«Как ты сказал?»
«Вечное возвращение».
«… Интересно. И где ты это вычитал?»
«Я не вычитал… я… это… сам придумал».
«Придумал, говоришь? Ну ладно, не хочешь, не говори. Я могу сказать тебе, что тебе рановато ещё задумываться над такими странными материями. В твоем возрасте… В общем, не бери, старик, этого в голову. Вечного возвращения не бывает. Даже Улисс, как тебе должно быть известно, осужденный Богами на вечные скитания, вернулся домой. Все когда-нибудь возвращаются домой… туда», — завершил он, указывая на небо. И на этом разговор наш закончился.
Совсем скоро я с присущей детству беспечностью забыл обо всех словах, которые я услышал, и продолжал вести праздный образ жизни среднего русского школяра. Потом я вырос. Окончил университет и стал журналистом в одной из многочисленных столичных газетенок, получая несколько сотен за строчку, которые все время укорачивали и обрезали редакторы. Я писал никому ненужные отчеты с открытия разнообразных выставок, делал сносные репортажи о важных городских мероприятиях и каждое третье воскресенье месяца должен был поставлять по одному критическому обзору литературных новинок. Мне нравилась моя работа, но я всегда знал, что могу написать что-нибудь больше, чем очерк или эссе в мою газетенку.
Сюжет моего романа, круг действующих лиц, проблематика и прочие литературоведческие понятия и условности не волновали меня. Я просто хотел написать роман. О себе, времени, друзьях. Да обо всем. О том, что есть в каждом. И о возвращении.
Произведение писалось трудно, тяжело и склизко. И порой хромые сомнения толпились в моей голове и — простите за метафору — стучали костылями. Сильф был моим единственным и первым читателем. Он не говорил ничего. Но однажды… это было около года назад, когда моя рукопись была практически готова. Сильф выслушал меня внимательно. И выдохнул простое, но убийственное предложение: «Напиши то, что ты действительно хотел написать».
«Что, что ты сказал, Сильф?»
Он повторил:
«Напиши то, что ты действительно хотел написать».
Я стал перечитывать. За каждой строчкой я видел не только кучу погубленного впустую времени. Нет. Я видел, что он прав. Что написал совсем не то, что хотел. Мой роман — это громада штампов, пошлого «якания» и невнятных глупостей. Нет, я не расстроился. Я не сжег и не выбросил ту книгу. Я просто начал писать заново. Мне осталось дописать всего лишь одно предложение и мой новый, первый роман будет дописан.
Больной помолчал немного.
— Вы спросите: почему не могу сделать этого и начать искать издателя? Я вам отвечу. Потому что я знаю, чем это все закончится. Я знаю, что как только в романе будет поставлена последняя точка, в комнату войдет Сильф и скажет: «Снова ошибка». Я буду долго перебирать все события моей бесконечной жизни, искать эту ошибку, пока наконец не засну усталый и сраженный горем и не проснусь на следующее утро маленьким мальчиком восьми лет. На меня будут светить лучи весеннего солнца. Мать будет, улыбаясь, смотреть на меня и ласково проговорит, чтобы я вставал побыстрее, иначе я опоздаю в школу. Я лениво перевернусь на другой бок, пролежу так несколько секунд, привыкая, что я снова маленький мальчик, потом быстро вскочу, побегу в ванную, там умоюсь, затем выпью чашку чаю со сдобной булкой и позову Сильфа на прогулку. И в очередной раз спрошу его: почему все так произошло? Почему я снова вернулся туда, откуда я ушел много лет назад? Почему? Сильф посмотрит на меня своими грустными глазами и не скажет ничего. Или снова повторит: «Вечное возвращение». Я не хочу возвращаться. Я не хочу повторять множество раз проделанный мною путь и где-то, в каком-то месте совершить ту единственную ошибку, из-за которой мне суждено вечно жить с восьми лет до тридцати семи. Почему я не преодолею этот рубеж?
Конечно, вы не верите мне. Я даже сейчас вижу, что не верите. Повторю: мне все равно, доктор. Все равно.
Сегодня какое число? — вдруг неожиданно сменив тон, спросил больной. Врач посмотрел на свои часы и сухо ответил:
— Двадцать девятое февраля, понедельник?
— Я не дописываю роман уже три дня и эти три дня для меня так, и остаются понедельником, 29-м числом февраля. Мое время застыло. Я им не распоряжаюсь. И сегодня ночью Сильф придет ко мне.
В первый раз, когда я ещё ничего не знал и не предвидел, я дописал свой роман и, как всегда, позвал Сильфа слушать его. Я читал до поздней ночи.
«Ну как, Сильф? Ведь именно это я и хотел написать, а?» — спросил я.
Он молчал.
«Скажи же что-нибудь, Сильф. Я же знаю, что ты все слышал и все понял. Сильф, не молчи».
Но он не ответил.
Тогда я погасил свет и закрыл глаза. Я очень устал.
Я вдохнул хриплое «вечное возвращение».
…Я открыл глаза. Две ярко-коричневые точки.
Я снова вдохнул «вечное возвращение».
«Итак, Сильф, — сказал я, — могу ли я спросить тебя, что же это за «вечное возвращение», о котором ты так много мне повторяешь. Что это, скажи мне?»
Холодная струя воздуха щекотнула мне нос:
«Твой бесконечный возврат к нулю, к исходной позиции».
«И где же она, эта исходная позиция?»
«В твоем детстве, ранним весенним утром, когда тебе стукнуло 8 лет».
«Почему именно тогда, Сильф, и зачем мне вообще возвращаться?»
«Потому тогда, ты сам выбрал свою судьбу».
Я молчал. Он тоже. Он впервые говорил так… загадочно.
«Брось, Сильф. Что за глупости ты говоришь?»
«Это твоя судьба. И ты творишь её. Тебе одному из немногих дана возможность исправить ошибку, которую ты совершаешь. Ты сможешь прожить жизнь заново, не обидеть тех, кого ты обидел и не попросил прощения, утешить тех, кого не смог утешить, полюбить того, кого не полюбил. Завтра будет твое первое «вечное возвращение».
«Но… о какой ошибке ты говоришь?»
«Ты сам должен узнать и не мне тебе о ней говорить».
«Кто ты?»
«Я? Я — Сильф».
Я не верил ему. И он знал это. Я молча смотрел на две коричневых точки, вылезающих из темноты комнаты и не мог понять, зачем он все это сказал.
«Пойми, — струйка холодного воздуха снова потянулась по моим дыхательным протокам, — люди — это ходячие, двуногие зависимости. Они везде ищут причинно-следственные связи, логику. Ты, как и все, должен от чего-нибудь зависеть. Ты должен стать свободным. Вот и все, что я могу тебе сказать. Далее ничего. Ложись спать, у тебя будет время подумать».
Он ушел из комнаты. Заснул я быстро и спал не раздеваясь. А на утро все произошло так, как говорил он, и так, как я уже рассказывал.
Мое возвращение всегда происходит двадцать девятого февраля, на тридцать восьмом году моей глупой жизни. Вернувшись в первый раз, я поверил, что это сон. Я прожил двадцать девять лет так же, как и предыдущие. И… снова вернулся. Я возненавидел Сильфа. Но он молчал всегда, когда я его спрашивал о возвращении. Тогда, достигнув совершеннолетия, я покинул родительский дом, оставив Сильфа у них, чтобы он мне не мешал. Но родителей не стало через пять лет. И Сильф снова оказался со мной. Он говорил мне о множестве людей, которых я когда-то знал, но не встретил в этой жизни. Он говорил, кем они стали, возвратившись вместе со мной, и кем были бы, если бы я не вернулся. Я слушал его рассказы, каждый раз вдыхая «вечное возвращение» двадцать девятого февраля. Я прожил жизнь пьяницы и наркомана, писателя и научного сотрудника одного из секретных НИИ, я был преподавателем и был учеником, я был шахтером, был солдатом, был скульптором. Сильф не оставляет меня. Он не меняется и не стареет с той самой ночи, как состоялся тот разговор.
Я изучил все, что можно знать о Сильфах и Сильфидах. Я знаю, что это духи воздуха. Что они придуманы или названы так Парацельсом, а до него греками. Но чтобы Сильф был собакой. Нет. Скорее всего, за ним что-то стоит, что-то другое и неизвестное. Он тоже не хочет моего вечного возвращения. Ведь он любит меня. Я точно это знаю. Он помогает мне, чем может. Но у него никак не получается предостеречь меня от ошибки…
Теперь я снова писатель.
Я думаю, дело в моем романе, который начал писать тогда. Сильф прочитал его, но не сказал пока ни слова. Боже…
Я боюсь дописать последнее предложение. Может быть я болен, доктор, мучительно, неизлечимо болен? Помогите мне. Скажите, в чем моя ошибка.
Больной нервно сжал виски. Доктор некоторое время не отвечал.
— Скажите, у вас есть собака?
— Да, я же сказал вам — Сильф.
— У вас никогда не было собаки.
— Ну с определенной точки зрения, Сильф не совсем собака.
— У вас не было и Сильфа, если вам угодно.
— Что вы хотите этим сказать?
Доктор пристально взглянул на пациента. Тот поднял голову, и их взгляды встретились.
— Сильф — это ваша ошибка. Ваша зависимость. Вы не должны в него верить, потому что его нет. Нет Сильфа — нет «вечного возвращения». Вам нужна свобода. Но каждый раз Вы становитесь зависимым от Сильфа. Я не знаю, кто такой, этот Сильф, галлюцинация ли, сон, воображение или действительно дух воздуха. Но вы должны стремиться стать свободным. Без Сильфа.
