— Ле, ты слышал, что весной у наших соседей было?
— Слышал, — неодобрительно отозвался Шапи. — В каждом селе у нас разные люди, хоть одной нации. В одном — трудяги, в другом — математики, в третьем — поэты, в четвертом — ученые, в пятом — разбойники, в шестом — мастера, в седьмом — дураки. Эти, — он кивнул туда же, куда Муху указывал локтем, — дураки.
— А что стало? — полюбопытствовал пухлощекий Алексей.
— На восьмое марта один учитель поздравил жену другого сельчанина с женским праздником, — улыбаясь начал Муху. — Муж, когда увидел, что его жену поздравили, сел на мотоцикл, догнал учителя и нос ему откусил!
— Нос?
— Отвечаю, нос! Кончик! — подтвердил Муху. — А потом они…
Рассказ Муху прервала вбежавшая во двор продавщица из магазинчика.
— Вай, ГIадамал[18]! — запричитала продавщица и забежала в дом.
Следом, запыхавшись, влетела Чамастак и, не глядя на мужчин, ринулась за продавщицей. В доме послышались восклицания. Мужчины всполошились. К Хабибу подбежал белобрысый мальчик лет семи и сказал, что Хабиба просит жена. Жена, Саният, с большой родинкой на побелевшей щеке, выскочила во двор и, дрожа, смотрела, как Хабиб подходит к ней, переваливаясь грузным телом с ноги на ногу.
— Нашу дочь украли, — произнесла она чужим голосом.
— Что ты сказала? — не поверил Хабиб.
— Вай, эбел[19]! — запричитала та, закрывая лицо ладонями.
Вокруг уже толпились соболезнующие. Молодой человек, потемневший, с дикими глазами, рванулся за ворота. Хабибу стало плохо, кто-то побежал за корвалолом.
— Они только через райцентр могли поехать, — горячо убеждал Хабиба Муху. — Сядем в газель, возьмем свидетелей и догоним!
Саният закрыла лицо платком и рыдала. Остальные стояли молча.
Начался переполох. Раскрасневшийся Хабиб, тяжело дыша, тряс то Наиду, то Бику за плечи, и вопрошал:
— Она сопротивлялась? Она отбивалась?
Тем временем молодой человек в очках и другой, возбужденный, с дрожащим веком (Наиде сказали — Саидин жених), сели в десятку и куда-то укатили. Посреди двора стояла Баху в своем бархатном платье и что-то тихо причитала про позор и про покойного Хасана. Саният спряталась в доме, откуда доносились женские крики:
— Валлах-биллах, мой сын чужие туалеты чистить не будет!
Эльмира прислушивалась, нервно теребя выбившуюся из-под траурной косынки прядь.
— Это мама жениха с ума сходит.
Подошел Наидин отец, неловко вытаскивая из кармана сигаретную пачку:
— Сейчас с дядей Муху и с дядей Хабибом поедете.
— Куда?
— Рассказывать, как все было.
— Я все равно не поеду, — заныла Эльмира, когда он отошел к мужчинам совещаться. — Я ничего не видела.
В толпе оказался мулла, читавший Коран над усопшим, и заговорил что-то, размахивая руками. За воротами послышались гудки. Наиду взяли под руку и повели к машине.
— Всех возьмите! — закричал Муху.
— Эльмира не идет, — пожаловалась Бика.
— Идет, идет! — раздался голос Манарши.
Манарша вела Эльмиру, а та все повторяла, что ничего не видела и что лучше пусть поедет Чамастак.
— Место есть здесь, залезай! — скомандовал Муху.
Хабиб уже сопел на переднем сидении, поминутно вытирая пот смятым носовым платком и беспорядочно нажимая кнопки телефона. Наида заметила, как часто пульсирует на его толстой шее синяя жилка.
Мотор завелся, кто-то ударил ладонью по багажнику, как бы напутствуя, и машина медленно тронулась вниз по склону. Наида откинула голову и смотрела на плывущие мимо постройки, на кладбищенскую ограду, за которой клонились серые могильные камни с цветной арабской вязью или с выведенными на аварском именами без дат.
За поворотом показалась блестящая чешуя пенящейся и грохочущей реки.
— Помнишь, да, Эльмира, как мы пошли туда, к водопаду купаться, а потом в нас дети камнями стали кидать, — шептала Бика, указывая на отделявшийся от реки и заворачивающий за гору узкий ручеек.
Навстречу автомобилю, сгибаясь под огромными стогами сена, двигались Абасиляй и Каримиляй со сморщенными старческими лицами, одетые в пыльные рабочие рубахи поверх шаровар. Муху нажал на тормоз и вышел к ним вместе с Хабибом. Сквозь шум реки и налетевший откуда-то ветер Наида почти не разбирала их слов. Поправляя под подбородком веревки чохто, женщины указывали руками на дорогу, повторяющую изгибы реки и теряющуюся между горами.
Муху и Хабиб сели на место и двинулись дальше. Наида слышала, как мелкие камушки ударяют о дно автомобиля. Сладко пахло бензином — видно, в багажнике везли канистры с запасным топливом. Она прижалась лбом к вибрирующему стеклу и попыталась не думать о подступающей тошноте. Мимо плыли горные склоны с земледельческими террасами, а вровень с колесами шипела, не отставая от них, река.
Наида стала проваливаться в странную, нездоровую полудрему. Она слышала, как шушукаются девушки, и как Бика описывает злополучную Ладу Приору («такой даг тюнинг же есть»), как Хабиб говорит про обычное послушание Саиды и про то, что она никогда не возвращалась домой поздно вечером, но к этим звукам примешивались новые, непонятно откуда берущиеся обрывки мелодий. Сначала будто бы глухо тренькал пандур, затем голосила зурна, и бухал бубен. Наиде показалось, что она поднялась в воздух и движется по террасам вверх, к вершине горы.
Она неслась все скорее и скорее, не касаясь ногами земли. Горянки, выдиравшие сорняки на клочках злаковых посевов, копошились далеко внизу. Наиду стало крутить и закидывать в самые невообразимо дальние точки. Ее бросало то в неглубокие пещеры, где сверху сочилась родниковая вода, то в густые тляратинские леса, где таились от охотников дагестанские туры, пугливые олени, бородатые козлы, улары, тетерева и куропатки, то на безлюдные перевалы, крошащиеся сланцем, а то сжимало в темной карадахской теснине — гигантской щели, проточенной буйной речкой в громадной доломитовой скале, где высоко гнездятся дикие пчелы.
Наида изо всех сил пыталась прийти в себя, но не могла: ее трясло и качало. Забрасывало в пышные субальпийские луга ледяного Богосса со щавелем, чемерицей, голубикой, ромашкой, клевером, где паслись нескончаемые стада. В ущелья с заброшенными и переселенными селениями. На голые склоны, поднимающиеся над темной речушкой Бецор, где бегали кони и жили бедные хуторские затворники, к которым зимой спускались из дальних лесов поживиться скотиной голодные медведи и волки.
Ее метало над полями сотен полузабытых браней с захватчиками со всех концов света. Кружило над «холмом, где убили Ивана», над осыпающимися сигнальными башнями, которые когда-то от вершины к вершине, от поста к посту передавали весть о близкой угрозе. Над огромным камнем, где по преданию зарыт оружейный клад Шамиля. Над гробницей христианской отшельницы Тамары, где колышутся на ветру привязанные к деревьям светлые тряпки, и откуда далеко внизу виднеются село Бацада, чьи жители варят из березовых смол черную жвачку, и серая трасса, и крошечные автомобили. И снова заныла зурна, затренькал пандур…
— Звонят! — крикнул Хабиб, так, что Наида очнулась и приподняла гудящую голову. — Что «а»? Зурна! Я тебя найду, я тебя выстегну! Я тебе час даю! Мы этого, валлах, не оставим! А? Где вы, говори? Саиде трубку давай! Алло!
Хабиб нехорошо выругался, с силой выговаривая горловые звуки.
— Что тама? — спросил Муху, выруливая на маленький каменный мостик, с торчащим у дороги кафе «Санта-Барбара».
— ХIайван[20]! Скрытый номер…
— Зачем украли, не сказал? — спросил Муху.
— Чтобы тухум мой опозорить! Еще зачем?! Уй, шайтан… — захрипел Хабиб, открывая окно и бессильно обмахивая себя платком. — Все, хампец ему, я сейчас Закиру звоню, он эту собаку найдет!
Наиду все больше подташнивало. Она взглянула на удаляющиеся вершины снежного хребта Нукатля, где рождалась большая река, и снова прикрыла глаза. Голос Хабиба стал удаляться. Она вновь почувствовала перепад давления и, словно на лифте, взлетела на пик неприступной Седло-горы, опоясанной скальными стенами. Гора возвышалась над поймой Аварской койсу на полтора километра. Вокруг ее многоярусных отвесов вились от самых подножных селений грунтово-скальные дорожки и конные тропы. Небо расчистилось, и Наида сверху ясно видела голое Хунзахское плато с низвергающимися с него водопадами, и реку Тобот, сбрасывающуюся с плато в Цолотлинский каньон, а зимой застывающую в виде огромной полой колонны.
Наида посмотрела вверх, и ей подумалось, отчего это в разреженном воздухе посреди бела дня мерцают звезды? Послышался чей-то шепот. Кто-то невидимый крался к ней сквозь шевелящуюся луговую траву. У Наиды закружилась голова. Она легла на спину, на холодный зеленый покров и спросила:
