Какая-то сволочь вылила масло на шоссе. Как я этого не заметил? Колеса вдруг лишились сцепления и словно закрутились в пустоте. Поэтому я и полетел. Обошлось. Все могло быть хуже. Просто повезло.
Мама стирала. Из ванной доносился ее голос. Она пела. Я эту песню слышал, может, тысячу раз, но сейчас почему-то впервые как-то по-особому почувствовал ее.
По-над лугом зелененьким,
По-над лугом зелененьким
Брала вдова льон дрiбненький.
Вона брала, вибирала,
Вона брала, вибирала,
Тонкий голос подавала.
И я ярко, отчетливо, как в кино, увидел этот луг и женщину, которая, наклоняясь, вырывает из земли мелкий, неуродившийся лен. За нею остается прорванный ряд. Она поет тонким голосом, похожим на голос моей мамы. Это особый, высокий голос женщин, которые девушками «спiвали на сiльських вечорницях».
А Василю сiно косить,
А Василю ciно косить,
Тонкий голос переносить.
Коса «джик-джик», и трава ложится ровными полукружьями, а Василий… а что Василий? Что значит «тонкий голос переносить»? Так нельзя сказать в обычном разговоре. Так можно выразиться только в песне… Очевидно, переживает, когда слышит этот голос. И голос этот словно по сердцу его режет? А может быть, «тонкий голос переносить» обозначает совсем другое? Он подхватывает песню, как бы переносит ее к себе на луг?
Кинув косу додолоньку,
Кинув косу додолоньку,
А сам пiшoв додомоньку.
Ciв до столу, похилився,
Ciв до столу, похилився,
Тяжко-важко зажурився.
Бросил косу на землю, и она вонзилась острым концом в короткую щетку скошенной травы, а сам, не оглядываясь, пошел домой, сел к столу, опустил голову на руки и загрустил.
Прийшла мати та й до хати,
Прийшла мати та й до хати,
Стала Василя питати.
Пришла мама и стала выпытывать у Василия, почему он такой грустный. Так же поступила бы и моя мама в таком случае.
Ой, Василю, що думаеш,
Ой, Василю, що думаеш,
Чем не п”пєш i гуляєш?
А почему Василий должен пить и гулять? Наверное, было воскресенье, как сегодня. А в воскресенье всегда пили и гуляли.
Дозволь, мати, вдову брати,
Дозволь, мати, вдову брати,
Toдi буду пить-гуляти.
Жениться на вдове?.. Но ведь тогда… значит, она не была старой, как моя мама. Она была молодой. Как жена нашего соседа Алексеева. Может, у нее был ребенок. Мальчик, как у Алексеева. Или еще совсем не было детей и она была еще моложе. Как Лена, которую Николай увез на мотоцикле с коробкой яиц, прикрепленной к багажнику, а теперь собирается жениться на ней. Странно. Я никогда об этом не думал. И муж у нее умер молодым. Слетел с мотоцикла?.. Или тогда еще не было мотоциклов… Заболел чем-нибудь?..
Не дозволю вдову брати,
Не дозволю вдову брати, —
Вдова вмiє чарувати.
Чарувати — значит колдовать. Но, может быть, — очаровывать?
Вчарувала мужа свого,
Вчарувала мужа свого,
Причарує й сина мого.
Мама умолкла. Но я вспомнил, что дальше были еще такие слова:
А я чарiв не боюся,
А я чарiв не боюся.
Та й на вдовi оженюса.
Он женится на вдове. Но в песне не говорилось, как они будут жить. С его мамой? Не хотел бы я жениться на девушке, которая не понравится моей маме. Это была б не жизнь. Мама нас бы съела.
Что там говорить — все у нас боятся мамы. И я, и батя, и Федя. Бате я с самого детства говорю «ты», а ей — «вы».
Нет, с нашей мамой шутки плохи. Вот и сейчас она появилась из ванной с закатанными рукавами, с раскрасневшимся влажным лицом, посмотрела на меня так, словно я бог весть что натворил, и спросила язвительно:
— Ты так никогда и не встанешь?
— Уже час, как встаю, — поторопился я улыбнуться, чтобы мама не заметила, как болит эта чертова нога.
— Выйди в «Гастроном», купи хлеба. «Украинского», черного. Что, мне ходить хлеб покупать?
— Сейчас пойду.
Проклятая нога. Она так распухла, что не влазила в полуботинок. Я заковылял по комнате, разыскивая босоножки.
— Смотри, Ромка, — сказала мама, еще раз поломаешь у себя что-нибудь, не видать тебе мотоцикла как своих ушей. Без зеркала, — добавила она, чтоб у меня не оставалось никаких иллюзий.
Стараясь не хромать, я вышел в переднюю и свернул в наш совмещенный санузел.
Дурацкая все-таки это штука. Не знаю, много ли экономят строители, помещая клозет и ванную в одной комнате, но жильцам эта экономия ни к чему.
Может, где-нибудь в гостинице, где в номере живет один человек, это не мешает, но даже в такой небольшой семье, как наша, такое усовершенствование — большое неудобство. Вот, например, сейчас мама стирала в ванне. Что ж мне было — просить ее выйти?
Во входную дверь позвонили. Кто-то чужой. Свои у нас звонят коротко два раза. Мама пошла открывать. Кто-то вошел, но не поздоровался, а вместо этого сказал с задором и волнением:
Цыганочка Галя,
Цыганочка Галь…
Цыганочка черная,
Ты мне погадай…
Голос был звучным, молодым, чистым, но мне подумалось, что принадлежит он человеку уже пожилому.
— Я брюнетам не гадаю, — ответила мама так, как отвечают на пароль.
— А я блондин, — как отзыв прозвучал чужой голос.
— Тогда входи. Садись. Дай руку. Не эту. Левую. Она ближе к сердцу.
Я не знал, что мне делать. Следовало бы выйти из нашего «совмещенного». Но все, что я слышал, было так непонятно, что я приоткрыл дверь и прислушался.
— Ты, конечно, не веришь в хиромантию. Не веришь, что по линиям на руке можно узнать не только прошлое, но и будущее человека, — говорила мама как-то таинственно. — Но хиромантия — наука древняя и наука тайная. И немногие умеют предсказывать судьбу. А чтоб поверил ты в знаки, на руке отпечатанные, скажу сначала о прошлом. Вот от среднего твоего пальца тянется линия судьбы. Она у нас линией Сатурна называется. Извилистая она у тебя. Линией сердца и головы глубоко прорезана. Прошел ты через большие опасности и страхи, погибли твои знакомые на твоих глазах, и все впереди тебя страшит, и никому ты не веришь…
Я тихонько вышел в переднюю. Я никогда не слышал, как разговаривают профессиональные гадалки. Но думаю, что именно так, как говорила сейчас моя мама.
— Как тебя зовут? — спросила она нараспев.
— Олег.
— А фамилия?
— Иванов.
— И никому ты не веришь, а потому говоришь неправду. Посмотри, как посечена здесь линия Сатурна. И показывает это, что не Олег ты, а Сергей, и не Иванов, а Штейн. Только не нужно бояться. Видишь — линия жизни. Тянется она у тебя далеко и чисто. И линия сердца — вот она — ясная у тебя и ровная. И значит это, что полюбишь ты хорошую женщину, и родит она тебе сына.
— Двух, Галя, двух. И уже двух внуков…
Я услышал звук поцелуя. А затем мужской голос продолжал:
— Ну, здравствуй. Я знал, что так и будет. Что на старый пароль ты ответишь мне, как тогда. И встретишь тем же старым гаданием… Ты не сердишься на меня? — тихо, ласково, проникновенно спросил голос.
— Нет, — не сразу ответила мама.
— Ты рада, что я приехал?
— Да, — не сразу сказала мама.
— Твои все здоровы? Сын?
— Сыновья. Здоровы.
— А муж?
— И муж.
— Чем он занимается? Кто он теперь?
— Слесарь. На станкостроительном.
— А ты?
— Домохозяйка.
— Ты так и осталась беспартийной?
— Да.
— А награды?
— Нет.
— Ну, Галочка… — удивился голос. — Да это неважно. Я так много хотел тебе рассказать… Всю дорогу в самолете я думал о том, что скажу… Я на несколько дней… Я хотел сказать… Спасибо тебе…
Больше подслушивать было просто неудобно. Я кашлянул и завозился в передней.
— Уже купил? — удивилась мама.
Я промолчал.
— Сергей Аркадьевич, — протянул мне руку пожилой плотный человек с седыми легкими волосами. Видный дяденька, хотя на нем ничего броского. Костюм серый, рубашка белая, галстук темный, все это даже не слишком отутюжено, не с иголочки, и все-таки все подобрано со знанием дела, с любовью, все дорогое и новое.
— Роман, — сказал я в ответ.
Если бы мама вдруг сделала кульбит в воздухе, я был бы удивлен не больше, чем этим разговором и особенно эти гаданием.
«Неужели действительно, — думал я, — у каждого человека есть, как выражается Виля, «свой скелет в шкафу». Или папка с надписью «Совершенно секретно».
И что было в этой папке у мамы?
Человечество идет прямым путем. Это все треп, что оно избирает окольные дороги. В природе человека, так сказать, двигаться напрямик. Несмотря на все препятствия.
