Время стоянки истекало.
Скромным на этот раз движением правой руки отогнув манжет у левой, Аленкин еще раз глядит на часы, беспомощно оборачивается к теплоходу и видит то, что и хотел, бы увидеть: по ярко освещенному трапу, сунув кулаки в карманы шинели, медленно спускается капитан. Но идет он подчеркнуто неторопливо, с тем особым, ничего не говорящим выражением на лице, которого больше всего и опасались штурманы «Седова».
Встретив взгляд Аленкина, капитан отводит глаза. Штурман весь напряжен и вопреки здравому смыслу теряет вдруг уверенность в своей правоте.
Капитан молча входит в толпу. Посмотрел направо, потом налево — шум прекратился.
— Теплоход перегружен, — твердо говорит капитан, — взять не могу.
Секунду еще держится тишина. В этой тишине глухо шлепаются один за другим скинутые с плеч мешки. Потом начинается суматоха: одни отчаянно и зло бранятся, другие с досадой смотрят на капитана.
Начальник пристани, ни слова не сказав, направляется к медному колоколу, висящему под часами.
Капитан поворачивается и молча идет к трапу. Люди еще подбегают, упрашивают…
Опустив голову, следом за широкой спиной капитана продирается Аленкин, подавленный всем случившимся и благодарный своему капитану.
* * *
На следующий день в мире было прибрано и светло. Обсыхали под солнцем заново вызелененные берега, а между волн в просторных впадинах плавала такая яркая лазурь, как будто ее смыло дождем с неба.
На скользкую палубу выходили люди и без причины улыбались.
Капитан стоял перед рубкой и глядел куда-то вверх, заслоняя глаза от солнца фуражкой, которую высоко держал над головой.
— Ни черта не смотрят штурмана, — говорил он Аленкину, стоявшему в рубке у окна, — труба-то у нас ай грязная!
Надев фуражку, капитан сел перед рубкой на лавку. У штурвала лучший рулевой — Матвей Денисов.
Капитан заметил меня и жестом пригласил сесть рядом. Судя по этому жесту, настроение у него хорошее. Он молчал, смотрел на Волгу. Глаза его молодо, весело, жадно вбирали в себя пространство. Казалось, для того он и сидит так прямо, чтобы видеть дальше.
Аленкин почтительно перегнулся из рубки наружу и попросил разрешения сойти вниз.
— Идите, — сухо сказал капитан, и глаза его вдруг поскучнели. Он проследил, как проворно сбегает по мостику Аленкин, и ворчливо добавил: — Воображает, что он гвоздь мира!
Я не поняла, что это значит, но спрашивать было неудобно.
— …Переведи его в старшие — пойдет, в капитаны — пойдет! Даже и не задумается: могу — не могу…
— А разве же он плохой штурман?
— Этого я не говорю, — уклончиво ответил капитан. Он вдруг поднял руку, сделал, легкое движение от себя.
Из рубки тут же отозвался Матвей:
— Есь-есь!
— Люди думают, что у штурмана только и дела— стоять на вахте колом и голос подавать: право руля, лево руля!
Из рубки долетел осторожный смешок Матвея.
— Руль да плес — это, конечно, дело важное, очень важное, даже самое важное, но еще не все!.. Вот вчера как поступил бы на месте Аленкина хороший штурман? Я хочу сказать, настоящий штурман!
Капитан сузил глаза и пошел рубить с азартом:
— Вышел, посмотрел, прикинул и. командуй! Давай грузи, давай не задерживай: мы — скорая линия!.. Матросам то же самое… — налетай, ребята! К чертям грибы… А боцману в таких случах только мигнуть надо, да еще такому боцману, как наш. А мешков этих сколько было? На полчаса хорошей работы!.. Потом сообразить не вредно: впереди большой перегон, — значит, можно еще и к механику пойти, попросить по-хорошему. Механик тоже человек. Глядишь, и прибавил ход, а это значит— и людей забрал, и из графика не выскочил. Все довольны, все рады, сам рад! Лишние единички к плану— тому же штурману слава! Да вы что? Хороший штурман никогда не оставит на берегу груз, скорее у другого из-под носа сцапает, да еще осенью! Расписание и так сбито. — Капитан прищелкнул языком и добавил: — Он не то что свою команду, он бы этого… этого дохлого начальника пристани грузить заставил, да, да, как миленького… А «Баху» достался бы кукиш.
— Какому Баху?
— «Академику». Тому самому, что вчера за нами следом шел, есть такой пароход «Академик Бах»… А как поступил Аленкин? Вот когда я был штурманом, у меня однажды артисты из первого класса клепку для бочек грузили, да еще благодарили потом за физкультуру.
— Так почему же вы?..
Капитан не дал договорить.
— Потому что если он дурак, то, сами понимаете…
Я ничего не поняла. Капитан скосил глаза в мою сторону:
— Да поймите же вы, я вышел, когда Аленкин уже принял решение. Какой он ни есть, но он штурман — все кричат на него, а он стоит, выдерживает. Потом, представляете себе, выхожу я и отменяю решение. Колхозники, конечно, довольны. Начальник пристани тоже. А про себя думает: не штурман, а шляпа! А штурману Аленкину, может, всю жизнь придется заходить на эту пристань ― вот ведь в чем дело!.. Вообще-то Аленкину, конечно, повезло: не будь за нами парохода, пострадал бы его штурманский авторитет.
В это время с шумом откатилась дверь рубки, и над нашими головами тяжело задышал Аленкин.
— Товарищ капитан… там опять история с масленщиком.
— Ну?
— Опять этот новенький, знаете…
— Ну?
— Шепелев говорит: лазит к нему в тумбочку новенький.
— Почему до сих пор не знаете фамилии? Что значит «новенький»? — Капитан обернулся и уничтожающе посмотрел на Аленкина. Тот покраснел и, не поднимая глаз, сказал:
— Я знаю фамилию… Агулин… но что я могу, когда..
Капитан молчал.
— По-моему, товарищ капитан, ему надо вменить.
— Ну и вменяйте.
— Я думаю, надо через комсомольскую организацию.
— Ну и давайте через комсомольскую. Вы штурман — чего спрашивать?
Аленкин еще проворнее скатился вниз.
Капитан посмотрел ему вслед и вдруг улыбнулся:
— Ну что ты скажешь, а? Пятьдесят лет хожу по Волге вверх да вниз, пятьдесят лет выбираю арбузы в Быковых Хуторах, и то случается — ошибусь. А тут не арбуз… жмешь его и так и этак: вроде ничего… А вдруг промахнулся?
Теплоход миновал Сызрань. Идет дневная капитанская вахта.
Капитан сегодня в «настроении», и это сказывается на штурмане Аленкине. Штурман, облокотясь о колонку машинного телеграфа, стоит себе, и вид у него такой, будто не вахту несет, а прохаживается на пассажирской палубе.
В погожие дни смотреть на реку трудно — слепит глаза. А берега в этих местах скучные.
Левый — распластан, на нем видны бесконечно далекие селения. На правом, горном, — глинистые холмы с травою в плешинах. Холмы эти как ножом срезаны у воды и похожи на краюхи хлеба. Изредка под ними заляжет бережок. В одном месте он залегал.
По берегу идет тропа. Этой тропою, укачивая на спине троих мальчишек, шагал большой верблюд.
Мальчишки сидели один за другим, держались за локти, босые пятки прижав к бокам верблюда.
Капитан заметил всадников и захохотал. Он хохотал очень долго.
— А знаете, что было в Тамбове, когда там в первый раз появился верблюд? С иконами вышел к нему народ. Вперед выпустил самого дряхлого старца, и старец сказал: «Матушка Загогулина, не губи ты нас, не иди на Тамбов, а иди на Рязань…»
Так с верблюда повело капитана на смешное. Он рассказывал историю за историей, и вдруг глаза его сделались серьезными.
— Узнаете это место?
На правом берегу, у края глинистого кряжа, белела церквушка на сером бугре, серые хаты, ветряк и — ни деревца! Голо. Пусто. Скучно.
— Не узнаю.
— Прошлым рейсом… неужели не рассказывал?
— О чем?
— Значит, память у меня захлестнуло. А знаете почему? Потому что очень хотел не забыть. Это ж Соленое Займище!
Если еще когда-нибудь пройдете мимо этих мест на барже, на плоту, на любой посудине, в любое время, в самую темную ночь — спросите: где идем? Вам назовут Соленое Займище и сразу расскажут эту историю.
В девяностых годах на военном флоте отбывал действительную Андрей Иванович Яковлев. Мой учитель. Это я с его слов.
У Андрея Ивановича был друг — тоже матрос родом отсюда. Вышли они в кругосветное плавание и… в какой порт ни зайдут, мимо каких берегов ни проходят, матрос этот смотрит, всему удивляется, а потом говорит: «Нету-нет — Соленое Займище лучше!»
Стали над ним посмеиваться и уже нарочно спрашивали: «Ну как, нравится?» Матрос глядит… А там?! Чего расписывать — пальмы не пальмы, коралловые рифы… Марсели… Таити-Гаити… черт те что!.. А он наглядится, вздохнет и свое: «Нет, братцы, Соленое Займище лучше».
В каком-то порту подхватил матрос этот холеру. Обнаружили поздно, уже в открытом море… А знаете, что такое эпидемия на корабле?
Ссадили матроса на первой попавшейся земле. Это был остров. Я даже запомнил название: остров Сокотра. Есть такой в Аравийском море…
