– Пока что-то не везет. Но утром все опять как штык. Никого не отпускаю.
Моторы большой лодки умолкли. Фонарь на ней, мигнув, погас, и в сумерках воцарилось глубокое, плотное молчание.
Лакс шагнул к Уэйду. В отблесках костра глаза шерифа выглядели мягкими и заботливыми.
– Рад, что вы теперь с нами, сэр. Вид вполне бодрый.
Бодрячок наш, – захохотал Винни Пирсон. – Свеженький как огурчик. Три дня всего – и уже как стеклышко.
Шериф махнул на него рукой. Он поглядел на Уэйда так, словно ждал от него шутки.
– Что с него возьмешь, сэр. Мы вот как, пожалуй, поступим: мисс Гуд и я, мы уединимся где-нибудь, поболтаем. А вы, ребята, помозговали бы вместе, как вам перестать цапаться.
– Спасибо, я и так обойдусь, – сказал Уэйд.
– Совет просто.
– Уэйд попробовал улыбнуться, но не смог.
– Черт, – сказал он. – В чем дело, можете мне объяснить?
– Что-что?
– Все тут, похоже, думают… – Он заставил себя отвернуться. – В общем, с меня хватит. Вот так уже нахлебался.
– Бедняжка наш, – сказал Винни Пирсон.
– Особенно от этого типа.
– Верно, и я бы на вашем месте…
– От великого альбиносного сыщика.
Винни расправил плечи. Глаза у него были желтые – ровная, яркая желтизна.
– Я не альбинос, – сказал он. – Швед.
– Рад за вас.
– Факт.
Они стояли вполоборота друг к другу. Клод втиснулся между ними.
– Эй, охолоните-ка оба. Этого еще не хватало.
– Какой еще альбинос, хрена лысого… – хрипел Винни.
– Зародыш, – сказал Уэйд
– Так, я терпел-терпел…
– Наш великий белый альбиносный зародыш.
Пальцы Винни дернулись, но так и не сжались в кулаки. Уэйду пришло на ум, что у них двоих есть некое общее интуитивное понимание природы человеческого животного. До каких пределов можно идти.
Он чувствовал себя раскрепощенным и опасным – то самое скользящее ощущение,
– Значит, так, я вам вот что скажу – проговорил Винни медленно. – Альбинос там или не альбинос, я невинных людей не расстреливал.
– Еще не все потеряно.
– А идите-ка в…
– И вы туда же.
Винни секунду помедлил, потом повернулся и пошел было прочь, но вдруг остановился, уже не освещаемый костром.
– Сыворотка против лжи, – прорычал он. – Вот что надо заказать, и в большом количестве! – И, хохотнув, отошел.
Уэйд слышал вокруг себя разные голоса. Оглядевшись, он увидел, что Лакс ведет Пат к стоящей поодаль деревянной скамейке. Клод опустил руку Уэйду на плечо.
– Ладно, плюнь ты на это. А про альбиноса ловко загнул.
– Ага. Ловко.
– Пошли присядем.
Они подвинулись ближе к огню. Клод стал знакомить его с людьми; ему кивнуло шесть или семь сумрачных лиц под козырьками кепок, а потом довольно долго Уэйд сидел, слушая разговор, который звучал, казалось, на чужом языке. На языке невероятно отвлеченном – сплошь приливы, направления ветров и течений в протоках. Сосредоточиться было невозможно. Отчасти из-за Винни, отчасти из-за этого скольжения. Раз или два его сносило завихрениями голосов, мотало туда-сюда. Другая вселенная, подумал он. Обыденная логика вывернута наизнанку; все существенное, на чем раньше строилась его повседневная жизнь, превратилось в нечто летучее, зыбкое, бесконечно изменчивое. Что реально? Что нереально? Кэти, к примеру, – никакой уверенности. Трудно представить себе, что вот прямо сейчас, в этот миг, она смотрит на то же самое звездное небо.
Он ничего толком не чувствовал. Глотнул пива и попытался взять себя в руки.
– Эти все ребята, – говорил ему Клод, – они же самые настоящие озерные волки. Профессионалы, каких мало. Они откуда угодно ее тебе вытащат.
Из темноты послышался подтверждающий гомон голосов.
На скамейке Лакс и Пат были погружены в свою беседу. Уэйд смотрел на них какое-то время, соображая: может, подойти к шерифу и попросить достать наручники. Выложить кой-какие секреты. Про чайник и про лодочный сарай. Сказать, что он ни в чем не уверен. Хоть раз в жизни объяснить все начистоту. Про отца. Про то, что с давних пор он справляется с жизнью исключительно с помощью зеркал, а теперь совершенно растерян, сбит с толку и понятия не имеет, как выпутаться. И это чистая правда. Он не понимает ни хрена. Не понимает, где находится, как сюда попал и куда двигаться дальше.
Клод тронул его руку; ему показалось прошло уже много времени. Они встали и направились в ту сторону, где Арт Лакс разговаривал в темноте с Пат. Винни Пирсон куда-то пропал.
Уэйд застегнул куртку.
– Под арест? – спросил он беззаботно.
Наутро они отправились снова, и так каждый день в течение двух недель. Озеро было огромное и пустое.
Восьмого октября полиция штата Миннесота отозвала свои три поисковых самолета. Четыре дня спустя пограничная служба вернулась к обычному режиму работы, и к семнадцатому октября из тех, кто вел поиск, остались только две-три частные лодки.
Погода большей частью держалась: сухие ясные дни, холодные ночи. Утром девятнадцатого октября был снег, через два дня слегка подморозило, но потом небо очистилось, с юга подул теплый ветер, и вновь ровно и ярко засияло осеннее солнце.
Размеренный ритм не давал Уэйду впадать в апатию.
По утрам Рут Расмуссен наполняла сумку-термос сандвичами и газированными напитками. Клод и Пат склонялись над атласом, делая в нем пометки красным карандашом, потом все трое спускались к лодке и целый день бороздили озеро, оставляя длинный серебристый след. Глушь подавляла своей массой. Тут, понял Уэйд, кто потерялся, тот просто подчинился закону. Вода в одном месте неотличима от воды в другом месте, Ничего в частности, всё вообще. Леса развертываются в новые леса, небеса наплывают друг на друга. Безлюдье множится, накладываясь само на себя. «Везде» равнозначно «нигде». Безупречная слитность, безукоризненное единство, плоские зеркальные воды, в которых видны точные копии других копий, гипнотическая повторность всего и вся, голубизна, бессмысленность, вечная неизменность. Сюда, понял Уэйд, попадают все исчезнувшие вещи. Оброненные монетки. Иголки, потерянные в стогах сена.
Поиски не имели смысла, он это знал, но он обретал странный покой, глядя в бесконечность вод и лесов. Она напоминала зеркальный ящик у него в голове, куда можно было скользнуть, чтобы пропасть на время.
– Нет – и точка, – сказал Клод.
– Так мы большую площадь охватим.
– Нет.
– Но я же не.. У меня карта будет.
– Можешь ей подтереться. Сказал – нет.
– Все-таки я мог бы.
– Мог бы.
– Чего ж тогда?
– Ничего, – вздохнул старик – Просто нет.
За ужином Уэйд заговорил о том же. Тут, дескать, не практические частности важны. Просто он должен это делать, и все.
Старик поднял на него глаза.
– Согласен, – сказал он. – Но ты и так это делаешь.
– Один, в смысле.
– Не тяни из меня жилы.
– Я не тяну.
– Все равно. Нет – значит нет.
Уэйд посмотрел сначала на Рут, которая качала головой, потом на Пат, которая передернула плечами – мол, нелепость очередная.
Если серьезно, что может такого случиться? – сказал он. – Компас будет, карта будет, какие проблемы? Рацию можно взять.
– Предположим, – буркнул Клод. – И что дальше?
– Искать буду.
– Вот-вот. Где жена, там и муж решил кончить.
– Я должен использовать любой шанс.
Пат метнула в него взгляд.
– Какое рыцарство, кто бы мог подумать. Я просто в восторге. И Кэти небось тоже была бы.
Я вовсе не собираюсь…
– Одинокий объездчик.[31]
Клод смотрел на него через стол. Старик вынул верхний зубной протез, прополоскал в чашке с кофе, поставил на место.
– Какие бы ни были твои личные проблемы, ясность нам не помешает. Есть такое слово нет , и это значит – и думать не моги. Это значит – забудь.
– Вот это по его части, – сказала Пат. – Доблестный рыцарь-забывалыцик.
– Спокойно, – сказал Клод.
– Просто маленькое замечание.
– Я понимаю.
– Он храбрец у нас, куда там, – сказала Пат. – Н-но, галопом.
На следующее утро пошел снег, сменившийся сильным дождем, и в полдень Клод повернул назад, к коттеджу. Весь остальной день пережидали непогоду. Во второй половине дня опять заснежило, с резким косым ветром, и из окон коттеджа невозможно стало разглядеть ни причал, ни лодочный сарай, ни озеро за ними. Часа два они вяло играли в скрэббл, сидя перед камином. Около пяти Уэйд вышел наружу с широкой лопатой, стал медленно расчищать тропку от крыльца к дороге. Мысли его были большей частью о магии. Он с усилием отгребал мокрый тяжелый снег, а в уме разбирал механику последнего сногсшибательного фокуса. Образчик причинной транспортации. Вполне осуществимо. Как эти две чокнутые змеи в Розовом секторе.
Продумывая детали, Уэйд неожиданно проникся новым, угрюмым сочувствием к отцу. Вот, значит, как оно было. Ходишь, делаешь свои дела. Несешь эту ношу, замуровываешь себя в молчание, прячешь адскую правду от всех остальных и большую часть времени от себя тоже. Никакой театральности. Гребешь снег, околачиваешься в политике или торгуешь в ювелирном магазине; периодически ищешь забвения», предаешь настоящее каждым вдохом из пузыря с прогнившим прошлым. А потом в один прекрасный день обнаруживаешь бельевую веревку. Изумляешься. Подтаскиваешь мусорный бак, влезаешь и подцепляешь себя к вечности, словно включаешься в электрическую сеть. Ни записок, ни схем – никаких объяснений. В чем искусство и состоит – искусство отца, искусство Кэти: величественный переход в область чистой, всеобъемлющей Тайны. Не надо путать, подумал он, абсолютное зло с несчастливым детством. Узнать – значит разочароваться. Понять – значит быть преданным. Все жалкие «как» и «почему», все низменные мотивы, все абсцессы души, все отвратительные мелкие уродства личности и истории – не более чем реквизит, который ты прячешь до самого конца Пусть публика завывает во тьме, потрясает кулаками, пусть одни кричат – Как? , другие – Почему?
