– Все. На этом ставим точку. Сейчас он потащит нас в галошный магазин и докажет, что эта практичная черная резиновая ботва имеет розовую подкладку. Кирилл. Отвянь по‑хорошему. Ты Стасе устроил променад. Мы составили вам компанию. Прекрасный день, но дальше нам не по пути.
– А почему ты не женился? – внезапно оживился Сурикат, хватая Вайпера за уши и заглядывая ему в испуганные глаза.
– Отстань, дурак, уши оторвешь!
Но Сурикат, если на что нацелился, не отступится. И все про это в курсе.
Когда ушам стало совсем плохо, Вайпер сдался.
В куцем кастловском дворике мы услышали его краткую, но поучительную исповедь.
– Если станете перебивать, вообще ничего не скажу, – заранее предупредил Вайпер.
Мы дружно поклялись, что будем немы как дохлые гадюки.
У Вайпера есть несносная привычка снабжать рассказ миллионом ненужных ветвистых подробностей. Если их отбросить, то картина вырисовывалась следующая.
Вайпер откликнулся на мольбу некоей девушки, пообещав помощь в написании какой‑то институтской пофигени. Она вроде как об субкультуре эмо ее кропала, а реальной информации – ноль. Вот дура‑то. Коли не в курсе, зачем вообще лезть в чужую тему?
У Вайпера была цель. Он не скрывал, что твердо намеривался выказать себя самым главным идеологом эмо‑течения. В чем‑то он прав, но в остальном – врет и не краснеет.
– Она такая! Она меня три часа слушала и все фиксировала на камеру.
– Ну‑ну, – не удержался Сурикат, но тут же показал жестом, что его рот на замке.
– А как она готовит! Ребята! Это просто праздник живота!
Танго больно стукнул Суриката по макушке, чтоб заткнулся.
– Невероятное взаимопонимание. Я только начну говорить, а у нее рот так немного приоткрывается от…
Тут Суриката прорвало. Он скакал как бешеная макака и такое кричал!
Потом его отловили и попинали слегка. Я тоже участвовала. Кирилл стоял неподвижно и оглядывался по сторонам, опасаясь, что мы привлекаем слишком много внимания.
– Так почему ты не женился? – задыхаясь от смеха, твердил Сурикат.
– Она отнесла готовую работу в свой универ. А там ей какой‑то гад сказал, что все это лажа. А она рассердилась и послала меня на… Больно надо! Я ей цветок купил, а она…
– Что за цветок? – деятельно заинтересовался Танго, зная о ботанических пристрастиях Вайпера.
– Какая разница.
– Кактус? А она им тебе по морде, – довольным голосом уточнил Танго. – Ты, батенька, во второй раз наступаешь на те же грабли. Помнишь, та куколка…
– Еще слово про кактусы, я с вами навсегда не разговариваю!
Пока мы молча переваривали услышанное, из Кастла вынырнули страшно занятые нагуталиненные эмочки. Им кто‑то вдолбил в мозг, что волосы должны быть толстые и черные. Они и рады стараться. От изобильных теней вокруг глаз они казались двумя взъерошенными совенышами в коротких клетчатых юбках.
– «Юбка клетчатая. Шотландская. Очень модная», – пробормотал Кирилл, а потом, заметив наше удивление, пояснил: – Там, в Кастле, на ценнике так было написано. Ей‑богу.
Мы, не сговариваясь, дружно вздохнули и пошли прочь.
В кафе тем же днем мы в том же составе угощались всякими вкусностями. Счет оплатили пополам Кирилл и Вайпер, как самые кредитоспособные. Причем сдачу Сурикат зажопил, туманно объяснив, что у него малые дети по лавкам плачут.
– Купи им лавки, чтоб они по ним не убивались, – издевался Танго, чуткий на чужие словарные ошибки.
– А какие тебе эмо нравятся? – спросила я у Вайпера.
– Чисто внешне или по характеру? – И не дожидаясь уточнения, Вайпер тут же принялся расписывать прелести своего идеала: – Они скорее должны быть ближе к эмо‑кид. Но не совсем. Эмо‑кид не для меня. Эмо‑кид слишком много о себе мнят. Моя девочка будет мне друг, умная, но скромная. Девочка‑соратник. Мы с ней таких дел понаделаем! Столько всего можно натворить! Ну а внешне? Красивая на меня не западет. Я свою планку знаю. Но чтоб не страшненькая. Может, китаянку соблазнить? Они такие особенные. Я как их вижу…
– У тебя… – спошлил Сурикат.
Когда Сурикат перенес майонез от вайперовского салата со своего лица на салфетку, разговор продолжился самым неожиданным образом:
– А мне нравятся такие, как в кино. Васаби? Или еще как‑то. Убей, название не помню. Там еще девчонка из Японии папашу нашла из Франции… – мечтал Танго.
– Скорее, наоборот, – перебил неутомимый Сурикат.
– Там такая прикольная девочка, яркая, веселая, непосредственная, открытая.
– Папаша тоже ничего… – изумил нас Вайпер. Сурикат незамедлительно сделал вывод, что знает, какой у вайперовской девочки будет нос.
– Значит, вам нравятся азиатки? – решила я.
– Национальность не имеет значения.
– А мне такие, как Стася, нравятся, – немало огорошил меня Сурикат.
Кирилл тоже сильно удивился. Если честно, остальные тоже.
– Но ты, Стася, слишком ангел. А мне нравятся ангелы с червоточинкой. Ты уж больно правильная. И ранимая. Тебя обидеть, что ребенку в душу насрать.
– Сурикатище, ты – человек! Мы с Вайперенышем все о сиськах‑жопках, а ты про душу вспомнил. Человек! Напиши про нее стих!
– Не надо, – испугалась я.
– Та девочка у метро тоже была ангел, но ее хмырь чужой увел, – как ни в чем не бывало продолжил Танго.
– Да что вы все делите на «наших» и «чужих». Прямо как на войне, – недоумевал Кирилл.
– Брат. Это и есть война. И мы в ней наверняка проиграем. Мы те, которых победят. И мы с этим живем, – спокойно сказал Вайпер.
Обстановку дома я не сумела бы охарактеризовать одним словом. Приличным. По всей видимости, маме стало скучно без работы. Она, как только уходит в отпуск, сразу меняется. И не в лучшую сторону. Ей кажется, что все нормальные люди нежатся на дорогих пляжах, и только она страдает в душном городе.
Что ни день, снова я слышу рассуждения мамы про школьные интриги. Получается, что директриса вроде всевластной барыни, которая может приблизить, а может и оттолкнуть. То приветливая, то высокомерная. И все страдают, не зная наверняка, почему впали в немилость. Особенно часто мама вспоминает про завхоза, которая буквально стелется перед барыней. Если ей позволяют выпить чашку чая в заветном кабинете, то на нее вроде как падает отсвет чужого величия. И за это готова разбиться в лепешку. И муж ее батрачит после основной работы. Лишь бы барыня слово доброе молвила.
Мне кажется, что мама так погрязла в этой паучьей войне, что уж сама как эта завхоз. Иногда я замечаю, что она с нами разговаривает как директриса. Те же замашки, те же интонации. И еще мне кажется, что она из‑за своих фантазий жутко одинока. Ведь никто не сумеет всерьез подыгрывать ей в спектакле, где она владычица морская, а мы, типа, кильки у нее на посылках.
– Папа. Давай я не буду больше брать у тебя деньги, и накопим на маленький участок в садоводстве?
Такая сельскохозяйственная идиллия папе кажется откровенно дурацкой:
– Ты можешь себе представить маму с лопатой? Я – не могу.
– А если без лопаты? На хрен нам сдались эти корнеплоды. Пускай будет газон и пара яблонь для тени. И маленький домик в одну комнату.
– И кухня. И мангал. И беседка, чтоб там есть шашлыки. И баня, чтоб гости могли расслабиться. Идет. Надо попробовать ее уболтать.
Мы смело отправились на разведку. Я – в первых рядах, папа на шаг отстает, так, на всякий пожарный случай.
Мама уперлась в телик. Злая, несвежая, на голове воронье гнездо. Причем фантазия у вороны явно подкачала.
Митька тряс будильником, очевидно строя глобальные надежды на его содержимое.
– Жена, участок покупать будем?
Нехотя оторвавшись от суда, который, как водится, идет, мама подняла на нас тяжелый взор мрачной недоеной коровы.
– На какие шиши? Или вы думаете, что я с зарплаты заначки делаю?
– А деньги от продажи бабушкиного дома? – напомнила я.
– А какое тебе дело до тех денег? Вот тебе, а не деньги! – Мне показали фигу.
– Ты что, в самом деле? Она дело говорит. Давай купим участок, будешь валяться там на травке, загорать, подруг приглашать на природу. Все лучше, чем сиднем дома сидеть.
Постепенно, словно дирижабль, мама стала надуваться, одновременно поднимаясь со стула. Папа струхнул и подался назад. Поближе к двери.
– Значит, вот вы как? Сговорились. Лишь бы от меня избавиться. А еще отложенное на черный день растранжирить?
