— Не надо мне! — отмахнулся Электрон Кимович.
— Ну, ваше дело не наше, спирту медицинского к празднику небось запасли.
— Валентина! — призвал докладчицу к порядку Электрон Кимович.
— Не могу больше. Сил моих нет! — на пороге внезапно тяжело задышал Ашот Варданович.
— Тужься на задний проход! — привычно велела Валентина.
— Так и не нашел клеенки? — сочувственно прошептал Электрон Кимович заму.
— Клеенки! Тут другое дело. В КПСС «г» получается!
— Что за говно? — встревожился Электрон Кимович.
— Не говно, так пустое место, — с досадой воскликнул завхоз. — Вот и выбирайте, какая КПСС вам больше нравится?
— Объясни толком, Ашот Варданович, — забыв о докладе, потребовал Электрон Кимович у завхоза.
Валентина, обрадовавшись перерыву, наклонилась к Надежде Клавдиевне:
— Надежда, у тебя кримплена-то отрез еще остался? Ты бы уступила мне. Наташке на выпускной платье сшить, уступишь?
— Ага! — пообещала Надежда Клавдиевна.
— Вы мне, Электрон Кимович, позавчера еще велели продумать праздничное украшение помещений роддома, — напомнил Ашот Варданович. — В кумачовом обрамлении родильное отделение, это само собой. Но в этом году я задумал кое-что новое: собравшиеся в центре детского отделения новорожденные образуют буквы «КПСС».
— За руки, что ли, возьмутся? — удивился Электрон Кимович.
— Я кроватки велел словом «КПСС» выставить. И такая неприятность — в букве «С» не хватает внизу перекладинки, в смысле кроватки. Вместо «С» получается «Г».
— А если пустую поставить, без новорожденного? — нахмурился Электрон Кимович.
— Так я о чем и докладываю: в КПСС пустота намечается.
— Ты, Ашот Варданович, понимаешь, что говоришь? — тревожно отпрянул главврач.
— Вы от меня-то чего хотите? Я родить не смогу при всем желании. Вон, торопите гражданку! Как ее?
— Зефирова.
— Вот. Поставьте задачу! Призовите к партийной сознательности.
— Да она несоюзная, — с сожалением произнес Электрон Кимович.
— Ну тогда не знаю! — развел руками Ашот Варданович. — Но за «г» в партии нас точно по головке не погладят! — Внезапно его осенило. — Может, из «грязного» отделения новорожденного позаимствуем?
— А кто там, в инфекционном, сейчас свободен?
— С гонореей есть.
— С ума сошел? — Электрон Кимович сделал большие глаза. — Ты бы еще с сифилисом в партию предложил.
— А то их там мало! — принял оборону Ашот Варданович.
Электрон Кимович с шумом втянул ноздрями воздух.
— Валентина, кончай давай с преемственностью, со славными боевыми традициями или чего там у тебя, все дружненько рожаем.
— А «Борьба с буржуазной и ревизионистской идеологией»? — напомнила Элла Самуиловна.
— Элла Самуиловна, голубушка, не до борьбы ревизионистской сейчас! Того и гляди ревизия нагрянет подкладные с клеенками искать, так хоть наглядной агитацией отмажемся. Ашоту Вардановичу срочно нужен еще один ребенок. Что у нас с Зефировой, доложите.
— Слабость вторичных родовых схваток…
— Замечательно! Накладываем щипцы!
— …не наблюдается.
— А щипцы чего торчат?
— К собранию торопилась, — сквозь сомкнутые губы едва слышно сообщила Элла Самуиловна. — Провела пробную тракцию.
— Давайте собственно тракцию производите. Что вы, голубушка, кота за хвост тянете? Прямо, как не член партии!
Элла Самуиловна гневно задышала.
Щипцы возмущенно клацнули.
«А теперь что?» — робко спросила Любовь.
Щипцы крепко ухватили ее головку:
«А теперь, Любовь, вперед, по ленинскому пути! Куда бы не направляла партия товарища Forseps Obstetrica (щипцы были явно в ударе), он всегда и везде с присущей ему энергией!»
Прервав бодрую речь щипцов, Любовь закричала: «Ой, больно! Больно!», и крепко уперлась в тело Надежды Клавдиевны.
— Что такое? — Электрон Кимович склонился над Надеждой Клавдиевной.
— Не прорезывается, — озабоченно доложила Элла Самуиловна.
— Давайте-ка все вместе, дружненько, — приказал Электрон Кимович. — Я за Эллу Самуиловну возьмусь. Ты, Ашот Варданович, за меня цепляйся. Валентина, хватай Ашота Вардановича покрепче и тяни!
— Мне бы вас хотелось, — высказала пожелание акушерка.
— После, Валентина, после! Тянем все дружно! Надежда Клавдиевна, тужьтесь, етишкина жизнь, на задний проход!
Любовь, всхлипывая от боли, крепко держалась внутри.
— Кто там последний, сзади у Ашота Вардановича тянет? Валентина? Дотянись, Валентина, одной рукой до телефона, набери инфекционное отделение, вызови на подмогу кого-нибудь.
Валентина громко закричала в трубку. На том конце провода, в «грязном» отделении, повинуясь телефонному эффекту, тоже громко заорали:
— Чего надо-то? Заняты все!
— Ой, не врите! Ладно, некогда мне, я другой рукой Ашота Вардановича тягаю. Электрон Кимович приказывает быстро кому-нибудь наверх подняться и за меня сзади ухватиться.
— Да кого прислать-то, я и не знаю? Слесаря разве? А чего у вас там твориться?
— Первомай праздновать готовимся.
— А-а! Я тогда сама приду.
Валентина бросила трубку и крепче вцепилась в завхоза:
— Э-эй, ухнем!
— Мы придем к победе коммунистического труда! — поднатужившись, выкрикнул Электрон Кимович. — Надежда Клавдиевна, включаем вас в соревнование за звание «Молодой отличник качества» и сдачу продукции по талонам комсомольской гарантии.
Щипцы, сжав зубы, сжали ложки.
Элла Самуиловна рванула по проводной линии таза.
— Ой, не оправдать мне такого доверия! — дико закричала Надежда Клавдиевна и родила Любовь.
— Девочка, — сообщила Элла Самуиловна, подняв Любовь и пытаясь разжать щипцы на ее головке.
— Наследница и продолжательница славных революционных и трудовых традиций рабочего класса! — поздравил Надежду Клавдиевну Электрон Кимович и ободряюще похлопал ее по руке.
Щипцы торчали, судорожно сжав затылочные и теменные бугры Любови. Элла Самуиловна встала спиной к Надежде Клавдиевне и, с трудом разжав их хватку, поспешно поставила на место надвинувшиеся друг на друга мягкие косточки Любовиной головушки.
«Что-то я ног под собой не чую», — робко проговорила Любовь.
«Это ты от счастья!» — пояснили щипцы.
Глава 1. Полет на инвалидной коляске
— ПОШЛА! — двое авиаторов в камуфляже широко, как опоры высоковольтной линии, расставили ноги, с усладой крякнули и выметнули Любу прочь.
Сделав дело, они азартно вытянули шеи в проем люка самолета в предвкушении яркой трагедии.
Люба судорожно, как ребенок, учуявший, что его задумали оздоровить уколом, вцепилась в поручни инвалидной коляски, описала в воздухе стремительный кувырок, продемонстрировала стробоскопический эффект, устроила на мгновение затмение солнца, и, наконец, запела диким голосом.
— Ух крутится, как черт с письмом, — одобрил Любин вираж один из авиаторов. — Ходовая девка!
— Оторви да брось! — радостно подтвердил напарник. — Песни еще исполняет! Во, моратории какие выводит.
— Оратории.
— Я и говорю, хорошо орет.
Авиаторов звали Серега и Дёмыч. Когда-то они были боевыми летчиками. Дёмыч как старший по званию даже помнил гордые времена, когда застолья в кругу семей авиаполка начинались дружной песней «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Разбитная разведенка с первого этажа, проходя мимо Демыча, затягивала «Мама, я летчика хочу!», а сами «крылья Родины», засев в уголке ангара, близком к авиационному спирту, к ужасу авиамашин с чувством исполняли «Первым делом мы испортим самолеты». Серега из всей этой романтики захватил только разведенок. Ни высококачественного дармового спирта, ни томящихся о летчиках девушек ему нюхнуть-пригубить не довелось. А теперь Серега и Демыч и вовсе снизили высоту до критической — организовывали развлекательные прыжки с парашютом.
— Производительность полета… — навскидку требовал Демыч.
— …равняется произведению скорости полета на массу коммерческого груза, — четко формулировал Серега.
— Шиш да ничего равняется, — сокрушался Демыч, выпирая очередного орла взашей в люк. — Э-эх!
А расход топлива у Демыча был тот же — семья! Долго ждали «поддержки государства». Да только кто солдату манду найдет, кроме него самого? Вот и пошел в прислугу к бескрылым, с жирком, пингвинам. «Пингвинами» заказчиков прозвал Серега. «Отчего пингвины не летают?» — на мотив одному ему известной песни с ненавистью горланил он, глядя вслед очередному удаляющемуся клиенту. И скажи кто Демычу несколько лет назад, что он, боевой летчик, будет развлекать полетами калеку на инвалидной коляске, рассмеялся бы.
— Что этот узор означает? — как всегда не о том, о чем следует вопрошать в критический момент жизни, спросила Люба, указав на камуфляж, когда авиаторы положили широкие, как лещи, ладони на поручни ее колесного кресла, приноравливаясь половчее совершить бросок.
