Пауза.
— Ты знаешь, черт возьми, который час?
— Не знаю. Стемнело.
— Ложись спать, Гульд. Уже поздно. Ложись спать.
Все произошло ненароком и в каком-то смысле естественно.
В то утро Гульд уже вернулся в Ренемпорт, в школу, — ему пришло на ум, что, возможно, там снова окажется тот черный паренек с баскетбольным мячом и так далее, — будем точными и скажем так: Гульд чувствовал, что паренек там, он проснулся с уверенностью, что паренек там.
Вскоре он действительно очутился перед Ренемпортом. Была перемена, а может, праздник или последний день чего-то там. Во всяком случае, двор до отказа был переполнен ребятишками, множеством ребятишек, все они играли, шумели, оставляя впечатление зверинца, но зверинца, где все стреляли друг в друга невидимыми, бесшумными пулями, изготовленными из злобы и животной ярости.
Шла игра с мячами всех размеров, которые отскакивали отовсюду, создавая пламенную геометрию вместе с ногами, руками, вывесками и стенами.
Школа рядом со зверинцем казалась вымершей.
Черного паренька не было и следа. То и дело кто-нибудь кидал мяч в сторону корзины. Но почти никогда не попадал.
Гульд присел на скамейку в десяти метрах от ограды, на тротуаре. Мимо на высокой скорости проносились легковушки и грузовики. Впереди расстилался небольшой луг, за ним — ржавая железная сетка и двор, полный детей. В их движениях не ощущалось какого-то ритма или правила, не имелось и общего центра, так что было сложно и даже невозможно думать. Порождать мысли. Поэтому Гульд снял куртку, повесил на спинку скамейки и замер, сидел и не думал.
Надо всем этим сияло солнце.
Мяч упал недалеко от сетки, в метре, не больше. Перепрыгнул на луг, проскочил рядом с Гульдом и выкатился на улицу. Черно-белый футбольный мяч.
Гульд сидел и не думал. Глаза его невольно проследили за тем, как мяч описал дугу, подпрыгнул несколько раз на траве, остановился где-то за его плечами, на тротуаре. Гульд вновь погрузился в недумание.
Во всеобщем бардаке прорезался громкий крик:
— Смотрите, мяч!
Крик исходил от девчонки. Она стояла, вцепившись пальцами в ржавую проволоку.
— Эй, ты не кинешь мяч?
Годы и годы, проведенные на лекциях профессора Тальтомара, научили Гульда не выказывать ни малейшего замешательства. Он продолжал глядеть прямо перед собой, погруженный в недумание.
— Ты что, глухой? Кидай мне мяч!
Так прошло некоторое время. Орущая девчонка и Гульд, глядящий прямо перед собой.
Несколько минут.
Потом девчонке надоело. Она отлепилась от сетки и вернулась к игре.
Гульд смотрел, как она бежит к другой девчонке, выше ростом, как она исчезает внутри громадного зверя, составленного из детей, и мячей, и криков, и счастья. Сфокусировал взгляд на сетке, которой еще недавно касались ее пальцы, и попробовал представить ржавчину на ладонях, в складках кожи.
Потом поднялся. Повернулся вокруг, отыскал взглядом черно-белый мяч на той стороне улицы, рядом с тротуаром. Тот крутился вместе с пылью между машин, едущих на полной скорости.
Все произошло нечаянно и в каком-то смысле естественно.
Водитель автобуса издали заметил паренька, но ему и в голову не пришло, что тот начнет переходить улицу. Или ему пришло в голову, что тот по крайней мере оглянется, увидит автобус и остановится. Паренек же вышел на проезжую часть, не глядя по сторонам, как если бы шел по коридору собственной квартиры. Водитель, повинуясь инстинкту, нажал на педаль тормоза, сжав руками баранку и откинувшись на спинку сиденья. Автобус стал замедлять ход, причем заднюю часть заносило к центру улицы. Паренек продолжал путь, глядя куда-то перед собой. Водитель слегка отпустил тормоз, чтобы вернуть контроль над машиной, и увидел, что до паренька осталось несколько метров. Уже считая себя убийцей, он резко повернул вправо. Сзади послышались стоны пассажиров. Бампер автобуса остановился где-то в метре — не больше — от паренька, и тот ощутил ладонями трение покрышек о бортик тротуара.
Гульд пересек улицу, нагнулся и поднял мяч. Он обернулся — не едет ли машина, — и снова перешел улицу. Там стоял чуть покореженный о бортик тротуара автобус; он гудел как сумасшедший. Кого-то приветствует, решил Гульд. Он свернул на луг и приблизился к скамейке. Посмотрел на сетку: высокая. Затем посмотрел на мяч. На нем имелась надпись: Маракана. Гульд никогда не видел мяч так близко от себя. В сущности, он никогда и не дотрагивался до мяча. Гульд снова перевел взгляд на сетку. Как ее преодолеть, он знал. Он видел это тысячу раз. Прокрутил в уме сцену, спрашивая себя, сможет ли он привести в движение все необходимые части тела. Предприятие казалось нереальным. Но попробовать было явно необходимо. Гульд еще раз прокрутил в уме сцену. Последовательность действий была несложной. Оставалось определить нужную скорость, вот это было труднее: скоординировать все так, чтобы отдельно взятые органы слились в едином и непрерывном жесте. Главное — не останавливаться на полпути, это ясно. Начать и закончить, и ни в коем случае не потеряться в дороге. Как припев в песенке, подумал он. Ребята по ту сторону заграждения продолжали галдеть. Пой, Гульд. Неважно, чем все закончится. Но сейчас время запеть.
Ноги водителя дрожали, но он все же выбрался из автобуса и, не закрыв дверь, направился к мальчишке-идиоту. Тот стоял неподвижно, с мячом в руке. Наверное, и вправду идиот. Водитель начал выкрикивать что-то, когда увидел, как тот пришел в движение: послал мяч в воздух левой рукой, ударил по нему правой ногой, отправив за решетку, в школьный дворик. Нет, вы только поглядите на этого идиота.
Сплетение черных и белых полос, удар правой ногой, внутренней стороной изогнутой щиколотки, превосходный мягкий рывок, требующий участия всего тела, вплоть до мозга — чистое наслаждение, — в то время как тело совершает оборот вокруг икры левой ноги, с целью сохранить равновесие в штопоре, и правая нога приходит на помощь, не только касаясь земли, но и звучно возвращаясь на нее из полета, поддерживая тело, все еще охваченное вращением, а глаза невольно ищут мяч, преодолевающий сетку и сомнения разом, описав в небе дугу наподобие черно-белой радуги.
— Да, — тихо говорит Гульд. — Это ответ сразу на множество вопросов.
Водитель автобуса приближается к пареньку на расстояние нескольких метров. Ноги его все еще немного дрожат. Он просто охренел.
— Ты что, псих, парень? Ты псих, да?
Паренек поворачивается и смотрит на него.
— Нет. Уже нет.
Говорит он.
— Алло?
— Алло?
— Кто говорит?
— Шатци Шелл.
— Ах, это вы.
— Да, это я, генерал.
— Там у вас все в порядке?
— Не вполне.
— Хорошо.
— Не совсем, я сказала.
— Простите?
— Я позвонила, чтобы сообщить вам о неприятности.
— Да, вы мне действительно звонили. Зачем?
— Чтобы сообщить вам о неприятности.
— О неприятности?
— Да.
— Надеюсь, ничего серьезного.
— Как посмотреть.
— Сейчас не время для крупных неприятностей, а?
— Извините.
— Сейчас совсем не время.
— Я могу говорить дальше?
— Да, конечно.
— Гульд сбежал.
— Послушайте…
— Да?
— Послушайте, Гульд отправился в Коверни.
— Правильно.
— Это не значит сбежать.
— И правда.
— Он всего лишь отправился в Коверни.
— Да, но он туда не добрался.
— Как вы сказали?
— Гульд отправился в Коверни, но он туда не добрался.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— И куда, черт возьми, он сбежал?
— Не знаю. По-моему, он решил убежать.
— Что-что?
— Он ушел из дома, генерал. Гульд ушел из дома.
— С ним может что-нибудь случиться, вы позвонили в университет, в полицию, вы позвонили куда нужно?
— Нет.
— Надо немедленно это сделать, перезвоните мне через пять минут, я займусь этим, нет, лучше я вам перезвоню через пять минут…
— Генерал…
— Сохраняйте спокойствие.
— Генерал, я сохраняю спокойствие, я хочу только, чтобы вы меня выслушали.
— Я вас слушаю.
— Не делайте ничего, пожалуйста.
— Что, черт возьми, вы сказали?
— Выслушайте меня. Не делайте ничего, ничего никому не говорите и приезжайте сюда, пожалуйста.
— Мне приехать сюда?
— Да, я хочу, чтобы вы были здесь.
— Перестаньте нести чушь, надо отыскать Гульда, мне незачем сюда приезжать, будьте добры, прекратите все это…
— Генерал…
— Да?
— Доверьтесь мне. Возьмите один из своих самолетов или что-нибудь еще и приезжайте сюда.
— …
— …
— …
— Поверьте, это единственная полезная вещь, которую вы можете сделать. Приезжайте сюда.
— …
— Тогда я вас жду.
— …
— Генерал…
— Да?
— Спасибо.
Зажигается сигарета — звук на полную мощность, возбуждающий запах табака, сильный, будто закурили свернутый в трубочку километровый табачный лист, — щеки надуваются и выпускают дым, щеки, словно влажные устрицы на красном лице, повернутом в сторону соседки с краю, блондинки, она смеется резко и хрипло, наполняя самцов в радиусе десяти метров желанием потрахаться, теряется среди мужчин и женщин, усевшихся стройными рядами, тела касаются друг друга, умы летают где-то под потолком, между рядами и снова между рядами, от самого верха до самого низа, пронзая воздух, расколотый потоками рока из двух больших динамиков под потолком и утыканный голосами стоящих и выкрикивающих имена бойцов в разных концах зала, крики путешествуют в пятнах света со скоростью молнии ВСПЫШКА среди запаха табака, дорогих духов, лосьонов после бритья, подмышек, кожаных курток и попкорна, прочерчивая свой путь среди всеобщего рева, лоно миллионов возбужденных пьяных непристойных идиотских слов или слов любви, что ползут червяками внутри перегноя из тел и умов, вспаханного шеренгами голов поля, спускаясь концентрически и неотвратимо к ослепительному колодцу центру притяжения всего этого взглядов дрожи биения пульса центру притяжения всего этого там на голубом ковре где красная надпись ревет ПОНТИАК ОТЕЛЬ и будет реветь весь этот огненный вечер пусть Господь благословит его наконец он настал, придя издалека и пролетев вплоть до
