Оказалось, Дионисио и Долорес несколько по-разному понимают, что такое «очень романтическая книга». Она нетерпеливо читала, жуя обслюнявленную сигару и ожидая торжественного выхода принцессы. В непривычном литературном занятии шлюха не умела распознать ключевые моменты повествования, ее больше пленяли случайные кулинарные рецепты. Книга называлась «Донна Флор и два ее мужа»,[20] и Долорес надумала открыть собственный ресторан под названием «У донны Флор».
Без трудностей не обошлось. Прежде всего, здание под новый ресторан пришлось выкапывать из ила, который к тому времени отлично просох и стал несокрушим. Жизнь шлюхи привила Долорес большую любовь к свободе, но сейчас ощущалась нехватка помощника. «Охо-хо! Вот бы появился какой мужичок и покопал!» – говорила она и подолом юбки вытирала с лица пот, прежде чем возобновить труды. Долорес очень жалела, что старшие сыновья смылись на поиски алмазов в джунглях, две взрослые дочери умотали в Вальедупар заниматься матушкиным ремеслом, а оставшийся малолетний выводок мог лишь оттаскивать иловые кирпичи, но не копать.
Как-то раз во время работы Долорес почувствовала – сзади кто-то стоит. Сердце у нее скакнуло, она обернулась и увидела Фульгенсию Астиз. Долорес страдала тем, что в ученых кругах назвали бы «аномальный рефлекс удивления» – она застыла с распростертыми объятьями и широко открытым ртом. Все знакомые к такому привыкли, и часто ребятишки подкрадывались, грохали в кастрюлю у нее над ухом, чтоб посмотреть, как Долорес разинет рот, и, заливаясь смехом, убегали, прежде чем та очухается. Но Фульгенсия раньше никогда такого не видела, и необычная реакция ее озадачила – казалось, Долорес застыла, собравшись обнять Фульгенсию. Та попятилась и быстро ушла.
Долго ли, коротко ли, но Долорес разыскала Фульгенсию, и вскоре они подружились. Фульгенсия возглавляла женщин Дионисио в Ипасуэно, была сантандерианкой и больше всего любила учинять героические подвиги, желательно со смертельным риском или хотя бы небольшим кровопролитием. Скроена она была по-крестьянски добротно – с широким плоским лицом и высокими скулами. Волосы подвязывала так же, как Ремедиос, в черный конский хвост, и в разное время многие мужчины, получив мощный удар по башке, поняли: Фульгенсия – крепкая женщина, с ней не забалуешь. Фульгенсия привела еще десять женщин из ипасуэнского лагеря, и они моментально откопали «У донны Флор», за два дня покрыли крышу тростником и зарыли под полом зародыш ламы, чтобы новое дело Долорес процветало.
Но та была своенравной хозяйкой. Она не видела повода прерывать собственные трапезы, и потому закрывала ресторан утром – на завтрак, в полдень и в семь вечера; не открывала его и в сиесту, говоря, что нуждается в отдыхе не меньше других. То есть заведение было открыто лишь по утрам, когда все уже отправились на работу, и по вечерам, когда все уже поели. Такая организация дела была хороша только тем, что Долорес вообще почти не приходилось работать.
Пройдя эту стадию и решив открываться в более разумные часы, Долорес проявила черту характера, до сих пор скрытую от ее знакомых. Как выяснилось, она – одержимый экспериментатор. Путем проб и ошибок она изобрела соус из индейского перца, такой неописуемо забористый, что он мгновенно стал знаменит. В первый момент его вкуса не чувствуешь, потом он стискивает глотку и повергает в этакое неистовое слабоумие: человек одной рукой хватается за горло, наполовину сползает со стула, снова на него плюхается, машет свободной рукой, сипит, давится, залпом пьет воду, обнаруживает, что стало только хуже, вылетает за дверь и бросается в реку, откуда выходит ошеломленный, в поту, глуповато лыбясь.
Долорес немало заработала на этом блюде: тушеный цыпленок под соусом назывался «Polio de un Hombre Verdadero». Все городские мужчины, кичившиеся своей силой, восприняли этого «Цыпленка для настоящего мужчины» как вызов. Один за другим они появлялись с приятелями и пытались на спор съесть все блюдо, не поморщившись. Те, кому это удавалось, немедленно возносились в элиту мужественности, и часто о ком-то говорили: «Что? Да он не мужчина, он только кусочек съел от Долоресова цыпленка!» или: «Слыхал про Хекторо? Он съел подряд два цыпленка Долорес, не запивая. Мужик!»
Но на самом деле это суровое испытание никому не нравилось, и мужчины подозревали, что Долорес отыскала хитроумный способ над ними поиздеваться. Они стали обходить ресторан стороной, боясь, как бы кто не предложил им потягаться с цыпленком, и потому Долорес устроила шквал экспериментов. Она испробовала «Рыбу с Сорока Дольками Чеснока»: та не имела успеха, да и готовка утомительна, слишком много всего чистить. Долорес попыталась приготовить сладкое блюдо «Месть Женщины»: бычьи яйца, плавающие в подозрительного вида соусе из тапиоки, но выяснилось, что это сезонное блюдо, поскольку бычков кастрируют раз в году. Она изобрела новое творение: маисовая лепешка в несколько слоев с разными, смотря по сезону, наполнителями, и назвала ее «Бокадильо-импровизация»; блюдо имело успех у женщин. Во всем мире признано, что в еде женщины менее прихотливы, чем мужчины, и большие исследователи.
В конце своего периода фантазий Долорес стала подавать традиционную излюбленную еду: picante de polio, arepas, chiles rellenos, carnitas, salpicon и esquites,[21] но в заключение нельзя не упомянуть главный финальный эксперимент – frijoles refritos.[22] Долорес обнаружила, что рефрито – совершенно феноменальное ветрогонное средство, если добавить в него сырые яйца и смешать разные сорта фасоли. Это блюдо Долорес подавала тем, над кем хотела подшутить, и оно же вызвало временный разлад между Фелисидад и доном Эммануэлем – последний пережаренную фасоль невероятно полюбил.
Пожелав изучить секреты кулинарного мастерства, донна Констанца, естественно, пошла в ученицы к Долорес, но та вначале отнеслась к ее мотивам с подозрением. Долорес заставила Констанцу поклясться на апачита – кучке камней, где Аурелио приносил в жертву духам холмов листья коки, – что ученица не откроет собственный ресторан и всякий раз, подавая блюдо, сопроводит его словами: «Рецепт Долорес, которая готовит это лучше меня». Для начала Долорес совершенно беззастенчиво обхитрила Констанцу: заставила ее помочь подготовить к хранению груды картофеля, сказав, что любой поварихе необходимо знать, как это делается.
Вначале она велела донне Констанце отделить «llallahuas» – картофелины необычной формы считали священными, – а потом заставила носить из реки воду и наполнять большой котел. Она отправила Констанцу домой и позвала через неделю, приказав отнести всю картошку на гору и разложить так, чтобы та десять дней попеременно промерзала ночью и прогревалась днем. Снова отослала озадаченную Констанцу и лишь через десять дней велела прийти и топтаться на картошке, пока в той совсем не останется влаги. Констанца и это выполнила в досаде и недоумении, которые окрепли, когда Долорес распорядилась оставить картофелины на месяц, до следующего урока, состоявшего в перетаскивании мешков по горному склону и укладке на задах ресторана «У донны Флор».
– Ну вот! – объявила Долорес, скрываясь в завесе сигарного дыма. – Мы и приготовили chunos.
Констанца с сомнением взглянула на затвердевшие высушенные картофелины:
– Но, Долорес, я хотела узнать, как их готовить, а не превращать в орехи.
– В стряпне, – ответила Долорес, – подготовка – это все.
Вот это донна Констанца могла понять; лицо ее прояснилось:
– Совсем как в постели!
Опыт общения с мужчинами у Долорес подсказывал одно: они напиваются, стоя в очереди, плюют на пол и орут клиенту на приеме, чтоб поторапливался. Когда подходил их черед, они, толком не раздевшись, ныряли в койку, оставляли на простыне грязь с ботинок, а потом старались уйти, не заплатив. Долорес скептически взглянула на донну Констанцу и, растягивая слова, хрипло пробасила:
– Подруга, да какой мужик об этом беспокоится? Они же как жеребцы – запустят зубы тебе в холку, чтоб спокойно стояла, а потом за другой кобылой несутся. – Чтобы подчеркнуть сказанное, Долорес сплюнула на землю, а напуганная Констанца не решилась объяснить, что Гонзаго не такой.
Тут мимо дверей беззаботно прошагала худая фигура, и женщины удивленно переглянулись. Они готовы были поклясться – прошел священник, но не отец Гарсиа. Они высунулись из двери и не сговариваясь решили пойти за ним и узнать, что ему нужно; та же мысль посетила всех прохожих. За новым священником на приличном расстоянии следовала толпа народу, включая отца Гарсиа, чьи территориальные инстинкты боролись с природной добротой. Внутренне он вел яростный спор: приветствовать нового священника или предложить убираться восвояси, ибо приход уже застолблен. Гарсиа решил выждать.
На площади потрепанный церковник взобрался на постамент обелиска и устремил в пространство отрешенный взор, словно аккумулируя святость в точку света. Гарсиа узнал прием, которым сам пользовался, чтобы заинтересовать и утихомирить паству; он уже наслаждался профессиональной театральностью зрелища. Теперь он стоял ближе и видел: что-то есть в пришельце странное. Все вроде правильно, и в то же время – не совсем.
