Больше здешний народ никогда не видел Касимку.
И еще Федорыч сказал, что готов поклясться – в том убиенном, выловленном из воды, он сразу же признал Касимку. Но следователю не открылся, потому что подумал – Касимке это вряд ли поможет. А вот жена... Он представил себе беременную Малику, которой показывают убитого мужа; горе ее представил. И подумал тогда, что пусть лучше считает, что сбежал от нее муж.
А друзья ему не поверили, даже поорали, в смысле – поспорили, особенно Синяк. Он всегда начинает орать первым. Но воз-можно они правильно сделали, что не поверили, потому что мо¬жет статься, выдумал всё это Федорыч, или, скорее, ему пригрезилось под действием сивушных масел и ядовитых паров этилового спирта.
Возвращаясь к случаю в заливе, остается добавить, что один газетчик со звучным именем Эдуард Панфилов, осунувшийся от необременительной зарплаты и обременительных долгов, слил – разумеется, не за просто так – информацию о зловещей находке своему приятелю, тоже журналисту.
Акция Эдика имела целью повышение уровня собственного благосостояния с очень низкого до низкого. «Хочешь жить – умей продать копеечную информацию за миллион!» – подвыпивши, любил он поучать своих коллег.
Была, правда, одна маленькая деталь, затрудняющая реализацию этого принципа, – информацию прежде надо было откуда-то получать. Причем, получать информацию стоящую, свежую и во что бы то ни стало – первым.
Чего он не мог слить, так это случай с Касимкой. С другой стороны не было доказано, что этот случай мог иметь связь с тем в заливе. Мало ли что может примерещиться алкашу.
Поэтому оставим до поры до времени забавных алкоголиков с их предводителем Федорычем продолжать рассуждения о смысле жизни; оставим несчастного убиенного, кем бы он ни был, дожидаться на ледяном цинковом столе в морге, покуда сердобольное государство не погребет его за казенный счет; оставим также старшего лейтенанта Игнаточкина разгадывать замысловатый ребус; оставим и Эдика Панфилова ломать голову над немаловажным для него вопросом: к кому бы сегодня сесть на хвост, чтобы вечером задарма выпить-закусить в каком-нибудь второсортном ресторанчике (в первосортные Эдика давно уже никто не приглашал, а сам он не обладал достаточными финансовыми возможностями для осуществления такого мероприятия).
Оставим всех и вся и с помощью волшебной силы воображения перенесемся...
Malum hominum est obviandum
(Следует противостоять людскому злу (лат.))
...Перенесемся и приземлимся в самом сердце Москвы, в арбатских переулках, претерпевших за последние годы основательные изменения, но пытающихся из последних сил сохранить свой неподражаемый колорит и, главное, трудно передаваемый дух. Дух сей незабываем для любого, чей путь хоть когда-то, хоть ненадолго пролегал среди этих – таких прекрасных и одновременно таких уродливых, иногда трудно сочетаемых по стилю и даже полностью эклектичных, а порой гармоничных, но чаще, сознаемся, нелепых зданий.
Самый короткий путь от метро «Кропоткинская» к дому №25 в Староконюшенном пролегал по Гоголевскому налево в Сивцев. Через пару сотен метров опять налево, и ты у цели.
Дом необычной формы по фасаду имел выемку в форме трапеции. Своей тяжеловесной громадой он поджимал казавшееся по сравнению с ним крохотным желтое зданьице канадского посольства, с противоположной стороны которого другой такой же исполин давил стотысячетонным прессом на недвижимость «страны кленового листа», как бы напоминая: не забывай, где находишься!
Вот уже вторые сутки, не переставая ни на минуту, лил дождь, размывая асфальт и крыши домов, оставляя похожие на тени от сосулек языки на стенах зданий, растворяя газоны и детскую площадку, в центре которой сквозь расплывчатую пелену маячила островком в безбрежном океане одинокая песочница. Дождь пропитал атмосферу влагой, и было непонятно, чего в ней больше – воздуха или воды. Не верилось, что когда-то были над планетой голубое небо и солнце. Возможно, их выдумали какие-то замечательные фантазеры и мечтатели.
В этот отнюдь не ранний час в квартире на последнем, восьмом этаже у внушительных размеров окна старинной формы – еще из тех, что с деревянными переплетами, из-за которых окна становились похожими на клетки для птиц, – за безысходностью, казалось навсегда поселившейся в городе, наблюдала пара глаз.
Глаза принадлежали некому Александру Максимову, или Алику, как его нежно называла мама, а потом пошло-поехало – вслед за ней и близкие, и друзья. Он смотрел в окно и вспоминал, как звонил Алёне в пасмурную, по-ноябрьски злую Москву:
— Что тебе привезти из Нью-Йорка, душа моя?
— Привези Леди Либерти, – отвечала она в неповторимой, свойственной только ей одной, ироничной манере.
— Прекрасная мысль, – отвечал он совершенно серьезно. – Я найду подрядчика, чтобы ее сняли с постамента, упаковали и отправили в Москву. В Америке можно все!
— Где мы ее поставим?
— Под окном, чтобы по утрам, за завтраком, ты могла любоваться ею, уничтожая свой любимый круассан с вишневым джемом.
— Я поправлюсь.
— Это idee fixe. Ты должна избавиться от нее, иначе это перерастет в устойчивый комплекс, а затем в болезнь под названием... э-ээ...
— Анорексия.
— Вот-вот. Я видел по телевизору анорексичек. И ты знаешь, они во мне возбуждают лишь желание поделиться своим небольшим состоянием… ну, в виде гуманитарной продовольственной помощи.
— А что ты поставишь на постамент в Нью-Йорке вместо Статуи Свободы?
Ей было жалко бедных янки, и поэтому она заботилась о них. Она была доброй девочкой, эта Алёна.
— Да они даже не заметят пропажи, – успокоил ее он.
— Нет, так всё же нехорошо, они расстроятся. И вообще... это грабеж средь дела дня. Нужно дать им что-нибудь взамен.
— Ну, хорошо, если ты настаиваешь, мы пригласим знаменитого скульптора... как его? Забыл. Ну да ладно… Он поставит на ее место другую статую. Что-то вроде огромной бутылки колы, увенчанной таким же огромным гамбургером. Биг-Маком, например.
— Мысль неплохая. – Ей нравилось его дурачество, и она охотно принимала игру.
— Кока-кольные буквы он составит из барельефов нобелевских лауреатов, естественно, американцев, вперемежку с бейсбольными, футбольными и голливудскими звездами. А из пухлых боков выстреливают атлантисы, дискавери и другие шаттлы. Как тебе, а?
— Клёво! – она была в восторге.
— А что. Американцы обязательно дадут ему грин-карту. А Кока-Кола и Мак-Дональдс выпишут пожизненные ваучеры – бесплатно пить колу и лопать гамбургеры. Огромная экономия, если пересчитать на всю жизнь.
— Ладно, хватит умничать. Тебе понравился Нью-Йорк?
— Город в трех измерениях – в длину, ширину и высоту просматривается одинаково далеко.
— Американцы экспортируют идеи. Знаешь, когда я была в Шанхае… или в Сингапуре, не помню точно... неважно. Важно, что там небоскребы. Я тогда подумала: Манхэттен обветшал. А другие города – это новые манхэттены. Легче построить новый город, чем бесконечно ремонтировать старый. Знаешь, как в том анекдоте про мужика, который вместо того, чтобы отмыть детей, махнул рукой и решил наделать новых.
Он привез ей Статую Свободы. Купил за десятку в Бэттери-парке у чернокожего верзилы, торговца. Когда вернулся, в Москве лежал снег. Они вместе водрузили ее на белоснежный сугроб, который сами же и сгребли…
Итак, Максимову исполнилось сорок семь... или сорок два – неважно. Под свободным, зато удобным домашним костюмом угадывалось не только неплохое телосложение, что, как известно, дает бог, но и отличная форма, в которой это телосложение пребывало и которую могли дать только здоровый образ жизни, занятия спортом, умеренность в еде и тому подобные добродетели, являющиеся нынче популярными чаще на словах, чем на деле. К хорошей фигуре прилагалось приятное мужественное лицо и красивой формы череп. Умные глаза выдавали пытливый ум, а их блеск – живость психической конституции.
Чем, скажи, читатель, не заготовка, болванка, если можно так выразиться, для положительного героя?
Как таковому и подобает, был он красив душой и телом. Да иначе и быть не могло – трудно себе представить положительного героя, к примеру, хлипкого, бледного, с потухшими и, вдобавок, глупыми маленькими глазками на птичьей головке.
Обитал Максимов в квартире, которая некогда отпочковалась от необъятной коммуналки и превратилась в одну из полудюжины отдельных, как часто случалось в лихие девяностые. Да он практически и не менял места жительства. Напротив, путем чрезвычайно запутанной обменной комбинаторики и операций купли-продажи заново оказался в ней же, но теперь уже в статусе обладателя обособленной единицы недвижимости. И что самое важное – в историческом центре Москвы.
