Лена Элтанг - Каменные клены

извлеки меня из тины, чтобы не погрязнуть мне, нараспев произнес плотник, выпятив обтянутый сатиновым халатом животик, да избавлюсь от ненавидящих меня и от глубоких вод, открыва-а-а-й вторую, стоунбери, и оставь мальчишку в поко-о-ое!

ох, как же я соскучился по этим протяжным гласным и согласным, вибрирующим, будто папиросная бумага на гребенке, по всем этим it was long-long ago и didn't see no-one, два года назад мне пришлось привыкать к ним заново — радостно и быстро, так, приехав из пустыни, привыкают к чистой воде, как угодно долго льющейся из крана в ванной

два года назад я снова стал приезжать в уэльс, а ведь думал, что никогда не приеду: я сменил имя и адрес, свернулся водяной улиткой и передвигался вниз головой, осторожно нащупывая дорогу на поверхности пруда, мне приходилось не думать сразу о двух точках необратимости — а это нелегкий труд, одна точка неумолимо мигала в девяносто шестом, а другая недавно вспыхнула, в две тысячи пятом, вспыхнула и вернула меня на кушетку доктора майера, узкую, как ложе марии на картине россетти

а что же честные соседи, неужели никто в деревне и ухом не ведет? покорно спросил я, понимая, чего от меня ждут

в том, что касается чужой жизни или смерти, местные жители — самые спокойные люди на юге острова, ответил суконщик, обведя глазами пустоватый паб, у них своих забот хватает, знай себе хоронят и женятся, хоронят и женятся, день за днем, день за днем!

не тебе об этом судить, встрепенулся плотник, ты ведь даже не из пембрукшира, дружок, мы вообще не знаем, откуда ты! плотник всегда такой — выпьет лишнего и сразу впадает в подозрительность, все у него иноземцы и проходимцы, вот он уже и со стула привстал: оставь в покое александру из кленов, что ты в этом…

будь у меня время, ну хотя бы три дня, перебил я его, выливая в рюмку остатки рома, разгадал бы эту вашу крестословицу — держу пари, на это уйдет не больше сил, чем на то, чтобы сделать шелковый кошелек из уха свиньи

чорт, вот это я зря сказал! особенно про ухо свиньи

о таких, как я, сведенборг писал: встречаются среди них и те, кто говорит медленно, с запинкой, выказывая рассеянность мысли, [20] да ничего подобного, я говорю быстро, иногда слишком быстро, а иногда — и вовсе не думая, вот как сейчас, например

держишь пари? оживился суконщик, ловлю тебя на слове — держу пари, что ничего не выйдет! он поставил ладонь ребром на залитую пивом столешницу, это тебе не битву лапифов с кентаврами разбирать, сидя в удобном кресле с подставкой для ног, ты всегда был слабоват в делах такого рода, лу, в настоящих мужских делах

тоже мне дела — посмотреть на хозяйку, поговорить с соседями и обыскать сад, хмуро сказал я, мертвая сестра не иголка, нужно только задать живой сестре несколько ловких вопросов

не связывайся с ним, мальчик! плотник тяжело помотал головой, дело самое простое, но ты проиграешь, к тому же это неприлично — заключать пари на женщину, и вдобавок на…

ставлю свои часы с календарем! я перебил его, протянув руку над столом, сам не знаю, что на меня нашло

знаю я твои часы, усмехнулся суконщик, настоящий гео клерке, я купил их у антиквара, когда тебя еще звали луэллин стоунбери, нет уж, давай лучше на желание, тем более, что мое желание тебе известно

заметано, сказал я, поднимаясь с ясеневой скамейки, займусь вашей деревенской убийцей, как только найдутся три свободные дня, а теперь мне нужно выспаться — лондонский автобус уходит в половине восьмого

три дня найдутся очень скоро, можешь поверить мне на слово, сказал суконщик с простодушным видом — ну, вылитый дзанни, [21] вот кому пошли бы длинный нос и холщовые штаны с бахромой

я поверил ему на слово, оставил на столе две десятки и горстку мелочи, попрощался с патриком за руку, взял со стула сумку, отправился наверх, в свою комнату над пабом, лег там на жесткую койку, закрыл глаза и отправился вниз, вдоль ньюпорт-стрит, вдоль харбор-роуд, и дальше, под гору, к железному гудящему причалу, к острым камням и лишайнику, и дальше, под гору — к самому ирландскому морю, полному тритонов, рыбьей чешуи, тины и серебряных заклепок с фоморских кораблей

Есть трава Иванов крест, а корень все кресты — связан крест за крест. Давать та трава молодым детям в молоке — ино скорбь не вяжетса… а кто и пойдет в пир, возьми с собою от еретиков, помилует Бог.

Когда отец Саши умер, все было на удивление просто: мачеха съездила за священником, и тот подписал бумаги вместо врача, потому что молодой Фергюосон был теперь один на три окрестные деревни — его отец слег еще в начале июля.

К тому времени, как преподобный Скроби приехал в «Клены», тело умершего стало твердым и сильно уменьшилось, а нос, наоборот, увеличился и занял как будто всю середину лица.

Хедда стояла над отцом в растерянности, то и дело вытирая лицо платком, ей, наверное, хотелось заплакать, но слезы никак не желали катиться и набухали в глазах, делая их похожими на толстые линзы — на манер тех, что носила миссис Мол, за это в школе ее прозвали Кротихой.

Отец лежал на крахмальной простыне — желтый, важный и хрупкий, будто полая терракотовая статуэтка, Саша видела такую в Британском музее. Казалось, поднимись сейчас ветер, и его сдует со стола и понесет по траве, переворачивая и подбрасывая, и, наконец, донеся до садовой стены, оставит там лежать лицом вниз, в зарослях ревеня и дикой малины.

Преподобный Скроби провел своей гладкой рукой по папиному лбу — осторожно, как будто боялся отшелушить кусочек охристой глины.

— Твой отец был хорошим человеком и никому не делал зла, — произнес он с поучительным видом, — сам же он перенес довольно страданий. Тебе следует помнить об этом, Александра Сонли.

Хедда сама побрила отца опасной бритвой и переодела в воскресный костюм. Костюм выглядел на нем, как и раньше — старомодно и неуместно, лучше всего на папе смотрелся грубый вязаный свитер с аранскими узорами, будь Сашина воля, в нем бы и похоронила.

Еще Саше хотелось прикрыть папины руки — его ногти всегда были желтоватыми и неровными, а теперь к желтому добавилась голубая известь, — но руки уже сложили у отца на груди, и все, кто приходил посмотреть на мертвого хозяина «Кленов», задерживали взгляд на ногтях.

От этого Саше становилось все хуже и хуже, и довольно скоро она ушла в дом, оставив Хедду и преподобного Скроби стоять в саду, под густой красноватой листвой, защищавшей отца от августовского отвесного солнца.

Есть трава Парамон, та трава всем Царь, а корень тое травы — человек, и та трава выросла из ребра человека того, и взем ея и разрезати ребра, и выни у него сердце; аще у которого сердце болит, и пей с нево — и исцелеешь.

— Зачем это? — спросила Саша, когда Хедда принесла ей свою черную креповую шаль. — Я не поеду. Вон сколько грязи соседи нанесли.

Она подвернула юбку, повязала голову белым платком, взяла щетку и принялась сосредоточенно чистить пол в кухне. Кирпичная пыль и садовая земля навсегда останутся в доме, если сразу не вымести.

Хедда уже нарядила Младшую и стояла на крыльце с букетом желтофиолей из маминой теплицы — в этом году там больше ничего не распустилось, цветы как будто расхотели жить, как прежде, и стали травой. Обе нетерпеливо переминались у дверей, поджидая Сашу и поглядывая на садовые ворота, где в своей новой машине сидел учитель Монмут, приехавший за ними с кладбища. Чуть раньше он отвез туда свою мать и тетку с двумя корзинами цветов, купленных утром в садовом хозяйстве на холме.

На учителе был глухой черный свитер, несмотря на полуденную жару, он насупился, сдвинув редкие брови цвета подгоревшей овсянки, но Саша знала, что он страшно всем доволен — и тем, что прокатится на открытой машине в погожий денек, и тем, что Саша не станет теперь тянуть со свадьбой, а значит, сульфур и меркурий сольются наконец в тиши, в усадьбе за вествудским лесом.

Саша высунула голову из кухни и, нарочно проведя грязной рукой по лбу, сказала;

— Не ждите, не поеду. Приготовлю мятный чай и печенье для тех, кто явится сюда следом за вами.

Хедда кинула на нее странный взгляд и шевельнула губами, как будто хотела произнести какое-то короткое тугое слово, но в последний момент прижала его языком.

— Садись в машину, Александрина, — сказала она дочери, — твоя сестра решила остаться дома, у нее есть дела поважнее.

Через два часа они вернулись втроем. Никто из присутствовавших на похоронах не захотел ехать в «Клены», а семья учителя отправилась домой в Чепстоу почтовым автобусом.

— На кладбище было двенадцать человек в черном, — сообщила Младшая, разгибая короткие пальцы, — и еще аптекарь Эрсли в фиолетовом плаще. Венков было два, один из мирта, со стеклянными ягодами, я две ягоды отщипнула.