– Алладад-хан! Где он, черт возьми? Найди его, всех найди. Пускай строятся. Гуд едет. – Обычно Транспортное бюро начинало работу около девяти, так всем было удобно. Официально открывалось в восемь. Отвечавший по телефону китаец был до сумасшествия городским и медлительным. – Пошевеливайтесь, – торопил Нэбби Адамс. – Уже едет, я вам говорю. – А когда положил трубку, из ватерклозета раздался шум спущенной воды. Нэбби снова сделал лицо к появлению Гуда.
– Лучше, сэр?
– Чертовски поганое дело. Никогда не знаешь, когда прихватит. – Гуд с облегчением сел.
– Может, чашку хорошего крепкого чаю, сэр? Я велю куки, чтоб заварил.
– Да какая от него польза, Нэбби? – (Уже лучше). – Я всю чертовщину уже перепробовал.
– Отлично подействует, сэр. Мне всегда помогает.
Гуд взглянул на наручные часы.
– Знаете, времени у нас не много. До Саван-Ленья к вам хочу заглянуть.
– Все в порядке, сэр. По-моему, у него чайник кипит. – Нэбби Адамс двинулся к лестнице, и собака за ним.
– Я вон там вижу вашего повара, – сказал Гуд. – Зачем вам наверх?
– Ох. Я думал, он постели пошел убирать, сэр. – Нэбби Адамс двинулся к кухне, велел: – Приготовь те для туана безара.
– Сядьте, Нэбби, – сказал Гуд. – Почему у вас так дьявольски быстро бензин кончается? Перебрали пятьдесят четыре галлона, а месяц еще не кончился.
– У меня папки с бумагами наверху, сэр. Сейчас принесу.
– Да не важно. Потом посмотрю.
– Мне бы хотелось, чтоб вы сейчас взглянули. – Нэбби Адамс снова рванулся к лестнице.
– Что-то вы дьявольски суетитесь, а? У вас женщина там наверху, или что? – В этот момент из верхней комнаты донесся покаянный стон. Это был больной Флаэрти. Бог, должно быть, послал ему вкус горше горького.
– Это Флаэрти, сэр. У него лихорадка. Пойду только взгляну, не надо ли ему чего. – Нэбби Адамс решительно шагнул к лестнице. Собака ждала его, поставив лапы на вторую ступеньку, пристально глядя, с радостно болтавшимся языком. Нэбби Адамс едва об нее не споткнулся. – Разрази тебя бог, – сказал он.
– Так с животными не разговаривают, – заметил Гуд. – У меня у самого собака. Иди сюда, старина. – Собака его проигнорировала, следуя за хозяином с торопливым бряцанием бряк-бряк-бряк.
Наверху в своей комнате Нэбби трясущимися руками сковырнул пробку. Животворное пиво забулькало в горле. Он с отвращением швырнул пустую бутылку на койку. Потом снова спустился, чувствуя себя несколько лучше, однако в образовавшийся с утолением насущной потребности вакуум хлынуло более сильное, более острое беспокойство: долгий день, денег пет. Робин Гуд языком будет цыкать, проповедник чертов; вранье, увертки, тукай, ждущие своих денег в Саван-Ленья.
– Так вы папку с бумагами не принесли, Нэбби? – спросил Гуд.
– Нет, сэр. Думал, она наверху. Наверно, в конторе, сэр.
Прибыл чай, не слишком крепкий, но очень молочный; на бледной поверхности плавали чайные листья.
– Вы не будете? – спросил Гуд.
– Нет, сэр, спасибо, – отказался Нэбби Адамс. – Я позавтракал.
Гуд выпил чай чересчур быстро. По расчетам Нэбби Адамса капралу Алладад-хану следовало обеспечить, как минимум, еще пятнадцать минут.
– Еще чашечку, сэр? – предложил он.
– Я и эту пока не допил. Нет, пожалуй, больше не буду. Ваш бой готовит дьявольски поганый чай. Сколько вы ему платите?
– Сотню в месяц, то есть на четверых.
– Слишком. Вот когда я был в Пераке, платил за все про все восемьдесят, включая сад и мойку машины.
– В самом деле, сэр? Очень дешево, сэр.
– Ну, нечего тратить весь день на разговоры о плате за труд. – Гуд надел фуражку, медленно поднялся. – Господи Иисусе, – сказал он. – Живот болит дьявольски. Чай – мысль не очень хорошая, Адамс.
– Дайте время, сэр. Отлично поможет. Просто пару минут отдохните.
– Ладно. – Гуд снова сел. – Думаю, не стоит дергаться из-за пары минут, а, Нэбби?
Нэбби Адамс выдохнул благодарение неведомому Богу.
– Нет, сэр. Полно времени. Всего час езды.
– Полтора. Господи Иисусе. – Гуд снова отправился в туалет. Нэбби Адамс утер с лица пот серым носовым платком. Бесшумно прокрался к телефону, нашептал номер, шепнул:
– Он уже на месте? Ну, скорей разыщите. Всех ищите. Пошевеливайтесь, ради бога.
Под шум спущенной воды вошел Гуд.
– Поехали, – сказал он.
– Да, сэр, – сказал Нэбби Адамс. – Только фуражку возьму. – Медленно поднялся по лестнице, прошел мимо двери Флаэрти, слыша тихие стоны. В них была желчь, изжога. Нэбби Адамс взглянул в зеркало, прилаживая фуражку. Увидел желчно-желтое лицо, оживленное бритвенным порезом. Смертное тело.
Возникли определенные трудности с изгнанием из машины собаки. В конце концов тронулись; старая сука игриво бежала по улице кампонга, вскоре скрылась из виду.
– Надо было вам эту собаку как следует обучить, – заметил Гуд. – Моя так не делает. Животные должны слушаться.
Нэбби, с быстро бившимся сердцем, с пересыхающим горлом, шепнул водителю:
– Черт возьми, не так быстро.
– Туан?
– Ладно, ладно. – Надо на днях в самом деле засесть за язык. Только как-то времени всегда нету.
Миновали тамильскую школу с преподаванием на родном языке, городской паданг, англо-китайскую школу, государственную женскую английскую школу, клуб «Иблис», лавку, торговавшую тодди,[8] здания городского совета, мечеть, выстроившиеся в ряд бунгало азиатских чиновников, дальше стоял полицейский участок, рядом с ним транспортная полиция, и теперь Нэбби Адамс сглатывал один тревожный комок за другим, ибо здание казалось пустым, запертым, покинутым, заброшенным… Завернули за угол, въехали на транспортную стоянку, и там, слава богу, выстроилась вся проклятая банда, спокойная, долгие часы ожидавшая, и, когда вылезли из машины, капрал Алладад-хан рявкнул:
– Тен шун! – И все встали по стойке «смирно», а Нэбби Адамс, лейтенант полиции, ответственный за транспорт окружной полиции, гордился и радовался.
Вместе с облегчением пришло болезненное желание очутиться в кедае с большой бутылкой «Тигра», или «Якоря», или «Карлсберга» перед собой. Что, конечно, невозможно. Пока Робин Гуд пользовался джамбаном на заднем дворе, Нэбби Адамс поспешно выпрашивал у капрала Алладад-хана взаймы десять долларов, грамматически чисто говоря на урду.
– Твоя жена уехала. Когда вернется, можно сказать, будто тебе новые штаны надо сшить. А потом купишь, когда я с тобой расплачусь.
– Но мне штаны не нужны. – Трогательные карие глаза над гордым носом Алладад-хана смотрели серьезно, усы образцовые, аккуратные.
– Хотя к ее возвращению я с тобой все равно расплачусь. Так что, может быть, ничего объяснять не придется.
– Обождите, – сказал Алладад-хан. И завел по-пенджабски долгие переговоры с констеблем-сикхом. Вернулся с десятью долларами. – Я у Хари Сингха занял. Придется женину копилку открыть, чтобы ему отдать, ему деньги сегодня нужны. Я вам дам, а потом в конце месяца мне отдадите.
– Спасибо тебе, Алладад-хан.
Вернулся Гуд и сказал:
– Надо будет крутых яиц поесть по дороге.
Стояло утомительное сухое утро. Они быстро ехали по тимахской дороге, по земле террористов, мимо аккуратных регулярных лесов каучуковых деревьев. Видели рудокопов на оловянных рудниках за работой; видели грузовики, нагруженные латексом; проезжали через деревушки, через один городок побольше под названием Сунгай-Каджар, – широкая главная улица, несколько питейных заведений, афиша синемаскопа, – и к тому времени, как добрались до Саван-Ленья, Нэбби Адамс был близок к смерти. Но пришлось ему горбиться над автомобилями, осматривать двигатели, ругать никчемных капралов-механиков. Наконец Робин Гуд сказал, пора завтракать, и все направились в гостиницу.
Гуд заказал порцию жареной рыбы, бифштекс с жареной картошкой и луком, блюдо рубленых ананасов, сметану в банке. Нэбби Адамс сказал, что обойдется бутербродами с сыром.
– Вам надо как следует завтракать, – заметил Гуд, – в таком климате это необходимо. Кажется, слава богу, дизентерия моя чуть полегче. Если хотите, выпейте пива, – великодушно предложил он. – И я с вами маленькую бутылочку «Тигра».
– Нет, – сказал Нэбби Адамс. – Нехорошо опять начинать. С этим покончено, раз навсегда. Лучше совсем отказаться.
– Рад это слышать из ваших уст, Нэбби. Знаете, все конфиденциальные сообщения па ваш счет одно говорят: «Хороший человек, первоклассный, только тянет его к бутылке».
– Больше никогда. – сказал Нэбби Адамс. – Это для дураков.
Гуд за едой деликатно прихлебывал из маленькой бутылочки «Тигра», Нэбби Адамс мрачно играл бутербродом с консервированным белым сыром. Они были одни в единственном помещении, служившем и рестораном и гостиной. Звуков почти не слышалось: только хлюпанье, производившее впечатление, будто все блюда Гуда – суп; медленное чавканье пересохшего рта Нэбби, рокот вентилятора, тявканье боя-китайца на кухне.
