«Понимаешь, – тараторила Маруся, похлебывая большими жадными глотками глинтвейн, – люди не задумываются о будущем. Они захламляют планету – свой дом родной – ядовитыми отходами, продуктами промышленной переработки, полиэтиленовыми пакетами, пластиком и парафином». Прервавшись на мгновение, допив залпом глинтвейн, Маруся закусила его крошечной тарталеткой с икрой и продолжила: «Люди выпускают в воздух из труб угарный газ, азот, которые окутывают Землю, будто капроновый чулок. И самое удивительное, – бубнила она, быстро проглотив содержимое рюмочки коньяка и отправив вслед за ним три оливки, – что это совершенно никого не волнует, кроме горстки ученых, рассыпанных по далеким западным лабораториям, и некоторых доцентов, прозябающих у нас на кафедрах». Выпитое и съеденное немного взбодрило Марусю, согрело, дало силы для того, чтобы не сбавлять взятый темп. Она чувствовала: эффект зачета достигнут, слушатель заинтригован, парализован и на короткое время сведен с ума потоком разнообразных научных фактов и точных цифр.
Время близилось к полуночи, гости выходили перекурить на балкон, разбредались по домам. Три разбившиеся об айсберг и утонувшие девчонки, облачившись в коротенькие пальто, понуро удалились, посмеиваясь над Марусей, многозначительно поглядывая друг на друга, закатывая глаза, крутя пальцами у виска. И тем не менее Митя, каким-то образом умудрившийся вставить в паузу, что его так зовут, мутно предложил проводить Марусю до метро. Он спросил, обращаясь не то к Марусе, не то к самому себе: «Проводить, что ли? Или не провожать?» В коридоре, неохотно помогая ей надеть куртку, наблюдая, как она поправляет ободок на вьющихся золотистых волосах, он узнал, что на Западе давно оценили масштаб назревающей экологической катастрофы. Там предпринимают шаги не только для того, чтобы искоренить последствия былых загрязнений окружающей среды, но, что самое главное, стараются предотвратить любое новое преступление против природы Земли. Так объясняла Маруся растерянному Мите уже в лифте, и благодаря этой страстной речи он, кажется, заметил ее губы, которые были в катастрофической близости от его полураскрытых от удивления, чуть обветренных губ.
Вот они уже идут по улице в сторону метро. Мимо серых девятиэтажек и тусклых, мигающих фонарей. Несмотря на позднюю осень и сумерки, воздух по-весеннему пахнет дождем и мятой. Маруся рассуждает о мерах по защите природы, предпринимаемых в разных странах. Митя идет рядом, кивает, старается согреть руки в карманах, немного зябнет, кутается в шарф. Ничего подобного он никогда не слышал из женских уст. «И очень жаль, – говорит Маруся. – Очень жаль, что все так складывается. А вот жители европейских городов стараются чаще ездить на велосипедах, чтобы не загрязнять воздух выхлопами машин. Постепенно у них там происходит переход на дизельное топливо. Используют специальные сумки для шопинга вместо целлофановых пакетов. А еще они сортируют мусор, выкидывая его в несколько разных контейнеров в зависимости от материалов и способов их утилизации».
Уже в поезде, что вез их из Алтуфьево в сторону центра, Митя-айсберг ни с того ни с сего, прервав неловкое молчание, неожиданно и решительно возразил, что культура культурой, экология экологией, но, если вдуматься, ужасно напрягает: сортировать мусор, складывать его в несколько разных пакетов. Пластиковые бутылки – отдельно. Бумагу – отдельно. «Как ты думаешь, кто из этих людей на такое способен?» – и он указал глазами на усталых, рассеянных пассажиров полуночного вагона. Поезд остановился в темном туннеле, а Митя и Маруся, оживившись, рассматривали полусонных парней, усталых мужчин в кожаных куртках, девушек в лайковых сапогах, прикидывая, кто из них сможет хотя бы неделю сортировать мусор, и потом пытаясь угадать, кто из них донесет пустую пачку от сигарет или окурок до урны, а не выбросит где попало: на траву, на тропинку бульвара. Они смеялись, толкали друг друга локтем в бок, высказывая предположения о том или ином попутчике, и так увлеклись этой игрой, что Митя забыл выйти на своей станции. Незаметно они оказались возле Марусиного подъезда. Стояли во дворе, и, несмотря на затянувшуюся речь о вреде пластика и полиэтилена, Мите все же удалось в первый раз прикоснуться к ее горячим, мягким губам. У него оказались большущие и сильные губы, от которых было невозможно оторваться. С каждой секундой они втягивали Марусю все сильнее, выпивая ее волю и наполняя тело теплой пульсирующей болью. И она вспомнила, как в детстве, совершенно бездумно, в феврале, в мороз, коснулась губами холодной лазалки. И обожглась. Но этот долгий, бессовестный поцелуй не помешал ей, с трудом оторвавшись, все-таки договорить, что больше всего ее удивляет отсутствие ответственных людей, готовых взять на себя заботу об экологии планеты, о контроле над ее климатом, от стабильности которого зависит жизнь наших детей и внуков. «Все мы занимаемся какой-то второстепенной ерундой. Наша деятельность, по сути относящаяся к сфере услуг, направлена на осуществление мелких профессиональных целей и на личное обогащение. Если бы я только могла, – вздыхала Маруся, обнимая Митю за шею, – я бы с удовольствием связала жизнь с важнейшей миссией – борьбой с глобальным потеплением и экологической катастрофой. Но что я могу поделать? У нас очень низкое экологическое сознание. На экологические нужды почему-то требуются инвестиции иностранных бизнесменов. Потом мы будем расхлебывать последствия этих лет».
Они стояли у подъезда, во дворике. Медленно и задумчиво из фиолетового неба хлопьями падал первый ноябрьский снег. Снежинки порошили Митины черные волосы, ложились на его серо-синюю куртку. Хлопья снега не успевали долететь до земли и таяли на лету. И когда Маруся запустила руку в Митины вихры, то узнала, что они густые, жесткие, непослушные, усыпанные крошечными капельками, в которые превращались растаявшие снежинки, осколки неба, микроскопические кружевные салфетки, идеально ровные и упорядоченные миражи.
Вечером он иногда звонил и тусклым, тихим голосом бросал: «Освободилась? Не хочешь проветриться?.. А, ну тогда на «Новокузнецкой». Я буду там минут через сорок!» И Маруся начинала метаться по белой комнатке среди шкафов с синими папками и четырех исполнительных сослуживиц, торопливо выстукивавших перед мониторами. Каждый раз, стараясь казаться спокойной и деловой, она выдумывала какой-нибудь хитрый предлог, чтобы отпроситься чуточку пораньше. Хватала сумочку под мышку, юркала мимо кабинета Татьяны Васильевны и, задыхаясь от восторга, ликуя, что снова свободна, вырывалась в фиалковые сумерки в распахнутом пальто, на бегу наматывая на шею изумрудный платок.
Митя ждал в метро, привалившись к колонне, уткнувшись в журнал: скучающий, усталый, рассеянно замирая, раздумывал о чем-то. В этот момент он больше всего напоминал Марусе не айсберг, а Айзенберга, старенького доцента кафедры информатики, целью жизни которого было завалить как можно больше студентов на зачете и навязать всем подряд отработки за пропущенную лекцию. От подобного сравнения становилось тревожно. Она подходила. Не замеченная, чуточку притопывала ногой, улыбалась и очертя голову принималась болтать дальше. Все, что знает. Чтобы не разбиться и не утонуть, как те три девчонки. Чтобы не срезаться, как на отработке по информатике. Чтобы не молчать, как скучающие молодые парочки в кафе или бесформенные и потерянные взрослые пары повсюду вокруг. Приноравливаясь к его быстрой походке, Маруся почти бежала по Ордынке, прячась в платок от встречного сквозняка. Задыхаясь горьковатыми выхлопами гудящих в пробке машин, она без умолку тараторила про парниковый эффект. Во-первых, потому что считала это важной и не пустой темой для разговора. Во-вторых, потому что это была одна из тех немногочисленных тем, в которых Маруся действительно разбиралась. Она не могла с тем же успехом обсудить, скажем, бутики Москвы или модные тенденции этого сезона. Она ничего не знала о жизни знаменитостей, которую все подряд норовят подсмотреть в щелочку штор или в замочную скважину. Ничего не смыслила она ни в экзотических кухнях, ни в экстремальных видах спорта, ни в образе жизни торговцев нефтью. Можно даже сказать, что Маруся вообще ничего не знала об этом мире, об этом городе. И все, что творилось в стране и за ее пределами, оставалось недоступным для ее понимания. Зато она была осведомлена обо всем, что связано с парниковым эффектом. «Причиной его, – щебетала Маруся, – многие ученые считают усиление солнечной активности. Но это не совсем так. Некоторые другие специалисты придерживаются мнения, что парниковый эффект вызван усиленным выбросом в атмосферу угарных газов».
Митя молчал, слушал и впитывал. Однажды Маруся и сама немного удивилась: почему это он так покорно внимает, никогда не прерывая ее затянувшиеся лекции-монологи. И тогда она принялась строить разнообразные догадки. Маловероятные: что ему интересны рассуждения, касающиеся климата планеты и халатного обращения человечества с природой. Более вероятные: что Мите совершенно все равно и, о чем бы она ни говорила, он пропустит ее слова мимо ушей, ничего не услышит и будет продолжать думать о своем. Со временем выяснилось, что все Марусины версии в общем-то недалеки от истины. Оказалось, он – подающий надежды журналист, работающий в разнообразных ежемесячных изданиях и уже написавший пару больших статей в популярные еженедельники. И у него всегда при себе, в кармане синей куртки или вельветового пиджака, имеется маленькая черная записная книжка – молескин. Бывали дни, когда айсберг Митя, начиная понемногу оттаивать, вдруг выныривал из ледяной воды своих раздумий, брал Марусю под руку и аккуратно вел, чтобы она, разговорившись, не налетела на встречного, не споткнулась и не прошла по луже. Или, взяв ее за руку, почувствовав, что ей холодно, предлагал зайти куда-нибудь погреться, посидеть, выпить чая или глинтвейна. Но эти короткие случайные потепления вновь сменялись резким, неожиданным и обидным похолоданием. И тогда со стороны могло показаться, что он безразличный и даже слегка заносчивый молодой человек в толстом свитере и полосатом шарфе. На самом же деле он не просто молчал, а наблюдал, подслушивал и кропотливо заносил в свою книжечку аккуратным бисерным почерком все, что привлекало его внимание в метро, в кинотеатрах, на улицах, на вечеринках. Притаившись, он впитывал все происходящее вокруг, украдкой, как шпион, и в молескине появлялись высказывания знакомых, реплики прохожих, странные ситуации в магазинах, в кафе, уличные сценки, содержимое рекламных растяжек, мигающих здесь и там рекламных щитов. Иногда Митя поспешно и деловито, прямо на ходу, записывал в свою черную книжечку Марусины высказывания. И ее распирало от гордости. Она расправляла плечи и, не умолкая ни на минуту, шла рядом с ним на высоченных каблуках новеньких сапог, изредка переходя на бег. Ее волосы подпрыгивали, переливались золотом, ресницы дрожали, глаза светились, но он ничего этого не замечал, смотрел куда-то вдаль, как будто ловил, а потом старательно фиксировал какую-то важную, неожиданно пришедшую в голову мысль.
