— Когда же это случилось? — пугливо спросил Май, немедленно вспомнив — по ассоциации со смертью соседки — о клятве, данной Колидорову, — клятве могилой матери.
— Вера Николаевна умерла вчера, в семнадцать часов сорок три минуты. Очень о фиалках беспокоилась. Вот я и зашел полить.
Он вновь улыбнулся летучей улыбкой, нырнул куда-то вниз, за щит, вынырнул и показал Маю мокрую красную лейку.
— Да… — неуклюже молвил Май. — Очень было приятно с вами познакомиться, то есть, я хотел сказать: примите глубокие соболезнования… глубочайшие… Ее, Веры Николаевны, светлый образ… ч-черт, что я несу…
— Навсегда останется в наших сердцах! — весело завершил казенную фразу незнакомец.
Затем он сильно размахнулся и швырнул лейку в гущу деревьев. Ласточки, наблюдавшие эту сцену, спикировали вниз и взмыли в небо — поступок незнакомца восхитил их. «Почему я не ухожу?» — подумал Май, закуривая.
— Вы удивитесь, если услышите, что я рад вас видеть, — сообщил незнакомец, обмахиваясь узкой нежной ладонью, как веером. — Вы ведь Май. Семен Май. Писатель.
«Э-э, да ты, хлопец, видно, из прошлого. То-то мне твое лицо будто знакомо, — кисло подумал Май. — Ясно: какой-нибудь бывший начинающий прозаик, беспомощные рассказики, комплексы, плохо скрываемая мания величия. Сейчас, вероятно, презервативами оптом торгуешь и вполне доволен жизнью. Но какое лицо! Ах, какое лицо!..»
Незнакомец шевельнулся, волосы полыхнули всеми оттенками золота. Он легко засмеялся, но вдруг стал грустен и произнес:
— Вам никогда не приходило в голову, что Анна Андреевна в молодости затмила бы любую нынешнюю топ-модель? Это же была настоящая царица Египта: аристократическая худоба, гибкость стана, пламенная изысканность черт.
— К-как… какая Анна Андреевна?! — ошеломленно спросил Май, зацепив ногой стеклянную банку.
— Та самая. Анна Андреевна, в определенном смысле, вообще одна-единственная, — внушительно сказал незнакомец, облокотившись о перила.
«А ты, видать, малость тронутый», — подумал Май и задался риторическим вопросом: почему солнце не уходит за дом, а недвижно висит коконом за спиной незнакомца.
— Вы позволите перелезть к вам? — осведомился тот.
— Нет уж, лучше, как есть, — торопливо упредил Май, чувствуя, как его удивление растет вместе с водочной жаждой.
— Ну, пусть будет так, — снисходительно сказал незнакомец. — Не пугайтесь, я не сумасшедший. Мое отвлеченное замечание об Анне Андреевне имело целью лишь одно: завязать с вами беседу, причем не праздную, но деловую.
— Вы, случаем, не издатель? — неприязненно спросил Май.
— Отнюдь, Семен Исаакович. Но предложение мое касается именно работы с текстом.
— Ах, с текстом! — буркнул Май и зло процитировал Шерстюка: — «Здесь, кроме юноши, был мрак».
— Да, да! — закивал незнакомец, словно зная, что имеет в виду Май. — Ведь вам очень нужны деньги, Семен Исаакович!
— Нечеловеческая проницательность, — хмыкнул Май.
— Будет вам, — мягко укорил незнакомец. — Будет вам. Я предлагаю достойную и не слишком обременительную для вас работу — писать очерки о городах Древнего мира для серии альбомов. Там будут старинные карты, редкие рисунки, воспоминания очевидцев, к примеру Плутарха.
— Ваш Плутарх убыточен для любого издательства, — со скукой прервал Май. — Альбомы — продукция дорогая и стоят соответственно. Кто их купит-то?
— Простите, Семен Исаакович, но это не вашего ума дело. Кому надо, тот и купит, — вежливо и непреклонно воскликнул незнакомец.
— И где же сей сумасшедший издатель?
— В Санкт-Петербурге, — объявил незнакомец и добавил странно, вдохновенно: — В городе святого апостола Петра, которому Господь ключи от Райских врат доверил!
— Ах, у нас, в Санкт-Петербурге! У святого Петра! Ну-ну! Что ж, святой Петр больше никому не может поручить писать очерки? — издевательски спросил Май. — С такими-то возможностями, с такими связями, с ключами от Райских врат — и никого, кроме меня, не нашел?!
— Позвольте не отвечать на ваш вопрос, ибо он дерзок. Скажу больше: он груб и непристоен.
— А я настаиваю на ответе, причем внятном! Меня эти ваши ссылки на апостола раздражают. Обрыдла мне вся эта новомодная безвкусная мистика! Да я сам, если хотите знать, про апостола Петра могу напридумывать такое, что вам и в голову не придет по причине вашего литературного непрофессионализма!
— Мой ответ может убить вас, — тихо, твердо сказал златокудрый.
— Как убить?
— В прямом смысле слова. Сердце может не выдержать. Ведь это непереносимо, Семен Исаакович, вдруг выйти за грань окружающей вас очевидной реальности. За грань-то вы выйдете легко, но вот возвращаться назад, думаю, не захотите. И это ваше право — не возвращаться. Но что будет с вашими родными? Представьте, как бы я казнился, явившись невольной причиной сиротства вашего милого ребенка!
— Представляю, — с трудом улыбнулся Май. — Теперь вы представьте: вышли вы как-то покурить на лоджию, чтобы хоть на несколько минут забыть о своей никчемной, нищей, отвратной жизни. И вдруг появляется некто. Он, оказывается, поливал зачем-то цветы в квартире покойной соседки, а заодно — невообразимо почему — решил предложить вам работу от имени апостола Петра. Вы бы и рады поверить — вам деваться некуда, деньги нужны, много денег. Да уж больно незнакомец смахивает на шизофреника. Анна Андреевна опять же…
— Уверяю, Анна Андреевна в подобной ситуации согласилась бы, — горячо сказал незнакомец. — Вам терять все равно нечего.
— А гонорар-то большой? — вырвалось у Мая.
— Золотых гор не обещаю, но на самое необходимое хватит, а при разумной экономии — даже чуточку сверх того. Ну, там дочке платьице нарядное купить, жене — кольцо обручальное, которое вы ей в свое время подарить не удосужились, денег не было; себе полное собрание сочинений господина Гофмана. Я вас однажды в букинистическом видел, вы у продавца спрашивали…
— Мне компьютер хороший нужен, — мрачно признался Май.
— Зачем? — пожал плечами златокудрый; он явно не мог вспомнить, что означает «компьютер».
— Ладно, я пошел. Приятно было побеседовать, — вдруг обиделся Май, решив, что все происходящее — розыгрыш.
— Постойте! — вскричал незнакомец, протягивая Маю руку. — Постойте! Я вспомнил: компьютер — это такая машина. Надо же… А ведь у вас и без него неплохо получалось. Но может, вы с ним и вправду быстрее свой роман закончите.
— Откуда вы знаете о романе? — воскликнул Май, невольно отшатнувшись. — Этого не знает никто!
— Как никто? Как никто? — всплеснул руками незнакомец. — Да вы же сами о нем рассказывали в интервью этому, как его, журналу «Бомбовоз», номер третий за прошлый год.
Май смутился, нервно ущипнул ус: все точно говорил чудной незнакомец. А тот продолжал бесстрастно-веселым голосом:
— Вижу, вы все вспомнили, Семен Исаакович. Еще бы! Ведь выход «Бомбовоза» с вашим интервью вы отмечали в компании монтировщиков сцены оперного театра, их старшой — Витька Штукер, ваш старинный собутыльник. Вы, Семен Исаакович, конечно, напились, а потом улеглись спать. Благо кровать там же, в темноте закулисья стояла — огромная, с подушками, одеялом. Вы, значит, улеглись…
— М-м-м! — протестующе застонал Май.
— …улеглись под одеяло и тихонько засопели, — невозмутимо продолжил златокудрый. — А кровать-то в антракте на сцену выкатили, для последнего акта оперы Верди «Травиата» — пьяный вусмерть Штукер лично выкатывал. А дальше к вам под одеяло народная артистка Серпентина Крант залезла — Виолетту, умирающую от чахотки, петь. Она и вправду чуть не умерла, правда, от страха, когда в самый патетический момент обнаружила рядом с собой постороннего усатого дяденьку, спящего блаженным сном.
— Вы были тогда в театре?! — умоляюще прервал Май.
— Стану я по вашим театрам ходить, — удрученно ответил незнакомец. — Что я в них не видел? Бутафорию? Парики? Правда, музыка… Но вся ваша музыка — здесь!
Незнакомец коснулся лба узким, фарфорово-прозрачным перстом. Золотые пылинки завихрились над его головой, непонятная легкая печаль окутала странное лицо: не мужское — не женское. Солнце наконец пришло в движение: световой кокон за спиной незнакомца дрогнул, медленно растворяясь в воздухе и щекоча бликами окна, листву и крыши машин далеко внизу. В недрах большого дома, в тишине, что-то мимолетно взвизгнуло, скрипнуло, звякнуло и радиобаритон запел проникновенно-бархатно: «Ты за-бы-ы-л свой дом род-но-о-й…» «Это из „Травиаты“», — тяжело догадался Май, наблюдая, как незнакомец умиротворенно кивает в такт пению. Полдневная жаркая лень вкупе с жаждой водки сковала волю Мая. Он спросил, оцепенело глядя в лицо собеседника — свежее и яркое, как цветок вишни:
— Кто вы такой?
Незнакомец дружески похлопал его по плечу, нырнул за щит, вынырнул с холщовой сумкой и начал рыться в ней, не переставая слушать певца, а в трудных местах арии замирать от восхищения. «Паспорт ищет», — решил Май, закуривая «Приму». Баритон умолк. Незнакомец вздохнул и, наконец, извлек из сумки… книгу. Май остолбенел, выпустив из ноздрей дым. Это была его, единственная, книга, впервые изданная три года назад — эпистолярный роман «Мысли о прогрессе. Из приватной переписки Трофима Денисовича Лысенко и Герберта Джорджа Уэллса».
