Всякий раз, когда Мигелю требовались деньги, он звонил Салаверри и называл сумму. Они договаривались о встрече через день или два, обычно около штаб-квартиры ООН, иногда в другом месте. За эти дни Салаверри успевал набить портфель наличными. Мигель забирал деньги и уходил.
Но одно обстоятельство беспокоило Мигеля. Однажды Салаверри проговорился: хоть он, мол, и не знает, для чего предназначены эти деньги и где прячутся Мигель и его компания из “Медельинского картеля”, он все же догадывается, что они задумали. Мигель понял, что в Перу произошла утечка информации. Тут уже ничего нельзя было предпринять, но во время встреч с Хосе Антонио Салаверри Мигель стал держаться настороженно.
И сейчас Мигель взглянул на находившийся рядом радиотелефон. Его тянуло набрать номер, но он знал, что этого делать нельзя — надо выйти на улицу. В кафе за восемь кварталов отсюда находился телефон-автомат, которым он уже пользовался раньше. Он посмотрел на часы: 19.10. Если повезет, он застанет Салаверри дома, в его квартире в центре Манхэттена.
Мигель надел куртку и быстро пошел по улице, следя за тем, нет ли чего-то подозрительного. Все было как обычно.
Его мысли вернулись к пресс-конференции с Кроуфордом Слоуном, которую передали по телевизору. Мигеля заинтересовало упоминание о книге Слоуна — там, судя по всему, говорилось, что никогда нельзя платить выкуп: “заложников следует считать людьми приговоренными”. Мигель слышал о книге впервые, и наверняка о ней не знали ни в “Медельинском картеле”, ни в “Сендеро луминосо”. Хотя вряд ли эта информация повлияла бы на их решение похитить семью Слоуна: то, что человек пишет для публикации, зачастую не совпадает с тем, как он поступает и что чувствует в жизни. Впрочем, сейчас это не имело значения.
На пресс-конференции прозвучало кое-что поинтереснее: оказывается, этот mocoso[17], слоуновский отпрыск, собирается стать концертирующим пианистом. Мигель припрятал в сознании эту деталь — интуиция подсказывала ему, что когда-нибудь она может пригодиться.
Приблизившись к кафе, Мигель увидел, что там всего два-три человека. Он вошел и, подойдя к телефону, висевшему в глубине помещения, набрал заученный наизусть номер. После трех гудков Салаверри снял трубку.
— Алло! — произнес он с сильным испанским акцентом. Мигель трижды — так было условлено — легонько стукнул ногтем по микрофону телефонной трубки. Потом сказал очень тихо — Завтра утром. Пятьдесят штук. — “Штука” означала тысячу долларов.
На другом конце провода послышалось учащенное дыхание. Голос его собеседника звучал испуганно.
— Estas loco?[18] Зачем звонишь сегодня? Вы где? Наш разговор не могут засечь?
Мигель презрительно спросил:
— Неужели я похож на pendejo[19]?
В его голове пронеслось, что Салаверри связал его с сегодняшним событием, значит, встречаться с ним опасно. Но выхода не было. Мигелю нужны были деньги, чтобы, помимо всего прочего, купить гроб для Энгуса Слоуна. К тому же он знал, что на нью-йоркском счету лежит еще кругленькая сумма, и хотел до отъезда кое-что урвать для себя. Он был уверен, что к грязным пальцам Хосе Антонио Салаверри прилипали не только комиссионные.
— Мы не сможем встретиться завтра, — сказал Салаверри. — Слишком рано и слишком маленький срок, чтобы приготовить деньги. Вы не должны…
— Callate![20] He заставляй меня терять время. — Мигель сжал трубку и, сдержав гнев, продолжал говорить тихо, чтобы сидящие в кафе не услышали:
— Это приказ. Чтобы пятьдесят штук были готовы завтра утром. Я приду как обычно, сразу после полудня. Если провалишь дело, сам знаешь, наши общие друзья тебя по головке не погладят, а руки у них длинные.
— Нет, нет! Пусть не беспокоятся, — Салаверри залопотал торопливо, заискивающе. Угроза мести со стороны “Медельинского картеля” была делом нешуточным. — Я постараюсь.
— Одних стараний мало. До завтра, — отрезал Мигель и, повесив трубку, вышел из кафе.
В хакенсакском логове трое похищенных под бдительным оком Сокорро все еще находились под действием снотворного. В течение ночи она, в соответствии с предписаниями Баудельо, вводила им дополнительные дозы пропофола, снимала и записывала показания приборов. Баудельо проснулся незадолго до рассвета — он тоже принимал снотворное. Изучив медицинский бюллетень Сокорро, он одобрительно кивнул и отпустил ее.
Рано утром Мигель, который почти не сомкнул глаз всю ночь, снова включил телевизор и стал смотреть “Новости”. Похищение Слоунов по-прежнему оставалось сенсацией номер один, хотя информации не прибавилось.
Немного спустя Мигель сказал Луису, что в одиннадцать часов они вдвоем поедут на Манхэттен в катафалке.
Катафалк был их шестым автомобилем — подержанный “кадиллак”, но в хорошем состоянии. До сих пор они пользовались им всего два раза. Остальное время катафалк стоял за домом, и остальные члены команды называли его “el angel negro” — “черный ангел”. Дно катафалка, где обычно стоит гроб, было выложено прекрасным розовым деревом, в которое были вмонтированы резиновые колесики — это позволяло плавно двигать гроб. Верх и боковины были обиты синим бархатом.
Мигель собирался воспользоваться катафалком только напоследок, чтобы добраться до аэропорта перед отлетом в Перу; однако сейчас он решил, что это, пожалуй, самый безопасный вид транспорта. Прочие легковые автомобили и фургон слишком долго были на виду, когда велось наблюдение в Ларчмонте, и вполне возможно, в распоряжении полиции уже есть их описание.
Погода испортилась — теперь дул сильный, порывистый ветер, с мрачного, свинцового цвета неба лило как из ведра.
Луис сел за руль, и они двинулись из Хакенсака окольным путем; несколько раз меняли направление и дважды останавливались, чтобы удостовериться, нет ли “хвоста”. Луис вел “кадиллак” очень осторожно — дорога была скользкой и едва различимой за монотонно работающими “дворниками”. До самого Вихокена они ехали по той стороне Гудзона, затем нырнули в тоннель Линкольна и в 11.45 въехали на Манхэттен.
Оба — Мигель и Луис — были в темных костюмах, при галстуках, как и подобает едущим в катафалке.
Из тоннеля они двинулись к Сороковой улице. Из-за сильного дождя они тащились по городу мучительно медленно — машины буквально упирались одна в другую. Мигель смотрел на пешеходов, медленно пробиравшихся по запруженным людьми неровным тротуарам…
Его забавляла курьезность езды в катафалке по Нью-Йорку. С одной стороны, автомобиль слишком бросался в глаза, что не входило в их планы, с другой — вызывал уважение.
На предыдущем перекрестке регулировщик в форме — на нью-йоркском диалекте “коричневый” — даже остановил другие машины, чтобы пропустить их.
Еще Мигель заметил, что многие, завидев катафалк, сразу отворачиваются. Он наблюдал это и раньше. Что их пугает — напоминание о смерти, о вечном забытьи? Сам-то он никогда не боялся смерти, но и не желал, чтобы кто бы то ни было ускорил ее приближение.
Впрочем, это не имело ровным счетом никакого значения. Значение имело другое — ни один человек в толпе не подозревал о том, что в этом катафалке, до которого рукой подать, находятся двое преступников, совершивших самое скандальное преступление и разыскиваемых по всей стране. Мысль эта гипнотизировала Мигеля. И придавала уверенности.
Они свернули на Третью авеню и, не доезжая до Сорок четвертой улицы, Луис притормозил у края тротуара, и Мигель вышел из машины. Подняв воротник, чтобы дождь не затекал за шиворот, Мигель зашагал к зданию ООН, до которого оставалось два квартала. Появление катафалка — что бы он там ни нафантазировал — привлечет ненужное внимание. Луису дано было указание колесить по городу, а через час вернуться на то же место. И возвращаться сюда через каждые полчаса, пока не придет Мигель.
На углу Сорок четвертой улицы Мигель купил у уличного торговца зонтик, но никак не мог сладить с ним на ветру. Через несколько минут он пересек Первую авеню напротив белого здания Генеральной Ассамблеи ООН. Из-за дождя флаги с многочисленных флагштоков были сняты, и те стояли голые, заброшенные. Миновав чугунную ограду, Мигель прошел через вход для делегатов и поднялся по ступенькам в холл. У Мигеля ничего с собой не было, и он быстро прошел через пропускной пункт, в то время как другие должны были предъявлять сумки и свертки для досмотра.
В большом зале на скамьях сидели посетители, чьи лица и одежда в полной мере соответствовали пестрому разнообразию самой ООН. Здесь была боливийка в высоком головном уборе, а рядом маленький негритенок возился с белым игрушечным ягненком. Сидел здесь видавший виды старик, чья голова была увенчана чем-то вроде афганского тюрбана. Два бородатых израильтянина вели спор по поводу разложенных между ними газет. Повсюду мелькали белые лица американских и английских туристов.
