Вернувшись домой, она надушилась и стала надевать новые свитер и юбку. Зазвонил телефон. Как только Клер поняла, что это Мишель, она невольно потянута юбку вниз, прикрывая бедра. Он извинялся за свое молчание. Он многое обдумал, и ему совершенно необходимо увидеться и поговорить с ней. Она согласилась назавтра пообедать с ним.
Положив трубку, она начала расстегиваться. Вдруг передумала и застегнула молнию.
Она свободна и вольна носить все, что ей хочется.
Клер ужинала у Мари, своей лучшей подруги.
Два месяца назад та родила, но уже стала снова такой же худенькой, как до беременности. Клер пошла в комнату к ребенку. Бернар, отец, стоял склонившись над кроваткой. Когда вошла Клер, он даже не повернул головы. Он что-то напевал или шептал. Он никогда не обращал на нее никакого внимания.
Какого возраста были дети у Томаса? Наверняка совсем маленькие, и в эту самую минуту он рассказывает им сказку или поет колыбельную, венгерскую колыбельную. И не слышит ничего, кроме их легкого дыхания, не видит ничего, кроме их смыкающихся глаз.
Клер взяла музыкальную куклу и дернула за веревочку. Услышав музыку, Бернар выпрямился.
— Он спит.
Они вышли из комнаты.
Она пошла к Мари в кухню. Повсюду стояли бутылочки с сосками.
Клер не станет рассказывать ей о Томасе.
Мишель тут же заметил, что в комнате нет его галогенной лампы. Клер проводила его в кабинет, он увидел ее и вроде бы успокоился. Но, вернувшись в комнату, сел на кровать и огляделся, не изменилось ли еще что-нибудь. Она следила за его взглядом. Ничего он не увидит, потому что ничего не изменилось. Даже сама Клер. Она не накрасилась и не надушилась. И надето на ней все ему знакомое, и лицо у нее бесстрастное, как всегда, когда она видит Мишеля.
Он кашлянул. Он собирался поговорить с ней. Но сначала решил что-нибудь выпить. Тут Клер улыбнулась. Пошла в ванную и оставила дверь полуоткрытой. Прислушалась.
Он открывает раздвижную ширму. Потом холодильник. За йогуртом и масленкой находит пиво. Пшшшт. Это он дернул колечко жестяной банки. Находит соки. Это его удивляет, потому что Клер их никогда не пьет. Теперь он видит бутылку шампанского. А ведь Клер его не любит. Наверняка ей его принесли. Дверца холодильника закрывается. Он берет стакан с полки над раковиной. Замечает, что на соседней стоит аперитив. Тишина.
Он медленно задвигает ширму.
Он все понял.
Клер вышла из ванной.
Мишель не задал ей ни одного вопроса. И не сказал того, что ему нужно было сказать ей.
Они обедали в ресторане. Мишель расслабился. Она наблюдала за ним. Ему, казалось, даже полегчало. Теперь он знал, что их роман закончился.
Клер провожала своего последнего пациента. Нажала кнопку и вызвала лифт. Пациент вошел в кабину. Металлическая дверь закрылась за ним. Клер вздрогнула от какого-то звука. Обернулась. На ступеньке лестницы сидел Томас. Его глаза сияли. Он рывком встал и крепко обнял ее. Прижал к себе и с нежностью заговорил с ней. Все эти два дня ему очень не хватало ее и так не терпелось увидеться с ней, что он ждал ее здесь, в темноте, надеясь, что она пораньше закончит прием. Вдруг он отстранился от нее. И вызвал лифт. Сегодня он предпочел бы пойти в кафе. Клер быстро зашла домой за сумкой и пальто.
Пожалела, что не надела новой юбки и свитера — в кафе у Томаса будет время посмотреть на нее.
Они сели лицом друг к другу. Она заказала виски. Томас не хотел ничего пить. И ничего не говорил. Почти не смотрел на нее. А ведь только что он казался таким счастливым оттого, что снова видит ее. Он принялся оттирать пятно на своей левой руке. Когда оно исчезло, он поднял глаза на Клер и наконец улыбнулся. Придвинулся к столу настолько, что коленями они касались друг друга. Он расспрашивал ее о работе. Ей нравилось рассказывать о ней, и она говорила долго. Он слушал не сводя с нее глаз.
Клер допила виски и вдруг, будто против собственной воли, спросила, чем занимается его жена. Она заметила, что он раздумывает, прежде чем ответить ей.
— Она архитектор.
Потом он взял Клер за руку и посмотрел, который час. Ему пора было возвращаться.
Они расстались у ее дверей. Он поцеловал ее в губы, очень быстро.
Она опустилась на кровать. Почему ему вдруг захотелось пойти в кафе, ведь он с таким нетерпением ждал ее? И ей вовсе не надо было задавать этого вопроса про жену. Он не хотел говорить о своей семье, это было очевидно. Не хотел, чтобы Клер страдала.
А вдруг он решил больше не приходить, не видеться с ней?
Она закрыла лицо руками. Нет, этого не может быть. В кафе Томас так сильно прижимался к ее коленям своими, что у нее наверняка отпечаталась на коже тоненькая сеточка колготок.
Они будут видеться. У нее не было в этом сомнений.
Клер глубоко вздохнула. Хотя она целый день без конца мыла руки, ее запястья все еще пахли туалетной водой.
Она распрямилась. Все понятно. Томас отстранился от нее из-за ее духов. Он боялся, что его кожа и одежда пропахнут этим запахом. Жена, конечно, почувствовала бы его. Потому он и повел Клер в кафе.
Клер не ошиблась. Она больше не душилась. И Томас не водил ее в кафе.
Жена Томаса, конечно же, спроектировала дом, а он его построил.
На первом этаже — гостиная, просторная, очень светлая и кухня с огромным столом, а столовой нет. Нет-нет, гостиная и кухня не разделялись. Это была одна большая комната. Так что, когда они принимали гостей, жена Томаса могла готовить еду, участвуя в общем разговоре.
Она наверняка прекрасно готовила, и друзья любили ужинать у них, у Ковачей.
Во сколько бы Томас ни приходил, он оставался у Клер час с четвертью. Никогда больше, редко меньше.
Однажды она выключила из сети видеомагнитофон и электрокофеварку и спрятала будильник в ящик ночного столика. Теперь Томас нипочем не сможет узнать, который час, и пробудет у нее подольше.
Когда раздался звонок, Клер посмотрела на свои часы, положила их в сумочку и только тогда пошла открывать.
Было без двадцати пяти восемь.
Они, вытянувшись, лежали бок о бок.
Клер вслушивалась в дыхание Томаса. Впервые, забыв о времени, он, быть может, уснет рядом с ней. Она не шевелилась. В местах, которыми они касались друг друга, кожа ее становилась влажной. Она закрыла глаза. Они вместе проведут эту ночь и вместе позавтракают. Томас наверняка много ест по утрам. У нее есть яйца, сыр и два больших ломтя ветчины. Этого хватит. Она не откроет окно, и весь день в квартире будет пахнуть гренками.
Томас прижался к ней и нежно поцеловал. Потом отстранился и встал.
Когда он закрыл за собой входную дверь, было без десяти девять.
Томас провел у нее час с четвертью, ровно час с четвертью.
Клер больше не будет ничего отключать.
И будильник теперь навсегда займет свое место на столике у кровати, а часы — у нее на руке.
Клер зажгла лампу у изголовья кровати. Половина седьмого.
Томас сейчас наверняка завтракает. Возможно, это он приготовил кофе. Жена присоединяется к нему. На ней халат мужа, он ей велик. Ее длинные волосы сильно растрепаны. Томас улыбается ей. Он считает ее красивой. В кухню входит ребенок. Мать бранит его, потому что он пришел босиком. Малыш забирается на колени к отцу. Томас берет обе его ножки в одну свою руку и согревает их. Он собирается положить себе в кофе три, нет, наверно, четыре кусочка сахара, потому что чашки для утреннего кофе ведь намного больше. Ребенок останавливает его. Он хочет сам положить сахар. И с размаху бросает его в чашку. Весь стол забрызган кофе.
Томас сейчас уйдет. Машина отъедет от дома. На полке за задним сиденьем — желтая строительная каска.
Он целует свою жену. На губах у них вкус кофе.
«До вечера».
Клер снова засыпает.
Она открыла глаза, когда на стройке начались работы, и тут же встала.
Всю неделю она не ставила себе будильник. В этом не было никакой необходимости. Ее будил шум стройки. И ей казалось, что она почти ощущает присутствие Томаса.
Клер пальпировала брюшную полость пациента. Он был примерно того же возраста, что и Томас, и носил обручальное кольцо. А Томас — нет. Наверняка боялся потерять на стройке. Пациент жаловался на боли в животе. Аппендикса ему никогда не удаляли. Томасу тоже. Клер увидела бы шрам.
Томас никогда не болел, в этом она была уверена. Он не кашлял, не сморкался, даже носом не шмыгал. Никаких печеночных неприятностей, в белках глаз — никакого желтого оттенка. На стройке ему приходилось нелегко, он наверняка поднимал тяжести, но спина у него не болела, седалищный нерв не беспокоил, с поясницей — ни малейших проблем. И голова у него никогда не болела. Ничего у него не болело.
Пациент оделся.
Клер села за свой письменный стол.
