Прибежал мистер Бене.
— Считаю, что следует воспользоваться швартовным шпилем, сэр.
Капитан Андерсон принялся вышагивать взад-вперед, сцепив руки за спиной. Лейтенант Бене ждал. Прошла еще одна большая волна.
На этот раз сомнений не оставалось: там, где широкими шагами расхаживал капитан, палуба слегка двинулась, но двинулась не так, как на баке и шкафуте!
Капитан вернулся.
— Мистер Саммерс согласен?
— По его мнению, приказ должны отдать вы, сэр.
— Надежный офицер. Протащить снасть вперед можно?
— Я… мы решили, что она вошла в кораллы и застряла — теперь ее ни вперед, ни назад не протянуть.
— Что говорит мистер Гиббс?
Мистер Бене улыбнулся:
— Он говорит: «Может — коралл, а может — и не коралл».
— Прекрасно. Передайте старшему офицеру мое пожелание, чтобы он любезно почтил меня своим присутствием.
Мне показалось, что при упоминании «старшего офицера» капитан Андерсон и мистер Бене обменялись понимающими взглядами. Но я, будучи к этому времени довольно сведущ в этикете морской службы, осознал, что это стало бы вопиющим нарушением служебной дисциплины! Конечно же, мне почудилось! Капитан мрачно опустил голову, а Бене обычным манером понесся на бак. Саммерс пришел достаточно быстро, но шагом. Бесстрастное лицо его ничего не выражало. Они с капитаном удалились на корму. Я ничего не слыхал из их разговора, лишь отдельные слова доносились до меня, как гонимые ветром листья. На носу с живостью, к которой я уже начал в нем привыкать, Бене собрал несколько человек из разных групп.
— Ответственность…
Это донеслось с кормы. Сказано было в повышенном тоне, словно Саммерс это говорил и прежде, а теперь произнес с особым нажимом.
Откуда им знать, что отрывая или отламывая кораллы, они не вырвут вместе с ними и кусок днища? И снова ветер донес до меня это же слово, но теперь уже сказанное капитаном:
— Ответственность!
Мистер Саммерс возвратился. Он прошел мимо, не сказав ни слова. Лицо у него было каменное, жесты взволнованные и рассерженные. Как все мы переменились! Чарльз, прежде такой сдержанный, теперь сердится чаще, чем бывает спокоен; Андерсон, всегда такой надменный, ловит каждое слово Бене; а что же я?
Судя по моим записям, об Эдмунде Тальботе можно только пожалеть.
От основного троса отходили разнообразные веревки — главный канат тянулся уже не вниз, к швартовному шпилю, а к швартовному барабану, что на баке. В гнезда шпиля матросы вставляли вымбовки. И тут, стоя на холодном ветру, я вдруг понял: от этих манипуляций, совершающихся на наклонной палубе, которую омывают соленые волны и осыпает дождь, от маневров, выполняемых матросами с их косичками и вихрами, с их серьгами в ушах, зависит и моя жизнь. Возможно, это действо и положит конец замечательной карьере, на которую подвиг меня крестный!
Недолго думая, я оставил свой пост на шканцах и пошел на шкафут, намереваясь взглянуть за борт, и, если удастся, посмотреть на трал — туда, где он исчезает под водой. Не знаю, что толкнуло меня на такой поступок — вероятно, чувство опасности, побуждающее «сделать хоть что-то». Побуждение подобного рода для меня необычно. Сплетни, слухи, кошмары взбудоражили корабль подобно тому, как смычок заставляет петь струны. Пассажиры, во всяком случае, те из них, кто был в состоянии оставить койки, собрались, или, можно сказать, столпились у выхода на шкафут. Боулс, укутанный в шинель, близоруко всматривался вперед: весь сощурился, на непокрытой голове развеваются темные кудри. Среди прочих явился и наш маринист, мистер Брокльбанк — впервые с тех пор как начало штормить, он покинул койку на столь долгий срок. Но какая перемена! Огромная его утроба, которая начиналась от груди и спускалась до самых колен, теперь превратилась в небольшую выпуклость, вроде полочки, расположенной между пупком и верхней частью бедра. Живописец — и его выпуклость — были закутаны в дорожную шаль, или плед, или полость, знававшую лучшие времена. Шляпу его придерживало что-то длинное, охватывающее макушку и затянутое на подбородке. По всей видимости, это был дамский чулок! Миссис Брокльбанк, прежняя владелица чулка, с побледневшим лицом жалась с подветренной стороны супруга; она откинула полость и укрылась у него под мышкой. Никто не разговаривал. Все глаза устремились на большой шпиль.
Тут, словно не в силах выносить галдеж в носовой части судна, встревоженные шумом и суетой в непосредственной близости к их убогому пристанищу, на палубу сплошным потоком хлынули переселенцы. Послышались недовольные окрики офицеров. С бака спустился Саммерс и заговорил с переселенцами, указывая на тросы. Позади меня, вниз по трапу, ведущему с мостика, протопали твердые шаги: капитан Андерсон величественно проследовал через залитую водой палубу. Капитан переговорил с Саммерсом и обратился к переселенцам. Подобно пчелам, возвращающимся в улей, они устремились в кубрик, и дальнейшее происходило без них. Капитан Андерсон аккуратно обошел кучу тросов и взобрался на бак. Он устроился перед шпилем — у левого борта, там, где застрял трос. Я пробрался к поручням левого борта, ухватился за них и глянул вниз.
Колли много писал о красках. Мне не следовало забывать, что в мире существуют разные цвета! Серого как не бывало. Небо стало лазурное, а море — совсем синее, и по нему, увенчанные белыми барашками, неслись водяные холмы и горы. Они покрывали море до самого горизонта. С неба, украшенного тут и там белыми облаками, сияло солнце. Борт корабля раскраской напоминал осу, как и положено боевому кораблю: желтые и черные блестящие полосы.
Несомненно, первая попытка очистки днища имела результат — до тех пор, пока дело не застопорилось. Сомнений в том не было: за бортом на несколько ярдов раскинулся огромный ковер из водорослей. Корабль покачивало, и вдоль ватерлинии поднималась нижняя, более темная часть водорослей; своим краем этот жуткий ковер держался за днище, но его было легко отрезать или оторвать, если увеличить скорость или завести трал дальше. Ковер этот представлял, по моему мнению, самое что ни на есть скверное зрелище.
От его кромки то и дело отделялись скопления каких-то трубчатых, кожистых и пузырчатых существ; вода неспешно относила их прочь вместе с разными мелкими крабами и моллюсками. Видно было, что корабль стоит в воде почти неподвижно, хотя качается, взбрыкивает, гуляет и гнется во все стороны. Впрочем, трал сделал свое дело и еще пригодится. Наросты с днища убраны.
Кто-то вздохнул. Сбоку стоял Виллер и глядел не в воду, а мне в глаза.
— Так это правда, сэр? — прошептал он.
Среди ветра, брызг, шума и гама я прошептал в ответ:
— Что — «правда»?
— Они решили попытать счастья, сэр? Вы разговаривали с офицерами, так ведь?
Он раздражал меня невыносимо.
— Бога ради, Виллер! Смиритесь, наконец, как и все — что бы с нами ни случилось.
Виллер отошел.
Тем временем на баке мистер Гиббс отсалютовал капитану и отбыл вниз. Отделенные от корабля водоросли медленно отходили прочь.
Ко мне приблизился мистер Брокльбанк. Он передвигал ноги с большой осторожностью и вскоре встал рядом со мной на место, освобожденное Виллером.
— Сцена, достойная вашей кисти, мистер Брокльбанк.
— Желаете заказать картину, мистер Тальбот?
— Я? Господи! Подобная мысль…
Миссис Брокльбанк, подошедшая вместе с супругом, выглянула из-под полости:
— Если бы не сильная качка, то мистер Брокльбанк — Вильмот — с удовольствием написал бы ваш портрет, мистер Тальбот.
Чрезвычайно бестолковое и глупое замечание! Я не ответил и посмотрел вперед, туда, где решалась наша судьба. Все мы, пассажиры, были взволнованы и возбуждены. С моряками я поговорить не мог — разумеется, они тоже опасались за свои жизни. О моем взвинченном состоянии ясно говорил тот факт, что я предпочел игнорировать миссис Брокльбанк, хотя она милая женщина — в хорошую погоду, — и от разговоров с ней я всегда получал удовольствие. Конечно, в те далекие дни, когда наши мачты были целы… Но это к делу не относится.
Появился баталер и вклинился между мной и мистером Брокльбанком.
— Они не спешат, мистер Тальбот, лентяи эдакие.
— Быть может, они опасаются неблагоприятного исхода и хотят оттянуть зловещий миг.
— Беспутные, кругом в долгах — что для таких любой исход?
— «Уколите нас — и разве не потечет кровь?»
— Простите, сэр?
Брокльбанк чуточку придвинулся:
— Мистер Тальбот процитировал «Венецианского купца». Нет, нет, мистер Тальбот. Вы не знаете низшего сословия — в отличие от меня; ведь я время от времени принужден жить среди них. Сейчас модно рассуждать о порочности и греховности высшего общества. Это пустяк по сравнению с порочностью и греховностью низшего сословия, сэр! Никогда не следует забывать, что порок всегда с нами, как сказал, вероятно, какой-нибудь поэт. Даже здесь, на корабле, меня — обворовали! На ложе страданий…
