— Пойдет! — сказал дед. — За такого парня!.. Чего ей еще надо?
— Почему ты думаешь, что не пойдет? — спросил Микола.
— Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
— Пойдем, тять. Я один не сумею.
— Счас, что ли? — испугался отец.
— Счас.
— Ты что, опупел?
— Надо… А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай…
— Тимоха, помоги парню.
— Да почему счас-то? Кто так делает?..
— А то поздно будет. Фактор один появился… поздно будет.
— Какой фактор?
— Ну… поздно будет. Ее спровоцируют.
— Тимоха…
— Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь — сваты заявились. Завтра хохотать все будут.
— Вот как раз счас самое время идти, — рассуждал дед с печки. — Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
Тимофей вздохнул, задумался.
— Какой фактор-то? — спросил он сына. — Сенька, что ли?
— Нет.
— Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится — сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая — на ней пахать можно.
— Пойдем, тять.
— Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет…
— Та-а…
— Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть — поздно будет. Опередить надо.
Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке.
— Тц… сердце мое чует — на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
— Днем хуже.
— Какая тебе разница, Тимофей?
— Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
— Чего там?
— Пуговица не лезет, мать ее…
— Подрежь ножницами петельку-то, — посоветовал дед.
Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
— Чего бы сделать над собой? — спросил он деда.
Дед подумал.
— Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно — ты: «Ха-ха-ха-ха…» Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами.
— Пол-литра-то брать, что ли? — спросил Тимофей отца.
— Возьмите в карман, — сказал дед. — Понадобится — она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава… слова сказать не сумеете.
Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
— Что так скоро? — спросил Иван.
— Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
— Чего доказал?
— Что он без меня совсем пропадет.
— Чем доказал-то?
— Молчал.
— Ну?
— Ну, она нас обоих выгнала.
— Обои вы комики… Как дети, честное слово.
— Нет, пусть он теперь не вякает.
— Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
— Они не такие…
— Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня — в майке и в длинных трусах — задумался около сундука.
— Видать-то я вижу, братка, — серьезно и грустно сказал он. — А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие.
— Чем она тебе так уж?..
— Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж — какое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слушал брата, то ли думал о чем-то своем.
— А так просто жениться — лишь бы жениться — неохота. Вон ребята женются… Год-два поживут — и уже надоели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да выпить с дружками, она — ругается. И как скоро ругаться выучиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так.
— Всем охота, — сказал Иван. — Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди…
— Они ж не со зла.
— Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та… вся открытая. А есть любители — кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так — от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься.
— Да меня вроде ничего… любят.
— Хм…
— Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные… Жалко порой делается.
— Мало били… не рассуждал бы так.
— Тебе что, часто попадало?
— Я так, к слову. — Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. — Это хорошо, что ты парень веселый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как… собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава Богу, двадцать шестой годик — не ребенок.
Помолчали.
Иван прошелся по избе, остановился у окна.
— Тишина на улице… Ни песен, ни гармошки. Как повымерло все.
— Наработались люди — не до песен.
— Раньше-то что, не работали, что ли?
— Молодежи больше было.
— А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
— Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил.
— А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
— С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
— Нда-а…
— Да жить можно! — сказал Сеня, словно возражая кому. — От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж… разбаловались люди, от крестьянской работы отвыкли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать будешь?
— А ты?
— Я не хочу что-то.
— Я тоже.
— Ты где был-то?
— К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли… Шел счас дорогой, раздумался…
— Какие мысли?
— Всякие. Нехорошо как-то стало.
— Залезла бы тебе одна мысль в голову — вот было бы дело.
— Какая?
— Остаться здесь. Я не из-за себя, а так… вообще. А чего? Все равно же… семьи там нету…
— А ты сам не подумывал уехать отсюда? — спросил Иван.
— Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил — тянет домой.
— Привык бы. Меня первое время тоже тянуло…
— Сам же говоришь: покос снится.
— Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел — все я вроде вот в этой избе.
Помолчали.
— Он сколько в больнице лежал?
— Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой.
— Он знал или нет, что у него?..
— Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: «Я знаю, у меня рак». Я успокоил его, бумажки всякие начал совать — вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает…
— Что говорил?
— Ничего. Молчал. Тебя ждал…
— Пораньше бы телеграмму-то дал.
— Я думал, поживет еще. Кхах… Не надо про это… Забудешься — вроде ничего, а как… это… Лучше не надо.
— Не буду.
— С семьей-то почему не получилось?
— Та… длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним… На работе у себя. Ну ее к… Тоже не хочу об этом.
— Любил?
— Дочь жалко… Иной раз подкатит вот сюда — хоть на стенку лезь.
— Видаешь ее?
— Переехали они… В другом городе. Не надо, Сеня.
Долго молчали.
— Остался бы здесь, правда.
— Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано.
Выключили свет, легли.
Но не спалось обоим — лежали с открытыми глазами, думали.
…Утром чуть свет к братьям пришла Валя.
— Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь… — Сразу в маленькой избе сделалось как будто просторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. — Сеня, давай за картошкой!.. Мясо-то есть?
— Господи! — воскликнул Сеня. — Завались! В погребе.
— Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то заплесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу — вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо.
Сеня побежал в погреб. Иван неумело — ногой — начал было скатывать половик.
— Да не так, Господи! Руками! Спина, что ли, отвалится — нагнуться-то боишься? Вот так… Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы?
— Какая это деревенская?..
— Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего.
— Брось ты?
— Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол помог, правда. Еще как доят-то!..
— Руками?
Валя засмеялась.
— Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего… Смешно только смотреть на них. Неси.
Иван взял половик, понес во двор. Валя шла следом. Развернули половик, начали трясти. Сеня вылез из погреба с куском мяса.
— Картошки я начищу.
