При звуке этого имени Хилари охватило возбужденье. Чтобы скрыть его, он вытащил бумажник и дал старой горничной несколько банкнот.
— Вы так добры, — сказал он с благодарностью. — Я знаю, я могу на вас положиться. — И она повторила:
— В половине шестого, мсье, они будут там.
Сегодня он не виделся с Нелли, но накануне вечером они обо всем условились, и еще не было пяти, когда он вышел из отеля, чтобы отправиться на станцию.
Итак, все кончено, думал Хилари, повернув из подворотни на мощенную булыжником улицу, все кончено, и я снова свободен.
Ему представилось множество ожидающих его удовольствий: еда, свет, ароматы, музыка, а под конец теплая постель, нарастающее желание и кульминация — оргазм. В предвкушенье его била дрожь. Остается только пройти по улицам, подумал он, и я окажусь подле нее, с ней.
И моя нестерпимая жажда наконец-то будет удовлетворена.
О, после всего, что здесь выпало на мою долю, я это заслужил, мысленно воскликнул он, стоит лишь припомнить нескончаемые, ничем не заполненные дни, долгие тоскливые вечера. Я заслужил предстоящее мне удовольствие. О Господи, какое облегчение уехать из этого проклятого города и знать, что больше никогда не надо сюда возвращаться.
Никогда?
Так можно будет сказать, едва я сяду в поезд, подле нее, поезд неотвратимо станет набирать пары, и от моего решения что-либо изменить уже ничего не сможет измениться. Здесь, в этом городе, меня по-прежнему угнетают все застрявшие в памяти выпавшие на мою долю мучения. Но скоро, скоро я смогу выбросить их из головы и думать только о предстоящих мне удовольствиях и завершающем их покое.
Покое, но не счастье. На счастье я не способен. Не произошло никакого чуда, благодаря которому мне было бы дано ощутить счастье.
Вот как… теперь тебе требуется чудо, услышал он на пустынной разбомбленной площади голос совести. Было время, ты надеялся выдержать это тяжкое испытание.
Хватит с меня испытаний, вскричал Хилари. Мне недостает мужества. Я должен сбежать.
Он попытался ускорить шаг, но чемодан оттягивал руку. Не стану отрицать, на мгновенье я и вправду вообразил, будто произошло чудо. Подумал, что узнал малыша.
Но это, разумеется, чепуха. Ни один здравомыслящий человек не мог бы этому поверить. Поверить я осмелюсь только фактам.
А факты таковы. Нет никаких доказательств, что малыш мой. Я приехал сюда не для того, чтобы усыновить какого-нибудь малыша, но для того, чтобы найти моего собственного. Я его не нашел, а тем самым вправе позволить себе развлечься, позволить себе обрести прежнюю неуязвимость, позволить себе предаться воспоминаниям.
Любым моим воспоминаниям?
Если бы я не побоялся поддаться нежности, все было бы просто. Этот малыш перевернул бы мне душу. Я взял бы его, и отогрел, и никогда не отпустил. Но я не осмеливаюсь дать волю нежности.
В памяти возникли едва слышные слова Пьера: «Каждый дает, что может, а это заложено в человеке с давних пор».
Понимаете, взмолился Хилари, я не способен давать. Я не осмеливаюсь давать и потому предпочитаю сбежать. Я покончил с испытаниями. Я устремляюсь к анестезии немедленного покоя и полного отсутствия обязательств.
Потом произнес едва слышно: но мне не удалось сбежать от обязательства, которое из меня вытянула Нелли, обязательства быть нежным.
Нежным с Нелли? — подумал он, и его передернуло.
В одном из домов, мимо которых он проходил, пробило четверть.
Но если я должен отнестись с нежностью к Нелли, раздумчиво произнес он, если, хочешь не хочешь, от нежности спасенья нет, тогда у меня есть обязательства перед другими, не перед ней одной.
У меня обязательство перед Пьером. Я перед ним в долгу за любовь, любовь, которой он меня оделил, за дружбу, которую я предал. Мне должно искупить свою вину перед ним.
С Нелли я могу расплатиться нежностью. А с Пьером чем?
Если бы я взял малыша, я тем самым вернул бы долг Пьеру.
Я предал их всех, сказал он, — моего друга Пьера, мадам Меркатель, свою мать, прачку, мать-настоятельницу. Я предал малыша.
Но перед малышом нет у меня обязательств, вскричал он. Малыш не мой сын, нет у меня перед ним обязательств — разве что я ранил его: был вправе успокоить, а сам уезжаю, и ему уже никогда не знать покоя.
Он не мой малыш. Если я беру не своего малыша, я предаю Лайзу.
Хилари остановился как вкопанный. Странно, невероятно странно, подумал он. Однако я даже не уверен в этом.
Я приехал в поисках нашего малыша именно ради Лайзы. Но он пропал, его уже никогда не найти. А чтобы я взял этого малыша, она хотела бы? Знать бы, что бы она сказала. Если я представлю ее лицо, ее голос, когда она отвечает на мой вопрос, я пойму, как поступить.
Он глянул вверх на спутанные трамвайные провода, освещенные лучом мерцающего, единственного на улице фонаря.
— Лайза, — произнес он вслух, — как бы ты поступила на моем месте?
Со всей силой воображения он попытался вызвать в памяти ее лицо, увидеть его обращенным к нему, увидеть движение губ, услышать ее голос, какие-то интонации, которые он вспомнил бы и узнал. Ничего не смог он представить, ничего не смог увидеть, кроме освещенных трамвайных проводов.
Я забыл Лайзу, в совершенном ужасе произнес он. Останусь я или уеду, мне так никогда и не узнать, что же на самом деле окажется бо́льшим предательством.
Потом прошептал: я мог оделить нежностью Нелли.
Я могу оделить…
И потом, с полной уверенностью: «Я могу оделить любовью. В душе моей этот малыш — мой сын».
Часть четвертая
Окончательное решение
Глава семнадцатая
Малыш сидел в холле на твердой лавке. Давно сидел.
Некоторое время назад какая-то старушка позвонила в звонок и, когда вышла сестра Тереза, вручила ей сверток и письмо.
— Я обещала, что приду пораньше, да не смогла вырваться. А уж как старалась, — сказала она и ушла. Сестра Тереза понесла сверток и письмо матери-настоятельнице и, проходя по холлу, глянула на малыша и сказала своим грубым голосом:
— Похоже, мсье сегодня опаздывает.
Но все это было давно, а малыш по-прежнему сидел и ждал.
В холл вышла мать-настоятельница. Села подле него, обхватила за плечи, и он удивился, не по себе ему стало — никогда ничего такого она не делала. Он с тревогой посмотрел на нее. Глаза у нее блестели, в них стояли слезы.
— Вот тебе подарок, — сказала она чудны́м голосом, достала из-под складок мантии кое-как упакованный в газету сверток и положила ему на коленки.
Он теперь уже знал, что делать с подарками, но руки замерзли, плохо слушались, и он долго развязывал бечевку, не сразу сумел развернуть газету.
Хилари вошел в холл как раз в ту минуту, когда раздался ликующий возглас малыша:
— Это Бинки! Бинки вернулся!
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
