– Это для вашей мамы, – пояснил он. – Я пришел узнать, как она себя чувствует.
– Ее здесь нет, – произнесла Лиз. – Мама в Лос-Анджелесе.
– Бин сказала, что она сломала ногу.
Лиз и мистер Спинелли посмотрели на меня, а я опустила голову, лишь бы не встретиться с ними глазами. Я поняла, какой виноватой чувствует себя охотничья собака, которая стащила косточку с ветчиной.
– Мама сломала ногу в Лос-Анджелесе, – спокойно сказала Лиз. Она всегда быстро соображала. – Но это несерьезно. Через несколько дней ее привезет подруга.
– Хорошо, – кивнул мистер Спинелли. – Тогда и приду ее проведать. – И он протянул продукты Лиз. – Вот, возьмите!
– Что нам теперь делать? – спросила я, как только мистер Спинелли ушел.
– Надо подумать, – ответила Лиз.
– Мистер Спинелли собирается послать к нам «похитителей детей»?
– Вероятно.
«Похитители детей» – выражение, которое Лиз позаимствовала из своей любимой книги «Алиса в Зазеркалье». Оно означало хлопотливых благодетелей из местных властей, которые повсюду совали свой нос, чтобы удостовериться, что у детей такая семья, какой она должна быть, по их мнению. В прошлом году в Пасадене, за несколько месяцев до того, как мы уехали в Лост-Лейк, «похитители детей» вынюхивали все вокруг нас. Школьный директор решил, будто мама пренебрегает своими родительскими обязанностями, после того как я сказала учителю, что у нас не было электричества, потому что мама забыла заплатить по счету. Мама взвилась до потолка. Заявила, что директор школы просто еще один благодетель, который вмешивается не в свои дела, и предупредила нас, что в школе не следует обсуждать то, что происходит дома.
Если эти «похитители детей» придут за нами, сказала Лиз, то засадят нас в интернат или в центр для несовершеннолетних преступников. Нас могут разлучить, а маму отправить в тюрьму за то, что она бросила детей. Мама не бросала нас, ей просто нужен был перерыв. Мы могли прекрасно справляться со всеми делами, если бы только «похитители детей» оставили нас в покое. Их вмешательство в нашу жизнь как раз и создавало проблемы.
– У меня есть идея, – произнесла Лиз. – Если понадобится, мы отправимся в Виргинию.
Мама приехала из Виргинии, из маленького города Байлер, где ее отец был владельцем текстильной фабрики. Мамин брат, дядя Тинсли, несколько лет назад продал фабрику, однако все так же жил в Байлере со своей женой, Мартой, в большом старом доме, который назывался «Мэйнфилд». Мама выросла в этом доме, но покинула его двенадцать лет назад, когда ей было двадцать три года. Она уехала ночью из дома, поставив сумку со мной на крышу машины. Мама почти не общалась с семьей, даже не приезжала на похороны родителей. Но мы знали, что дядя Тинсли все еще живет в «Мэйнфилде». Время от времени мама жаловалась, как нечестно, что он унаследовал дом лишь потому, что он старше и он мужчина. Дом стал бы принадлежать ей, если бы с дядей Тинсли что-нибудь случилось, тогда она немедленно продала бы его, ведь в этом месте для нее нет ничего, кроме плохих воспоминаний.
Мы уехали, когда мне было несколько месяцев, и я не помнила ни «Мэйнфилд», ни мамину семью. Лиз помнила большой белый дом на холме, окруженный огромными деревьями и яркими цветами. Она помнила тетю Марту и дядю Тинсли, как они играли на большом рояле в комнате с французскими окнами, выходящими на солнечную сторону. Дядя Тинсли был высоким и веселым, держал Лиз за руки и кружил. Еще он поднимал ее, чтобы она могла сорвать персики с дерева.
– Как мы туда попадем? – спросила я.
– Сядем на автобус. – Лиз позвонила в автобусный парк, чтобы узнать цену за проезд в Виргинию. – Недешево, – сообщила она, – но у нас хватит денег на билеты, чтобы пересечь страну. Если до этого дойдет, – добавила сестра.
На следующий день, возвращаясь из школы, я увидела патрульную машину, припаркованную у нашего бунгало. Полицейский заглядывал в окно. Значит, мистер Спинелли выдал нас. Пытаясь сообразить, что Лиз сделала бы в подобной ситуации, я хлопнула себя по лбу, чтобы показать кому-то, кто мог бы следить за мной, будто что-то забыла.
– Я оставила на столе свою домашнюю работу! – крикнула я, развернулась и двинулась в сторону школы.
Я ждала у школы, когда Лиза спустилась по ступенькам лестницы.
– Что ты так вытаращила глаза? – спросила она.
– Полицейские, – прошептала я.
Сестра потянула меня в сторону от проходящих мимо учеников, и я рассказала ей о полицейском, который заглядывал в окно.
– Ясно, – кивнула Лиз. – Биник, мы едем в Виргинию.
Сестра всегда носила наши деньги в туфлях, под стелькой, так что мы отправились прямо на автобусную станцию. Лиз сказала, что, поскольку учебный год почти закончился, никто из учителей не заметит нашего отсутствия. К тому же начался сезон клубники, абрикосов и персиков, и учителя привыкли к тому, что эмигрантские семьи всегда уходят на их уборку.
Я не зашла в автобусную станцию и стояла, рассматривая на крыше серебряный символ в виде гончей, пока Лиз покупала билеты. В начале июня на улицах царила тишина, небо было истинно голубым калифорнийским. Через две минуты Лиз вышла. Мы боялись, что кассир может задать вопрос ребенку, который покупает билеты, но сестра сказала, что женщина подвинула билеты через прилавок, не моргнув глазом. По крайней мере, хоть некоторые взрослые понимали, что надо заниматься своим делом.
Автобус уходил в шесть тридцать на следующее утро.
– Может, надо позвонить дяде Тинсли? – спросила я.
– Думаю, лучше будет, если мы просто появимся, – ответила Лиз. – Тогда он не сможет отказать нам.
Вечером, после того как мы покончили с нашими куриными пирогами, мы с Лиз достали чемоданы, оставшиеся от того времени, которое мама называла днями дебютантки. Чемоданы были из твида цвета загара, с темно-коричневыми крокодиловыми ремнями, с медными петлями и замками. На них были монограммы «ШАХ» – Шарлотта Анна Холлидей.
– Что нам взять? – спросила я.
– Одежду, но никаких вещей, – ответила Лиз.
– А как быть с Фидо?
– Оставь его здесь. Положи побольше еды, налей побольше воды. С ним все будет в порядке до тех пор, пока не приедет мама.
– А если она не вернется?
– Вернется. Мама нас не бросит.
– Я не хочу бросать Фидо.
Что на это могла сказать Лиз? Она вздохнула и покачала головой. Фидо поехал в Виргинию.
Упаковка чемоданов заставила меня задуматься о тех временах, когда мы с кем-то знакомились и привлекали чье-то внимание. Всякий раз, когда мама была сыта по горло тем, как шли дела, она объявляла нам: «Мы идем по проторенной дорожке», или – «Этот город полон неудачников», или – «Здесь несвежий воздух», или – «Мы уперлись в тупик». Иногда это были споры с соседями или бойфренд, который смылся. Порой место, в которое мы приехали, не отвечало маминым ожиданиям, или ей просто надоедала собственная жизнь. В общем, мама заявляла, что наступило время для нового старта.
За прошедшие годы мы переезжали в Венис-Бич, в Таос, в Сан-Хосе, в Таксон и в такие маленькие места, о которых большинство людей никогда не слышали, например, в Бисби и Лост-Лейк. Перед тем как приехать в Пасадену, мы двинулись в Сиэттл, поскольку мама думала, что жизнь в доме-корабле даст взлет ее творческой энергии. Оказавшись там, мы обнаружили, что плавучие дома более дорогие, чем мы думали, и все закончилось заплесневелой квартирой. Там мама постоянно жаловалась на дождь. Через три месяца мы уехали.
Мы с Лиз много времени проводили в одиночестве, но никогда не отправлялись в путешествие без мамы. В этом нет ничего особенного, но все-таки было интересно, что нас ждет, когда мы приедем в Виргинию. Мама ничего хорошего об этом месте не рассказывала. Она твердила о слабоумных, которые водили машины с мятыми крыльями, а также о людях, которые пьют виски с мятной водой, живут в больших старых домах, продают портреты предков, чтобы платить налоги и кормить своих английских гончих, и все еще вспоминают о днях, когда цветные знали свое место. Все это было давным-давно, с тех пор многое изменилось, и я считала, что Байлер тоже должен был стать другим.
Погасив свет, мы с Лиз улеглись рядышком. Сколько себя помню, я всегда спала вместе с сестрой. Это началось с тех пор, как мы уехали из Виргинии и мама сообразила, что если положить меня к Лиз, то я перестану плакать. Позднее мы довольно долго жили в мотелях в номере только с двумя кроватями или в квартирах с опускающейся кроватью. В Лост-Лейке мы спали в такой узкой кровати, что должны были поворачиваться лицом в одну сторону, и тот, кто лежал сзади, закидывал руку на того, кто впереди. Потому что в противном случае все кончалось тем, что мы стягивали одеяло друг с друга. Если у меня затекала рука, то я слегка подталкивала локтем уже заснувшую Лиз и мы обе одновременно переворачивались. У большинства детей были свои кровати, и кое-кто мог бы подумать, будто спать вместе с сестрой это странно – не говоря о том, что тесно, – но я это любила. Ты никогда не чувствуешь себя одинокой ночью, и рядом всегда есть тот, с кем можно поговорить. Самый лучший разговор в темноте, шепотом.
