Иду, иду, народ спешит по своим делам. Прохожих становится все меньше. Люди уже вовсю трудятся над выполнением планов партии и правительства. Были у нас пятилетки, стали семилетки. Один черт вкалывать надо. Мой папа говорил: не прольешь пота – не получишь краюху хлеба. Он льет свой пот в порту. И за свой пот имеет не только краюху хлеба. Несмотря на сильный ветер, мой нос чует аппетитный запах. Так пахло у нас, когда мама начинала заправлять пироги. Так и есть! Написано «Пирожковая», а выше название: «Минутка».
На семьдесят копеек я наелась от пуза. До вечера хватит, а там погляжу, что мне бог пошлет.
Опять народу полно. Сбежали, наверное, с работы и теперь шастают по магазинам. У людей денег прорва. Папа как-то сказал маме: «Деньги портят человека, но без них он становится зверем. За копейку может убить».
Мой папа очень умный. Зря, что ли, он в Мариуполе числится лучшим политинформатором в Доме политпросвещения.
Мамочка моя родная! Время-то уже – около десяти.
– Дядечка, – остановила прохожего.
– Тоже мне нашлась племянница. Чего надо? – Фу, как грубо! А говорят, все ленинградцы – интеллигентные люди.
– Гражданин, не подскажете ли вы мне, где находится строительный трест.
– Откуда приехала? – Опять вопрос. Он что, еврей? Отвечает вопросом на вопрос.
– Из Жданова. – Чего мне скрывать?
– Землячка нашего Жданова? Пошли, я туда же иду. – Не спросишь же, кто такой этот Жданов. Пропустила урок по истории – теперь молчи. Пошла без слов.
Номер треста двадцатый, и располагается он в старинном здании рядом с какой-то церковью.
– Меня Иваном Петровичем зовут. – Жмет мне руку, а я немею: это же брат тети Нины. – Тебе к кому в тресте?
– К Вам. – О записке я позабыла. Так этот мужчина на меня подействовал.
– Если ко мне, пошли тогда в мой кабинет, – спокоен этот братец Иван.
То, куда он привел меня, назвать кабинетом трудно. Скорее, это будуар.
– Садись, – двинул ко мне стул с высокой спинкой. – Рассказывай, кто ты и чего тебе надо от меня. Но сначала скажи, кто тебя ко мне послал. – Не дождался ответа: – Сам знаю.
Я молчу: мне интересно, кого он назовет.
– Наш Ромуальд Карлович падок на смазливых девчонок. Ты кем при нем была? Просто подружкой? Или бери выше – любовницей?
– Не знаю я никого вашего этого, – я запнулась.
– Не знаешь? – протянул брат Иван. – Ну-ка, встань.
Я встала, готовая уйти.
– Да, ты его не потянешь. Больно тоща ты. В нем весу сто килограммов.
– Сестра Ваша меня к Вам послала. Сказала, что вы меня на работу устроите.
– Нина, что ли?
– А у Вас сестер много?
– Три, а что? Но те, другие, дома живут. Это мы с Ниной непоседы.
Без стука вошла женщина:
– Иван Петрович, совещание отменить?
– Чего орешь? – Женщина даже не повысила голоса. – В одиннадцать тридцать приглашай.
Женщина вышла. Привыкла, что ли, что к ней так относятся.
– Распустился народ. Входит без стука. А может быть, я с тобой тут любовью занимаюсь. – Смеется он приятно. – На площадку тебя послать – все равно, что смертный приговор подписать. В контору определю, – глянул очень строго на меня. – Но чуть позже. Сейчас у нас сокращение аппарата. Вот и совещание по этому вопросу провожу. Хочешь, останься. Послушаешь. Так сказать, напитаешься нашей атмосферой. – И опять смеется.
– Атмосферой сыт не будешь. А что мне пока кушать?
– Не проблема. У меня трое детей. Где трое, там и четверо. Прокормлю.
Ветер все дул и дул. Срывая с крыш листы кровли, ломая ветви деревьев, заставляя людей укутываться. Но мне он был уже не страшен. Брат Иван вселил в меня какую-то неведомую силу.
Теперь мне всё нипочем. За спиной такого мужчины мне ничего не страшно.
Но когда я услышала, как Иван Петрович ведет совещание, я окончательно и бесповоротно влюбилась в него. Ну и что, что мне семнадцать, а ему… Какая разница, сколько ему лет.
Слышу, как вы за спиной шипите: «Он женат, у него трое детей». Ну и что? Я влюбилась – и точка!
– Так что, товарищи, – закончил совещание Иван Петрович, – как сказал Никита Сергеевич Хрущев, задачи определены – за работу, товарищи.
И ещё он говорил о том, что в год столетия Владимира Ильича Ленина надо усилить внимание к трудовой дисциплине. Я не могла уразуметь, отчего это надо соблюдать дисциплину в год, когда вождю пролетариата исполнилось бы сто лет. А в другие года – нет?
Я сидела в углу и таращила глаза на него, моего рыцаря. Вот он, настоящий мужчина. Сильный, уверенный в себе. Как же я хочу, чтобы он обратил на меня внимание. Он же ни разу не взглянул на меня.
Народ, шумно двигая стульями, начал выходить. В кабинете мгла от табачного дыма. Глаза ест.
– Что, подруга, – наконец-то Иван Петрович обратил на меня внимание, – понравилось?
– Какой Вы сердитый.
– С нашим народом иначе нельзя. Отпусти вожжи – кто куда начнет тянуть, и, что характерно, каждый в свою сторону.
– Как в басне Крылова?
– Хуже. Там простая повозка. Тут – большой городской строительный комплекс. Ленинградцы ждут от нас не разговоров, а жилья.
Иван Петрович вышел из-за стола. Какой он большой! На улице я этого не заметила. Какие у него широкие плечи, сильные руки! Не говорю уже о его глазах. Голубые-голубые. Почти как у младенца.
И тут он начал говорить так, как будто меня в кабинете не было.
– В последние годы авторитет Н. С. Хрущёва резко упал. Его товарищи по партии всегда критически относились к его экспромтам в проведении экономических и политических преобразований, неоправданным нововведениям. А как они негодовали по отношению к его внешнеполитическим шагам… – Мне хотелось спросить: «Откуда это Вам известно?», но промолчала: папа учил меня слушать. – И особенно разрыв с Китаем и неспособность отстоять интересы СССР в период Карибского кризиса. Военные понимали непродуманность и популистский характер предпринятого Хрущёвым сокращения армии. Рядовые граждане были недовольны ростом цен и пустыми прилавками. Крестьяне были выбиты из привычной колеи уничтожением приусадебных участков и личного скота. Рабочие роптали на снижение расценок и плохие условия труда, а против них хрущёвские власти бросали армию, проливались не только слёзы, но и кровь. Усилились гонения на православие. Пошли поедим куда-нибудь. У нас в буфете одни сардельки с винегретом. Как ты думаешь, я заслужил большой кусок жареного мяса? – Не стал ждать ответа и сам сказал: – Определенно, заслужил. И сто пятьдесят граммов заслужил.
Мы вышли на Невский проспект. На мостовой не протолкнуться.
– Бездельники, – ругнулся Иван Петрович и крепко взял меня за руку. Я не сопротивлялась. Мне это было приятно. Меня ведут, будто малого ребенка. А куда ведут, мне безразлично. Правда, я тоже хотела кушать, но это было главное. Я хотела быть рядом с ним.
– Надоел ветер, – говорил Иван Петрович. – Нам надо надбавку платить за это. Выматывает.
Не доходя до перекрестка, мой поводырь потянул меня через проспект. Лавируя между машинами и автобусами, мы перешли его и прямиком вышли к входу в ресторан. «Кавказский», – прочла я, и мы начали спускаться по ступеням вниз. У нас в Мариуполе рестораны в подвалах не размещают. Я молчу. Это же Ленинград. В раздевалке дядька в синем халате принял от Ивана Петровича плащ. Мне кроме шерстяного костюма снимать нечего.
– Прошу Вас, Иван Петрович, – я обомлела. Какой же он, мой Иван, важный! Его и тут знают. – Вам с дамой, – это я-то дама? – как всегда?
– Как всегда, милейший, и сразу мне мои наркомовские сто пятьдесят, а даме, – тут он улыбнулся и повторил, – а даме – бокал сухого ординарного.
– Закуску как всегда?
– Тащи, у меня мало времени.
Сухое вино было похоже на то, что я пила на выпускном вечере, кислое. Наверное, Иван заметил мое недовольство.
– Не понравилось – не допивай. Сейчас закажу «Хванчкару». Его Сталин любил.
Мы ели какую-то очень вкусную закуску из курятины, и он говорил.
– Мы с сестрой приехали в Питер в сорок шестом по оргнабору. Успел послужить в армии. В боях не участвовал, но был ранен. Легко. Но об этом тебе знать необязательно.
Мужчина постеснялся сказать девушке, что за ранение и при каких обстоятельствах он получил. Читателю мы скажем. Произошло это на учениях. Взводу, где служил Иван, приказано было броском одолеть небольшую высоту и там, окопавшись, занять оборону. Атаку поддерживали два станковых пулемета. Струсил тогда молодой боец и решил отлежаться в кустах. Не знал он, что те кусты находились на линии огня пулеметов. Одна пуля досталась Анике-воину. Попала она ему прямиком в левую ягодицу. Хорошо ещё остались целы яички. А то не было бы у парня детей.
