— Утконос?! Он вор! — переменился в лице, как от удара, Хрустов и встал по другую сторону стола. — Он украл у народа победу!..
— Да ладно тебе! Украл — отдаст! — хохотнул Никонов. — Хорошо, что ты здесь. Иногда думалось: а вдруг уехал куда? Вон Лешка Бойцов в Индии… окончил МГИМО, дипломат. Не то что мы!
— Я лично отсюда никуда, — процедил, словно ледяной воды попробовал, Хрустов. — Пока не восстановлю статус-кво. Я, кстати, тебе писал.
— Писал, — согласился, улыбаясь, Никонов. — Нас партия научила писать. — Он, как всегда, не упускал возможности пошутить.
— А ты ни разу не ответил… — голос у Хрустова стал жестким.
— Этого не может быть. Этого не могёт быть! Разве что полоса была такая… я же тоже в больнице провалялся… три месяца. Было дело, было-было… — скороговоркой известил гость, как о неком веселом случае. — Инсульт-привет. Слава богу, пронесло.
— Прости… не знал… — смутился Хрустов, продолжая исподлобья смотреть на Никонова. Конечно, три месяца в больнице никак не могли объяснить того факта, почему же Сергей не отвечал на хрустовские письма годами.
Жены ушли на кухню греть заново пирожки, а мы, трое мужчин, сели за стол. Я вновь почувствовал себя лишним и еще раз подумал: не уехать ли завтра же домой? Но смертельно интересно было понять, что ныне происходит со вчерашними друзьями.
Хрустов таинственно мигнул, протянул руку — из самодельного секретера явилась на свет коричневая бутылка кедровой настойки с отпечатанной на принтере наклейкой, которая гласила: «Южно-Саянская ГЭС, отдел кадров», причем в последнем слове буква «а» печатным же образом поверху забита крупной красной буквой «е» (получается «отдел кЕдров»).
— Э-эй! Только вместе с нами! — жены узрели через полуоткрытую дверь стеклянный опасный сосуд и, спасая здоровье мужей, принялись методично выглядывать из кухни. Таня, вся нарядная — с серебряными украшениями на шее, с серебряными браслетами и кольцами на руках — даже пригрозила кулачком Никонову. — Помни, у тебя давление.
— Раньше были времена, а теперь явления… раньше поднимался лифт, а теперь давление, — игриво пропел Никонов.
— А Левке просто запрещено! — предупредила серо-синеглазая хозяйка. — И вообще, вы уже старики. За орден Сережи потом по маленькой — и хватит. Почему молчите? Али уже умерли от волнения?
Лев Николаевич, не оглядываясь, топнул под столом ногой.
— Галина, так нельзя себя вести в обществе! Даже в постсоветском.
— Поц-советском, — хмыкнул Никонов.
— А как же свою любимую пойдете смотреть? Вы же не доползете?
— Доползем, Галка! — отозвался гость. — Мы до нее хоть на коленях доберемся. Она мне, может, все двадцать пять лет снится. Наша дорогая, поднебесная. Все вместе и сходим. Кстати, где сын-то?
— В Москве. В командировке. — Хрустов ответил нехотя.
— Я знаю! Он же летел с нами.
— Илюха?! — насупился Хрустов.
— Ну! Обещал умыться-переодеться и — к родителям. Красивый парень.
— Да, ничего, — холодновато ответил Лев Николаевич. Он явно был недоволен тем, что сын летел в одном самолете с директором ГЭС. И Никонов, с горечью осознав это, осторожно завел речь о другом.
5
— А как ты сам-то, кроме шуток? — спросил Сергей Васильевич, откидываясь на спинку шаткого стула и разглядывая исхудавшего, как подросток, друга. — По прежнему заводишься с пол-оборота? Ты же себя сожжешь. Видел я тебя по телику.
Хрустов, играя скулами, молчал.
— Как Галина? Пишет Таньке: головные боли. Наверное, из-за холодного воздуха, Саяны, — Никонов кивнул на окно.
— В Приморье теплее, хочешь сказать?
— Субтропики. Женьшень растет… тигры ходят.
— Ничего. У нас всё хорошо, Сергей. И на этом точка. — И Хрустов добавил одну из своих сентенций, без которых не мог жить. — Когда человек улыбается, он показывает зубы судьбе.
— Это верно, — хмыкнул Никонов и полез в карман, достал из бумажника две фотокарточки. — А вот мои.
На одном красочном снимке — высокий юноша в смокинге держит под руку пышную юную даму в фате. Очень похож на молодого Сергея.
— Сыночка, думаешь, как зовут? Лёва. Лев.
— Я помню. — Хрустов не смог не покраснеть от удовольствия. Буркнул. — Об этом ты единственный раз и черкнул. Спасибо.
— Недавно подарили внучонка. Как, думаешь, зовут? — Никонов тоненько рассмеялся. — Базара нет. Где Лева, там Лёша. В честь Алешки Бойцова.
На другом фотоснимке — красивая барышня лет двадцати в шляпе, на фоне пальм и моря, определенно за границей. Очень похожа на мать, наверное, такой была Таня (Аня? Лада?) во времена строительства ГЭС.
— Дочурка Вера. Замужем за генералом, у нас, там. Тоже обещают скоро наградить дитем.
— А мой еще не думает жениться.
Никонов с явным недоумением уставился на него и прыснул от смеха.
— Что, что?! — засверкал глазами мнительный Хрустов. — Не торопится — и молодец.
Никонов, видимо, о чем-то уже проведал, но решил не торопить события..
— Любви все возрасты покорны. — Он подмигнул. — Дело сладкое. Я бы сам бы еще, да Танюха говорит: застыдят…
Из кухни тут же выглянула, как кукушка, Татьяна Викторовна:
— Ты чего, чего там?! Детей показал? Дай сюда, Галке покажу! — И понесла оба фотоснимка на кухню. — И сам зайди-ка сюда.
Никонов, пожав плечами, ушел.
Мы с Хрустовым молчали. Сергей Васильевич вернулся от женщин, сделал умильное лицо, завел речь о другом.
— Галка говорит, на вашем участке ты вишню к яблоне прирастил… Ну, Мичурин! Как тебе удается? И какая ягода? А смородину с жимолостью не пробовал?
— Можно любые плоды совместить, а вот Россия уже расколота.
— Да брось, чего ты опять?! Я вот лопату давно не держал в руках. Может, сходим по утрянке, помогу по огороду.
— Не знаю, как насчет лопаты, а рабочий класс уже готов взять власть в свои руки! Ты же, говоришь, видел меня по телику? — Хрустов выпрямился, грудь колесом. Он более не мог ходить вокруг да около. — Что скажешь, человек из номенклатуры? Ограбили страну?
— Левка, ты серьезно?! — Никонов натужно расхохотался. — Во дает! — И жестом призвал и меня посмеяться. — Разве не ты в девяностых с мегафоном бегал: «Даешь свободу мысли!»?! Мне присылали «Луч над Саянами», читал про тебя. И правильно ты призывал. А где свобода, там предпринимательство… побеждает талантливый.
— Талантливый?! Это ты называешь талантом?! — Хрустов тоже, как и Никонов, оглянулся на молчащего гостя, на меня. — Если у воров бывает талант, то конечно! — Он ощерился, ноздри расширил с красными точечками по краям. И ткнул пальцем в друга юности. — Они тебя… купили!
— А не пошел ты на хер!.. — зашипел вдруг Никонов, оглядываясь на кухню. — Ты думай, что говоришь! — Он вскочил, едва не опрокинув стол. — У них денег не хватит! Я о другом… Нужна была свобода или так и сидеть бы мордой в чемодане?! С твоим-то характером, которым я всегда восхищался!
Хрустов мучительно смотрел вверх, на друга, готовя в ответ пламенную речь.
Стоит ли разъяснять современному читателю, что описываемая встреча происходит в начале ХХI века, а с плакатами бегал Лев Николаевич в конце восьмидесятых, когда умерли подряд несколько старых генсеков и взошел на мавзолей почти юный по шкале Политбюро Горбачев с чернильной кляксой на лбу. И когда началось — пусть медленное, но все же — послабление.
Но кто без греха? Кто, скажите, не доверялся надежде? Кто не страдал от недостатка кислорода в конуре в шесть квадратных метров общаги-барака? Когда действовал закон: я начальник, ты дурак. Право же, скажите мне, кто сейчас бросит камень в этого худенького сутулого человечка, всю жизнь увлекавшегося новыми идеями и честного до дурости, — в Лёвку Хрустова? Разве только «Ландкрузер» нового русского, проезжая мимо, швырнет из-под широкого колеса в него горстью валунов — и не потому, что не поддерживает мыслей Хрустова (он знать не знает его!), а только из высокомерия и самодовольства, с привычкой скоростной езды хоть по трупам. Или это я лишнего? Среди новых русских (все-таки приматы) встречаются и вменяемые люди, прочитавшие хотя бы пару страниц Нового завета и семь первых страниц «Мастера и Маргариты»…
— Ты всегда был в оппозиции… понимаю, это бодрит… особенно если рядом девочки… — вдруг миролюбиво хмыкнул Никонов и сел, зевнув во всю пасть, тем самым как бы давая понять, что не принимает всерьез опасность и теперешних отношений Лёвы с властью. — Н-но все равно… я кое-какие меры принял…
— Это какие такие меры?! — подскочил и насторожился Хрустов, как суслик в степи. — Не надо никаких мер! Что? Что?
— Не надо так не надо… — снова зевнул и улыбнулся Никонов. — Извини, самолет выходит из организму. Лев! Лучше всего сделать так — взять да обрубить узел, уехать.
— Уехать?! Отсюда?! Оставить народ в такие дни — ни за что! — рявкнул Лев Николаевич, одновременно шлепнув ладонью по столу, отчего рюмка подскочила и настойка расплескалась по новой, с сиреневыми и алыми розами скатерти. — Ой, Бл…юменталь!..
