«1. С. убила Удо
2. С. увела у меня Райнхарда
3. С. распустила сплетню про меня и Удо
4. С. спихнула меня с лестницы».
Пока больше ничего в голову не приходит, но и этого с лихвой хватит. За такое полагается высшая мера. Или пожизненное заключение, хотя не надо быть такой кровожадной. Уговорили. В конце концов, мы же родственники.
Вот работа Любена Вожена,[35] французского мастера эпохи барокко: аллегорическое изображение пяти чувств — просто и элегантно. Художник не стал громоздить одну на другую множество лишних деталей — ни к чему перегружать изображение какими-то мелочами, ни к чему утяжелять его, все должно быть строгим и лаконичным. Три красно-розовые гвоздики в шарообразной прозрачной вазе — не то что голландские роскошные букеты. Страничку нотной тетради закрывает перевернутая лютня, тонкий, изящный инструмент, мастерски сработанный, с отполированным точеным корпусом. На фоне каменной стены два силуэта — краюха белого хлеба и бокал красного вина. На светлом столе лежат колода игральных карт и зеленый бархатный мешочек — видимо, касса игроков. Однако более других предметов взгляд притягивает черно-белая шахматная доска, чья геометрическая точность контрастирует с остальным беспорядком и неправильной формой хлеба, цветов в вазе, с произвольными складками мешочка.
Лютня — это слух, вино — вкус, гвоздики — обоняние, карты — зрение, горбатая краюшка хлеба — осязание. А шахматная доска, очевидно, символизирует расчетливый ум, рассудок. Без этого картина человеческих чувств не полна. Кисть художника не осилила лишь неведомое, загадочное шестое чувство, превосходящее все остальные.
Есть на свете гениальные шахматисты, которые ставят своим противникам мат путем простых математических вычислений и элементарной логики. Но есть и такие, которые чуют слабость соперника именно этим сверхъестественным шестым чувством. У них неплохие шансы стать однажды вице-чемпионами мира, но вот одолеть компьютер — не дано.
Я же воспринимаю мир то как невротик, то как художник. В тот вечер, с больной ногой и разрывающимся сердцем валяясь на софе, я решила: никогда больше, до конца дней моих, не стану себя жалеть, буду действовать — есть проблемы, значит, надо их решать!
Из гостиной я руководила детьми, которые готовили обед, вернее, разогревали уже готовый полуфабрикат. Они явились в гостиную с тарелками, на которых дымилась лазанья, уселись на ковер, тут же заляпали его томатным соусом и стали с аппетитом жевать перед включенным телевизором. А Райнхард, который в своем Бакнанге хотя и вырос без салфеточек и специальных рыбных ножей, все-таки не любил, когда нарушался привычный порядок, а потому нетрадиционная трапеза на ковре в гостиной ему бы не понравилась. Йост уплетал лазанью за обе щеки, и я, казалось, слышала, как Райнхард говорит на своем швабском диалекте: «Если бы у нас не было Йоста, пришлось бы завести свинью, а то некому было бы столько съесть!» Однако дети были под впечатлением от уютного семейного обеда, и когда отец вошел в дом, они спокойно удалились в свои комнаты.
— Мне нужно поговорить с папой наедине, — сообщила я им с таинственным видом.
Итак, муж увидел меня одну, на софе, с перебинтованной ногой и страдающим выражением лица.
— Что с тобой случилось? — воскликнул он, кажется даже не притворяясь.
И тут меня понесло, куда девалась моя робость: Сильвия, Сильвия, Сильвия! Она сама призналась мне, что у нее роман с моим мужем! Теперь Райнхард не отвертится! Это она растрепала по всему городу про меня и Удо, она оклеветала меня! Мало того, она еще пыталась меня угробить! Она и Удо на тот свет отправила!
Райнхард только тряс головой, но не перебивал. Наконец он спросил:
— Ты уже была у врача? Нужно сделать рентген ноги. Но вообще-то у меня впечатление, что ты больше повредила голову, а не ногу.
Я вышла из себя, откинула плед, которым Лара меня укутала, и показала мою рану. Нога между тем страшно отекла, раздулась до самого колена, и когда я задрала повыше юбку, он увидел огромные фиолетовые синяки, царапины и кровоподтеки. Пусть говорит после этого, что у меня мания преследования!
Райнхард подошел к телефону и позвонил нашему домашнему врачу.
— Моя жена немного ушиблась, — услышала я его голос из коридора. — Доктор Бауэр приехать не может, — объявил он мне, — велел привезти тебя к нему.
Муж принес мне правый ботинок и одну из своих домашних тапок. Я оперлась на его руку и прошлепала к двери. Когда же я уже сидела в машине, меня вдруг пронзила мысль: мы сейчас поедем совсем не к доктору, а на свалку или в каменоломню, и там мой неверный пришибет меня автомобильным домкратом!
Но нет, мы ехали в правильном направлении, на Вахенберг Райнхард не свернул. Вдруг он резко затормозил:
— Ты мне только вот что скажи, — нервно спросил он, — с чего ты взяла, что Сильвия убила Удо?
Наверное, не очень дипломатично в данной ситуации упоминать Герда Трибхабера? Накануне я сдуру все открыла Сильвии и поплатилась, а теперь вот Райнхард пристал! А я, можно сказать, на одной ноге, сопротивляться не смогу! Но если сказала А, надо говорить и Б.
— Ты убрал с ночного столика Удо бутылку с отравленным соком и выбросил ее в наш мусорный контейнер, — произнесла я, — надо думать, по просьбе Сильвии. И никто тебе не поверит, что ты ничего не знал о ее махинациях.
— Секундочку, — перебил он. — Ладно, признаюсь, я спал с Сильвией, ты меня довела, сама виновата, нечего было вечно ломать комедию! Я действительно забрал бутылку со столика Удо, и меня об этом просила Сильвия! Но на то у нее была особая причина, уважительная!
Он стал рассказывать, что Удо, как утверждает Сильвия, разводил в соке свои сердечные таблетки, чтобы легче было глотать. Если бы врач обнаружил на столике бутылку, пришлось бы отдавать сок на экспертизу, делать анализ, черт знает сколько времени бы потребовалось, зачем было все осложнять.
— Так вот, она и попросила, когда мы ей тогда звонили, чтобы о смерти мужа сообщить, бутылку эту тихонько взять и спрятать! — заключил Райнхард.
— Ну и дурак же ты! — крикнула я. — Поверил этой чуши! Таблетки разводят в стакане, целая бутылка не нужна! А в сок подмешали не таблетки, а сердечные капли, да еще столько, что быка свалить можно! На ночном столике не было никакого стакана, зато лежала чайная ложечка, чтобы принимать капли! Сильвия — убийца, а ты — ее сообщник!
Райнхард все больше бесился, чувствовал, что его загоняют в угол. И решил нахамить мне в ответ, нападение — лучшая защита.
— Да если бы ты не наставила мне рога с Удо, я бы в жизни с Сильвией не связался. Сама знаешь, она не в моем вкусе!
— Давай двигай, — прошипела я, — поздно уже. Доктор ждет! Я, в отличие от тебя, никогда налево не гуляла.
Сильвия не в твоем вкусе, а Удо уж точно — не в моем! Не веришь — не надо, дай мне выйти из машины! Ни минуты не хочу больше с тобой здесь оставаться!
Это подействовало, и он поехал дальше. До самой клиники мы оба молчали. Там я с трудом вскарабкалась по лестнице. Райнхард не протянул мне руку помощи, уселся в приемной и тупо уставился перед собой.
Доктор Бауэр помог мне сесть в кресло для обследования. Первым делом он хотел знать, как я сподобилась так себя покалечить.
— Упала!.. — крикнул муж через открытую дверь.
— Не с вашей ли помощью? — засмеялся доктор.
В последующие несколько дней мне такой вопрос задавали часто.
— С лестницы в подвал, — добавила я.
— А бинты? Кто же их накладывал? — расспрашивал доктор и, качая головой, разматывал все, что наваяла на моей ноге Лара. — Завтра ждите новых синяков и гематом. Ночью немного поболит, но перелома, к счастью, нет. Я вам дам мазь от отеков и обезболивающее. А вашему мужу придется несколько дней носить вас на руках!
Я не выдержала:
— Доктор, помните, вы приезжали тогда, когда Удо умер? Скажите, это правда, что он не мог глотать таблетки?
Доктор Бауэр задумался:
— Вообще-то я не имею права давать сведения о моих пациентах, даже о покойных. Спросите лучше у его вдовы, как мы мучились: некоторые лекарства с огромным трудом удается достать в жидкой форме.
Ага, слышали?! Пусть Райнхард знает — я права!
На обратном пути он снова неожиданно остановился, вспомнил кое-что важное.
— Слушай, быть не может, — встрепенулся он, — она не убийца. Ты же на моих глазах выпила весь сок, что еще оставался в бутылке! Или ты ведьма? Может, тебя яд не берет, которым можно быка свалить?
Тут уж я ему все выложила:
— Это была совсем другая бутылка! Я хотела тебя проверить, хотела посмотреть, будешь ли ты смотреть спокойно, как я помираю!
Райнхард как с цепи сорвался:
— Господи! Что ж это у меня за баба безмозглая?! — заорал он на диалекте. — Не стал бы!
