Энергичные обороты Иосифа свидетельствовали о том, что он опять зацепил что-то в темноте своей ношей. Хольм завел какое-то приспособление для переноски книг, но с ним было трудно управляться на крутых и скользких ступенях.
– Вот как! Ты сделал сегодня вклад в кассу «фирмы», – произнес Иосиф иронически при виде Оке, отставляя на время книги.
Оке уже приелась манера Иосифа говорить полунамеками, однако он невольно был заинтригован.
– Разве ты не знаешь, что Хольм, можно сказать, владелец молочной? – продолжал Иосиф.
– Он говорил как-то, что дал взаймы денег на переоборудование, но я не знал, что магазин принадлежит ему.
– А чем же, ты думаешь, он существовал все годы кризиса? Состоятельные люди не очень-то охотно приобретают подержанные вещи, а те, кто годами живет на пособие по безработице, идут к букинисту не покупать, а продавать книги, если только им попадет в руки такой предмет роскоши.
– Зачем же Хольм приобрел лавку, если она плохо окупается? – возразил Оке хмуро.
Из того, что Иосифа увольняют, еще не следовало, что надо охаивать «фирму».
– Это история длинная, но крайне простая. Его отец был обеспеченным человеком, пока не пустился в спекулятивные сделки, понадеявшись на спичечные акции. За самоубийством Крейгера[34] в Париже последовал крах также и Хольма-старшего. Сын еле-еле смог закончить свое образование, а потом у него просто не было никакого выбора – пришлось становиться за прилавок. Поскольку он раньше метил в просвещенные эстеты, то и остановился на букинистической торговле – все же «интеллектуальный» труд. На те крохи, которые старик ухитрился спасти, купили у старой хозяйки эту лавку, да, на счастье Хольма, хватило еще и на бакалейный магазинчик. А не то жить бы ему здесь в чулане, а не в собственной квартире со всеми удобствами в Бергсюнде.
Иосиф снова надел на плечи ремни; Оке отправился в книгохранилище – поставить пустую бутылку и взять охапку книг. Когда он спустился во двор, Иосиф спросил, где он думает провести вечер.
– Хотел в «Лондон» пойти…
– А, плюнь ты на кино – в такую погоду! Я задумал хоть раз внести разнообразие в наше меню. Сегодня получка, мне кое-что причитается, так что я угощаю обедом в «Пагоде», а потом можем заглянуть в парк Тиволи.
Оке был все еще не в духе и собирался ответить, что он не ожидает получки и не может тратиться, но в эту минуту Хольм позвал Иосифа:
– Тебе придется заняться покупателями. Я уйду часа на два.
– Не утонуть бы мне в потоке покупателей! – ответил Иосиф со своей неизменной язвительной гримасой.
Оке продолжал выколачивать книги в одиночку. Все-таки что-то похожее на настоящую работу… Плохое настроение постепенно выветрилось. Вдруг на него напало желание запеть, и он начал колотить переплетенные книги с таким шумом, словно кто открыл стрельбу из карабина. Очень скоро в первом этаже открылось окно и показалась седая старушечья голова с растрепанными прядями на лбу и опухшими глазами. Хриплым от негодования голосом старуха закричала на него:
– И долго ты собираешься тут безобразничать? Сейчас же прекрати, не то позову полицию! Кто не получит чахотки от вашей проклятой пыли, того уж, верно, ничем не проймешь!
Оке попытался возразить, что сквозь ее постоянно запертое окно и пылинке-то не просочиться, но это было все равно что гасить пламя керосином.
– Я пожалуюсь господину Хольму, и он тебя выгонит – вот увидишь! Уж он-то воспитанный и вежливый человек. Не понимаю, как он только уживается с такими работниками!
У окон мебельной мастерской на противоположной стороне двора столпились любопытные столяры, а в подворотне хохотал, соскочив с велосипеда, мальчик-рассыльный. Оке испугался, что какой-нибудь проходящий по улице полицейский услышит перепалку и в самом деле вмешается.
– Что вы тут расшумелись?
Иосиф высунулся из окна конторки и пристально поглядел сквозь очки на старуху. Эффект был быстрым и неожиданным.
– Цыган проклятый! – пробормотала она и захлопнула раму так, что только стекла зазвенели.
– Она грозилась полицией за то, что я хлопал книгами, – объяснил Оке.
Иосиф только расхохотался в ответ:
– Знай себе продолжай! Запрещение шуметь действует только с десяти вечера, и Хильда отлично это знает – она не один год работала консьержкой. А сейчас, видно, не в духе с похмелья и ищет, с кем поцапаться.
Весь остальной день Хильда не показывалась, но под вечео, когда Иосиф и Оке переходили Хёторгет по пути в «Пагоду», они снова столкнулись с ней.
Перед входом в рынок стояла тележка, нагруженная козлами и досками. На мостовой валялись сливовые косточки и листья цветной капусты, и над серым квадратом площади еще стоял запах свежей зелени, хотя торговля уже была закончена и товары убраны.
На смену георгинам, помидорам и моркови на площади появились огненно-красные шинели Армии спасения.[35] Четыре христовых воина женского пола в траурных капо-пах на гладко причесанных головах пощипывали струны своих гитар и как раз приготовились запеть. С самого края окружившей их толпы стояла Хильда, опираясь на трость с ручкой из черного дерева. Она уже протрезвела и явно приняла меры к тому, чтобы выглядеть прилично; но сейчас по щекам ее катились слезы и свободная рука шарила в кармане пальто в поисках носового платка.
– Оплакивает собственное грехопадение, – констатировал Иосиф холодно. Потом прибавил с оттенком сострадания в голосе: – Она переживает адские мучения с тех пор, как уверовала, что попадет на небеса, если бросит пить.
* * *
Лифтер притормозил на пятнадцатом этаже Кунгстурнет, и лифт остановился с легким толчком. Иосиф и Оке вышли следом за группой дам, направлявшихся в кондитерскую.
– Я заказал столик в «Каюте» на восемь часов. А пока мы можем пройти наверх и полюбоваться видом, – предложил Иосиф.
Свежий ветерок встретил их уже на лестнице, ведущей на крышу. Казалось, сама осень шлет свой хладный привет с серебристо-белого неба. На зеленых островках в заливе Сальтшён и на кудрявом холме, возвышавшемся над крышами Норрмальма и увенчанном скромным зданием старой обсерватории, листва уже начала желтеть, переходя местами в ржаво-коричневый цвет.
Большая белогрудая чайка прервала свой парящий полет и устроилась на позолоченной верхушке флагштока рядом с ними. С террасы отчетливо было видно пятнышко на клюве и рыбьи глаза с красным ободком.
– Узнаёшь нашу улицу? – спросил Иосиф, указывая куда-то в море крыш с башенками и жестяными флюгерами.
Улица казалась глубоким оврагом, на дне которого непрерывно струились машины. Ослабленный расстоянием гул движения напоминал журчание потока. Внизу Оке никогда не замечал, насколько красив город. Дым из высоких труб в заводских районах расплывался в легкие облачка, острые контуры башен скрадывались в невесомой вечерней мгле. На западе, на краю неба, солнечный жар еще не успел потухнуть, и озеро Меларен пламенело медно-красным просветом между окутанными голубыми сумерками лесистыми холмами.
Чайка снова взлетела. Оке проследил за ее парением, и вдруг у него защекотало под ложечкой – на мгновение ему показалось, что он сам парит птицей над Стокгольмом.
Сидя за столиком в «Каюте», Иосиф и Оке видели очень мало. Поэтому, поев, они снова вышли на террасу, чтобы дождаться момента, когда загорятся уличные фонари. Внезапно вдоль всех набережных вытянулись цепочки огней. Их ясный белый свет контрастировал с ярко-желтыми квадратами окон на Сёдэр и Кунгсхольмен. Зато лежавший поблизости низкий район Клара казался темным, и церковная колокольня вырисовывалась черным силуэтом, прорезанным светящимся циферблатом курантов.
Оке стал глядеть в сторону Юргорден. Разноцветные огни Грёна Люнд отражались плавно колеблющейся гирляндой в заливе Сальтшён. Глядя на них, Оке невольно испытал чувство праздничной радости; он не знал еще, какую тоску нагоняют аллеи увеселительного парка на того, кто только что видел за игорным столом, как его последняя монетка исчезает в чужом кармане.
* * *
На следующее утро Иосифа уже не было в лавке. После него остался только лист восковки с надписью «Спасибо за все». Хольм смял бумагу и сердито выбросил в корзину.
– Я пожалел беднягу и приютил его, когда он торговал шнурками и не имел жилья, а он взял и удрал! Не мог подождать, пока ты освоишься с работой.
Внезапно Хольм подскочил к прилавку, выдвинул ящик и открыл небольшой металлический ларец.
– Хоть мелочь оставил – удивительное благородство!
Оке онемел. Неужели Иосиф вор? Неужели он бежал, ограбив кассу? Не так уж много денег там было, а если полиция станет разыскивать Иосифа, то у него нет почти никаких надежд спастись.
– Ты думаешь сообщить в полицию? – спросил Оке, запинаясь.
Хольм нервно забарабанил суставами по прилавку, взвешивая обстоятельства дела:
