ни посетителей, ни официантов.
Митрополит Иосиф прошел через весь зал, вошел в кухню. Крикнул «Эй, эй!» Никто не отозвался. Он огляделся. На цинковом столе лежал кулинарный топорик. Митрополит подхватил его рукой, закутанной в край рясы, спрятал в складках своих одежд и вышел.
Дошел до номера, отворил дверь.
Репортер господин Клопфер сидел за столом и листал свой блокнот.
— Святой отец! — сказал он, не оборачиваясь. — Вот ведь какая штука. Вот я читаю, что записал за вами: «Мне кажется, что она неправильно описала комнату Леона. Лампа не там стояла. Лампа стояла не слева на столе, как она говорила, а справа…» И дальше: «Я как будто глазами увидел это. Хотя как я мог это увидеть? Не знаю. Почему мне показалось, что она описала неправильно, я тоже не знаю». А я, кажется, догадываюсь, почему вам так показалось, святой отец…
Он повернулся на стуле, толстый, но верткий. А может быть, не толстый, а мускулистый. Толстые руки, но не жирные, а с мощными бицепсами. Грудь колесом. Под жилеткой не пузо, а брюшной пресс, как у японского борца. Митрополиту стало не по себе, но он никак это не выказал.
— Интересно, интересно, — сказал он. — Ну и почему?
— Ответ простой! — репортер господин Клопфер снова повернулся к столу. — До странности, до неприличия простой, о, мой святой отец! Жена убитого господина, пардон, товарища Троцкого, она увидела комнату из дверей, так? Лампа стоит слева, вот так — и он показал рукою на столе. — Она и должна стоять слева, чтоб свет слева падал, как положено, да?
— Допустим, — сказал митрополит.
— Не «допустим», а так и есть, — сказал репортер. — Тем более что мадам Троцкая это подтвердила.
— Ее фамилия была Седова, — зачем-то сказал митрополит Иосиф. — Она носила девичью фамилию.
