— Сам. Я, как это у вас называется, пионер. Сам и землю расчищал. — Он вытянул руки ладонями вверх. От долгих лет тяжкого труда пальцы искривились, они словно и сейчас сжимали черенок лопаты. — Вот этими руками. Когда мы сюда приехали, кругом сплошной лес стоял. Землю только-только отдали под заселение.
— Бульдозеров тогда не знали?
— Никаких тебе бульдозеров! — Он одобрительно хлопнул меня по плечу. — Топор, ручной корчеватель; домкрат — и огонь. Голову в землю, зад кверху — и тяни лямку, не разгибаясь с рассвета дотемна. Нынешние юнцы такой работы и не нюхали. Не удивительно, что кругом теперь одни слабаки.
— Значит, сейчас вы практически на покое?
— Считай, так. Только я, пока на ногах, бездельничать не стану. Силы уж не те, это верно. Раньше, бывало, всю землю засевал пшеницей, да еще молочное стадо имел в придачу. Теперь овец держу — немного, только чтоб быть при деле.
— А коров?
— Не держу. Одну только, для дома. Тут у меня зять под боком. Вообще-то толку с него мало, но корову поудоистее он нам всегда подбирает.
— Я так понял, что дети ваши живут отдельно?
— Три дочери было. Повыходили замуж и разъехались. Остались только мы с хозяйкой. Бычка она мне так и не принесла.
Эти последние, проникнутые застарелой горечью слова, очевидно, вырвались у него помимо воли. Он уже тронулся было с места, но снова остановился.
— Ты не пойми, будто я ее обвиняю. Она последнее время что-то прихварывает. Словом, сдавать стала, не в пример мне. Я уж стараюсь ее не перетруждать. Встаю, сам себе завтрак готовлю и всякое такое. Да мне не привыкать — после женитьбы всю жизнь бабы на шее.
Продолжая говорить, он зашагал к дому.
— Осторожно, тут ступенька. Как войдем, держись за мной.
Я не ошибся — именно так: четыре комнаты — из них две передние разделены коридором, ведущим в столовую…
Хозяйка оказалась женщиной довольно заурядной внешности, но и тут уже при первом знакомстве не обошлось без неожиданностей. Впрочем, свет керосиновой лампы имеет свойство драматизировать то, что электричество просто освещает. Прежде всего бросалась в глаза ее миниатюрность, особенно по сравнению с мужиковатым великаном супругом. При нашем появлении она неподвижно стояла у дальнего края стола, на котором горела старинная лампа на длинной ножке. Сгорбленная и седая, с иссохшим озабоченным личиком, хозяйка выглядела намного старше Роя. Она чуть раскраснелась и тяжело дышала, словно едва успела справиться с каким-то трудным делом. Я не мог знать, как она одевается, когда в доме нет посторонних, но все же догадался, что сейчас она постаралась принарядиться. Она надела темное платье — не то синее, не то зеленое, при том неярком освещении трудно было разобрать — из добротной материи и хорошо сшитое. Но оно местами помялось и сидело мешковато, как всякая одежда, спешно извлеченная из нижнего ящика комода. От ее только что причесанных блестящих волос по комнате распространялся слабый аромат кокосового масла; он приятно освежал чуть затхлый воздух в доме, построенном на низком, уже начавшем оседать фундаменте.
Во всем этом, однако, не было ничего особенно неожиданного. Удивило меня другое: взгляд хозяйки, устремленный на мужа. Вскинув голову и плотно сжав губы, за которыми угадывались стиснутые зубы, она смотрела на него расширенными глазами, словно он только что совершил нечто предосудительное. Не тем ли, что привел меня в дом? Взгляд длился всего долю секунды. Женщина просто не ожидала, что я появлюсь сразу же вслед за Роем. Я захватил ее врасплох, это было ясно по тому, как она смутилась, когда Рой стал нас знакомить.
Если Рой и заметил что-либо, то не показал виду. И тут же поверг ее в еще большее замешательство — причем, по-моему, умышленно, — отметив необычность ее туалета.
— Боже праведный, Ада, к чему это ты так вырядилась? Проезжий человек у нас переночует — только и всего. Это мистер Джонсон. А это моя жена, Боб.
Она улыбнулась, но скованность ее не исчезла. Видно было, что она не только подавлена, но и просто отвыкла от общения с чужими людьми. Она не двинулась с места, и я сам подошел к ней. Пальцы у нее оказались тонкие и сухие, но мою руку она сжала крепко и задержала в своей.
— Нам здесь все слышно с дороги, — сказала она старчески надтреснутым голосом. — Мы сразу поняли, что кто-то попал в беду.
Я попросил ее не слишком хлопотать из-за меня. Она начала было извиняться за скромное угощение и ночлег, которые меня ожидают, но Рой не дал ей докончить.
— Все это я уже ему говорил. Господи боже, он и сам понимает, что мы его заранее не ждали. Чтоб ты знал, Боб, — у нас пища простая, зато добрая. Такой холодной баранины отведаешь, какой в жизни не едал.
— Может, ты бы сначала устроил гостя? — улыбка сбежала с лица миссис Дэвисон. — Наверное, ему надо умыться с дороги.
— Само собой, надо умыться. Пошли, Боб. Я покажу, где что.
Я полагал, что из вежливости мне следовало обменяться еще хоть парой фраз с хозяйкой, но Рой отмахнулся от нее едва ли не с большей бесцеремонностью, чем если бы она служила у него в экономках. Он зажег фонарь «молнию», и я, уходя, успел лишь извиниться и постараться взглядом выразить ей сочувствие.
Громадная фигура Роя и скудный свет фонаря подчеркивали тесноту помещения. В короткие минуты мы прошли через коридор, столовую и переднюю спальню к ванной; все это напоминало передвижение внутри разделенного перегородками ящика. Я не мог отделаться от мыслей о трех девушках, которые родились и выросли в этом доме.
Стены спальни до высоты примерно в четыре фута были обшиты крашеными досками, так же как и потолок. Верхнюю часть стен покрывали обои с сентиментальными узорами в цветочек, вышедшие из моды вместе с вышитыми салфеточками для кресел и высокими ботинками на пуговицах и теперь поблекшие и закопченные. На истертом линолеуме перед железной кроватью с медными шарами лежал драгетовый коврик с каймой. В комнате стоял гардероб, туалетный столик, плетеный стул и обитый кретоном табурет — возможно, просто распиленный пополам бочонок. Мебель была разнокалиберная. Над кроватью висела вставленная в рамочку цитата из Библии: «Я есмь свет мира». Еще были две фотографии: одна, семейная группа, — на стене против изголовья, другая, поясной портрет молодой женщины, — на туалетном столике, рядом с небольшой полированной шкатулкой и морской раковиной, полной разных булавок и шпилек.
Без сомнения, хозяева уступили мне свою спальню, но, когда я попытался протестовать, Рой отмахнулся от меня с той безапелляционностью, которая, как я теперь понял, была его характерной чертой.
— Уж это не твоя забота, Боб. О нас не беспокойся. Мы гостю всегда рады. Случалось тебе спать на перине?
— Никогда.
Он протянул руку и похлопал по постели: — Вот и понежишься хоть раз в жизни. Я б за эти ваши капоковые[4] матрасы гроша ломаного не дал. Сейчас сведу тебя в ванную, только вот зажгу тут лампу.
Он извинялся за небогатое свое гостеприимство, но было до смешного очевидно, что, с его точки зрения, мне нечего больше и желать. Его буквально распирало от самодовольства.
— Бьюсь об заклад, и с такими вот вещами тебе вряд ли приходилось иметь дело, — он согнулся над стоявшей на туалетном столике маленькой жестяной лампой, по-стариковски суетливо и старательно регулируя пламя.
— Очень редко, Рой. У нас они только на случай, если погаснет электричество.
— Вот тебе и причина, почему там развелось столько психов да очкариков. Я тебе точно скажу — в моем доме мне электричества не надо, пусть его хоть до самого крыльца дотянут.
— Но ведь электричество нужно не только для освещения.
— Это-то как раз и отбило у меня охоту с ним связываться. Давным-давно я едва было не поставил тут небольшой генератор, свой собственный. Подумывал завести маслобойню. Дочки-то уж от дома отбились, и нам с Адой трудновато стало управляться с хозяйством. И что б ты думал? Только я про то заикнулся, как жена взяла меня в оборот. Сперва ей позарез понадобился электрический утюг. Потом электрический чайник — надоело, вишь ты, поутру огонь разжигать ради одной чашки чаю. Дальше — тостер. Само собой, фонари кругом — перед домом, за домом, это чтоб нам в потемках не бродить по двору с фонарями. Ничего особого, заметь. Никаких тебе плиток либо холодильников. Об этом речи не было. Все по мелочам, только чтоб малость жизнь облегчить. — Он снова взялся за фонарь, собираясь вести меня дальше. Глаза его сузились, почти спрятавшись среди морщин. А рот опять недобро ощерился.
— А я тебе так скажу — все зло в мире с этого пошло. Каждый легкой жизни ищет. До того люди докатились — не знают, куда время девать. Короче, спохватился я — вовремя беду почуял — и положил этому конец. Нет электричества — не о чем и спорить. Купил бензиновый движок для маслодельни — и баста. Во всяком случае, от дойки я жену освободил. Стал один управляться. Она, правда, до сих пор меня пилит — да уж такая их женская порода, сам знаешь.
