Пришло к десяти часам все редакционное стадо, разбрелось по клетушкам-стойлам, заперся в кабинете-крепости на вид суровый редактор Кузичев, подкатил на черной, совершенно новой «Волге» корреспондент центральной газеты «Заря» Егор Егорович Тимошин и особой походкой – «утцом» – пробрался в свое стойло, стараясь никого не встретить на пути – он всегда боялся лишиться думающего, сосредоточенного состояния. Все в редакции знали, что Егор Тимошин четвертый год пишет роман «Ермак Тимофеевич»…. Одним словом, произошло еще много разных событий, пока Никита Ваганов исписывал серые листы газетной бумаги мелкими, полупечатными, отдельно стоящими друг от друга буквами: просунула голову в двери Нелли Озерова – любовница, но тут же скрылась, вошла и молча положила на стол гранку ответственный секретарь газеты «Знамя» Виктория Бубенцова, притащился толстый, шумный, веселый заведующий отделом информации Борис Гришков, но тоже скоро «смотался», говоря, что имеет дело с умалишенным.
Около двенадцати часов дня Никита Ваганов поставил вызывающе жирную точку в конце статьи «Былая слава», вытягиваясь и потирая сладко ноющий позвоночник, подумал, что после публикации статьи директор Тимирязевской сплавной конторы Майоров вволюшку хватит несчастий – партийный билет у него не отнимут, но одними комиссиями вымотают душу, да еще и будут прозрачно намекать, что товарищу Майорову некоторое время неплохо было бы поработать начальником сплавучастка, – от этаких штучек человек плохо спит. Сладкую жизнь Володьке Майорову, знакомому Никиты Ваганова, устроит директор комбината «Сибирсклес» Арсений Васильевич Пермитин – кандидат в члены бюро Сибирского обкома партии. Однако Никита Ваганов, жалея Майорова, хотел бы знать, как все это следует расценивать. Во-первых, почему редактор «Знамени» Кузичев приказал разделать под орех Майорова, фаворита директора Пермитина, и, во-вторых, одновременно с этим в промышленном отделе создавался панегирик директору Ерайской сплавной конторы – открытому фрондеру Шерстобитову, на последнем партийно-хозяйственном активе заявившему, что Пермитин – Пермитин! – достиг высшей точки некомпетентности в руководстве лесной промышленностью области.
– Сие загадочно, – вслух сказал Никита Ваганов, затем поднялся и несколько минут постоял в неподвижности. Оказалось, что Никите Ваганову сейчас хотелось разговаривать, смеяться, шутить, словоблудить, одним словом, общаться с человечеством, и, как по волшебству, в кабинет второй раз просунула голову литсотрудница промышленного отдела Нелли Озерова, небольшая голубоглазая блондинка со зрелыми детородными бедрами – мужчины от нее шалели.
– Поставил точку? – не поздоровавшись, радостно спросила Нелли Озерова, так как всегда была в курсе дел Никиты Ваганова, хотя он сам ей ничего не рассказывал. Он здраво объяснял глобальную осведомленность Нелли Озеровой: она его любила, но – вот курьез – замуж за Никиту Ваганова выходить категорически не хотела. Она давно решила стать – и стала ею – женой Зиновия Зильберштейна – теперь удачливого ученого, а в будущем – академика. Он занимался жучками, имеющими какое-то важное значение для сельского хозяйства.
– Ты меня любишь? – внезапно спросила Нелли.
Он мгновенно ответил:
– А как же!
– Никита, не надо! – жалобно попросила Нелли. – Подари мне хоть одну нормальную минуту.
Кто знает, как она поняла, что Никита Ваганов, по-звериному быстро отдохнувший от рабочего перенапряжения, накачивает себя «юмором и сатирой», чтобы жить внешне обычной, веселой, шутливой, легкомысленной жизнью, – но это для стороннего и непроницательного наблюдателя. Остановленный Нелли, он лениво сел на диван-клоповник, пальцем показал Нелли, чтобы она заняла его рабочее место: они не должны были сидеть рядом – и в силу наличия невесты, Вероники, и в силу того, что всякая тайная любовница надежнее, интереснее и долговременнее, чем легальная.
– Иду навстречу пожеланиям трудящихся! – проговорил Никита Ваганов своим обычным бархатно-ленивым голосом. – Могу быть серьезным, как катафалк. Имеются насущные вопросы? Необходимо разрешить мировую проблему? Гложет червяк?
Болтовня Никиты Ваганова объяснялась не просто: он включил на полную катушку «механизм думанья», сейчас, решая самый важный для себя вопрос, и в этих мыслях, естественно, не было места для Нелли Озеровой. Она оставалась лишь внешним раздражителем которым был занят только его речевой аппарат, вот он и бормотал-болтал-острил, несомненно, являя собой интересный для психиатра пример, когда аппарат мышления предельно далек от внешних проявлений.
– Если не червяк, так что? Неувязки? Козни? Внутреннее несогласие с самой собой? Сломанный замок на модных сапогах?
Никита Ваганов напряженно думал сейчас о собственном корреспонденте центральной газеты «Заря» Егоре Тимошине, не подозревающем, что судьбе-распорядительнице почему-то было надобно, чтобы в городе Москве в строго определенное мгновение родился Никита, сын Бориса Ваганова, а сам Тимошин, в свою очередь, проделал все для того, чтобы в городе Сибирске встретиться с этим самым Никитой Вагановым.
– Молчать будем? Смотреть на мой цветущий рот? Не спускать глаз со шрама на руке? А известно ли вам, что я считаю женщин ярким бантиком на холщовой робе труженика…
Если Никита Ваганов мог безостановочно болтать, то Нелли Озерова была способна молчать часами, улыбаясь мило. И не видя сейчас ее всамделишную, он думал, что скоро некая Нелли Озерова понадобится ему в очень важном деле, таком важном, что важнее теперь ничего не было и быть не могло: жизнь Никиты Ваганова зависела от этого, жизнь, которую он собирался сделать долгой и счастливой, и у него все было, чтобы исполниться этому желанию.
Голубоглазая Нелли Озерова притворно вздохнула:
– Не хочется ехать в командировку… Турсук и Шебель!
Звала, опять звала… Пробираться за полночь в мерзкой районной гостинице, пропахшей хлорной известью и краской, из одной дрянной комнаты в другую, лезть к Нелли под одеяло на такую скрипучую кровать, где и с боку на бок перевернуться – значит вызвать аккорд заржавевшего железа… Нет, это сегодня, когда рядом сидит и пишет Егор Тимошин, не жизнь для белого человека! А ведь в недалеком прошлом те же самые Турсук, Шебель, Пашево, Красный Яр, Косошеево поочередно предлагали свои кровати Ваганову и Озеровой, чтобы во второй половине следующего дня всей области было известно о металлическом скрипе. Как и положено, скрип шебельских и турсукских пружин доходил до ушей невесты Никиты Ваганова – дочери могущественного в области главного инженера комбината «Сибирсклес» Габриэля Матвеевича Астангова.
– Турсук и Шебель, – задумчиво повторил Никита Ваганов…
Он родился и вырос на кроватях с пружинами, хотя в столице уже появились и входили в моду диваны-кровати, просто кровати на поролоне и прочих прелестях. Пятеро в двух комнатушках, пятеро на тридцати шести квадратных метрах, включая двух особ женского рода и впавшего в маразм деда по отцу; по ночам пружинные кровати вздыхали, разговаривали друг с другом; скрип кроватных пружин сопровождает и будет сопровождать Никиту Ваганова всю жизнь, всякий скрип, похожий на кроватный, неизменно вызывает у него аллергический приступ – на теле расцветают алые лепехи крапивницы. Шебель и Турсук! Нет, голубушка, лучше послать к черту эту самую любовь, если кроватный скрип слышен по всей области, да к тому же сегодня, когда редактор газеты «Знамя» Кузичев, кажется, начинает предельно опасную игру с Пермитиным.
– Шебель и Турсук! Ешьте, люди, свежий лук!
* * *
… Голубоглазая Нелли Озерова, женским своим чутьем поверившая в избранность Никиты Ваганова, почувствовавшая, что ему тесны, как клетка, любые рамки достигнутого, проникшая в его сущность, загадочную часто и для самого Никиты Ваганова, всю свою оставшуюся жизнь будет испытывать добровольные муки любви, кусать по ночам подушку при мысли о том, что Ваганов, спящий сейчас на плече жены, ее любит больше, но она панически боялась стать его женой, бабьим чутьем понимая, что Никита Ваганов – это бочка с порохом, которая рано или поздно взорвется…
* * *
– Никита!
Не звала – просила милостыню. Какие бы духи ни употребляла Нелли Озерова, пахло от нее первосентябрьским новым школьным портфелем, детством, вспоминался Никите Ваганову отец, этот тихий и бедный школьный учитель, умеющий только для старшего сына придумывать головокружительные взлеты, для себя же считающий покупку автомобиля вершиной горного хребта.
– Никита, скажи хоть что-нибудь!
Он ответил:
– В принципе я не против, но не в этот раз, черт возьми, не в этот!
– Что-нибудь случилось? Не пугай меня!
– На Шипке пока все спокойно. Хочешь поцеловаться?
– Конечно!
– В темпе, Нелька, в темпе!
