Поэтому, когда Дженни сообщила о своем намерении надеть Готэму колокольчик на шею без ведома Морганрота, Рэю ничего не оставалось, как согласиться с ней. С дивана Рэй наблюдал, как она куском сыра подманивает кота к заднему крыльцу. Он пришел сразу. Готэм был не злобным котом, просто жестоким убийцей. Пока он ел сыр, Дженни ухитрилась прицепить колокольчик к его антиблошиному ошейнику. Услышав звон, Готэм потряс головой и бросился прочь. Он остановился, повернулся, подпрыгнул высоко в воздух и снова побежал. Странный звук не стихал. Кот продолжал звенеть: Смерть с колокольчиком, подумал Рэй. Следующие несколько минут Готэм, пытавшийся убежать от того, что теперь стало его неотъемлемой частью, представлял собой смешное, жалкое и тягостное зрелище. Поэтому Рэй перестал наблюдать. Он снова лег, взял первый попавшийся журнал и попытался сосредоточиться, однако еще долго он слышал звон, беспрестанный звон колокольчика – но наконец все-таки наступила тишина. Рэй встал с дивана и снова выглянул в окно. Готэм лежал под деревом, совершенно неподвижно, даже не шевеля своим толстым черным хвостом.
Рэй надеялся, что крылья у него будут ярко-желтого и черного цвета, как у самца щегла. Он не знал, чем обусловливается расцветка перьев, но волосы у него (пока не выпали) были каштановыми. Но имеет ли это значение? Разумеется, он смирится с любой расцветкой, но Рэй не видел оснований не надеяться, хотя бы и на невозможное. Крылья еще не прорезались: набухшие почки у лопаток, скромнее скромного. Рэй решил побольше спать на животе, дать крыльям место для роста. И потому теперь спал на животе почти весь день. И он чувствовал легкость в теле. При глубоком вдохе он слегка воспарял над кроватью, словно во сне.
Дженни сказала, что ощущение легкости связано с тоской по потерянным волосам. До проклятой химиотерапии у Рэя была густая копна волос. Он всегда знал, что рано или поздно облысеет, но не предполагал, что таким образом. Одно время он считал шевелюру неотъемлемой частью своего существа. Теперь он пытался думать о ней как о никчемном предмете былого тщеславия, годной разве только на птичье гнездо. Лысый череп сиял. Глядя на свое отражение в зеркале, Рэй думал: «Я – маяк».
Колокольчик продержался всего лишь день. Когда они увидели Готэма в следующий раз, кот сидел в нескольких футах от заднего крыльца и вылизывал лапу; колокольчик исчез. Сосед промолчал. Теперь позиции окончательно определились: любители птиц против любителей кошек. Вечером, по возвращении с работы, Морганрот наверняка наведается к ним – возможно, с бензопилой.
Поскольку у Дженни имелся еще один колокольчик. Она так и знала, сказала она Рэю; она предполагала, что сосед снимет колокольчик, и потому купила сразу два. Для того чтобы нацепить на Готэма второй колокольчик, потребовался всего лишь еще один кусок сыра.
Но Готэм, казалось, сразу же привык к новому колокольчику. Доев сыр, он стремительно скользнул прочь, позванивая на ходу, к своему обычному месту – пню, возле которого несколько минут вылизывался. Ничего не происходило. Рэй чувствовал усталость и хотел уже отойти от окна, когда Дженни остановила его: Готэм увидел птицу и замер в напряженной позе, чуть припав к земле. На краю ванночки для птиц сидел голубь. Голуби медлительны – улитки в птичьем мире – и представляют собой легкую добычу для кота вроде Готэма. Но когда Готэм двинулся к птице – поначалу почти пополз, очень медленно, а потом пошел неслышной, крадущейся поступью, – колокольчик зазвенел, и задолго до того, как коту представился хотя бы минимальный шанс, голубь сорвался с края ванночки и улетел, а Готэм повернулся и отошел обратно к пню, лишь слегка обескураженный. Голубь вернулся через несколько минут, и Готэм повторил попытку – с тем же результатом.
Дженни торжествовала. На радостях она даже крепко обняла Рэя. Сегодня она спасла жизнь – и кто знает, сколько еще жизней спасет завтра? Поэтому она обняла Рэя, и жизнь голубя прошла сквозь них теплым током. Потом Дженни отстранилась от Рэя и взяла свой бинокль, а Рэй потащился к своему дивану, словно Готэм к своему пню.
– Вьюрки, – сказала Дженни. – Твои волосы. Вон они.
Рэй снова позвонил Элоизе.
– Твой холодильник пашет? – спросил он.
– Конечно, – ответила она.
– Забавно, – сказал он. – Я никогда не видел, чтобы холодильник пахал.
– На самом деле мой вспахивает по пол-огорода каждый день.
Все было как в детстве. Рэй закрывал глаза и видел себя и сестру детьми, крутящими диск зеленого телефона на кухне. Потом он возвращался и настоящее и обнаруживал вдруг, что лежит на диване в гостиной один-одинешенек и Дженни поблизости нет, – и тогда чувствовал страшную пустоту в груди. – На самом деле я звоню по делу, – сказал он.
– По какому? – спросила Элоиза.
– Чтобы попросить прощения.
– О боже.
– Что?
– Ты звонишь и просишь прощения, а я даже не знаю, за что. Но я давно ждала, когда тебя потянет на такие разговоры.
– Я действительно прошу прощения.
– Мне казалось, уж кто-кто, а ты обойдешься без подобных штучек, – сказала Элоиза. – Я имею в виду, это так по-пресвитериански. Ты живешь сколь угодно беспутной и безнравственной жизнью, а под конец просто публично каешься. И все равно попадаешь на Небеса.
– Все попадают на Небеса, Элоиза, – сказал Рэй. – Просто они для всех разные. Наверное, твои Небеса будут лучше моих.
– У тебя есть философия?
– Тебя это удивляет?
– Немного. – Потом, после продолжительной паузы, она спросила: – Ну и что сказала Дженни?
– Когда?
– Когда ты попросил у нее прощения.
– О… – Рэй поерзал ногами под пледом. – У нее я еще не просил.
Элоиза рассмеялась, но, совсем безрадостно.
– Ох, Рэй, – сказала она. – Дженни должна быть самой первой.
– Или самой последней.
– У тебя все наоборот.
– Ладно, что у тебя новенького? – спросил он. – Ничего, – ответила Элоиза. – Ровным счетом ничего.
В то утро Морганрот ушел на работу поздно, около половины десятого, и Рэй уже снова задремал, когда Дженни сказала, что пора. Она помогла ему встать с дивана, потянув за обе руки, а потом вывела через заднюю дверь и повела сквозь заросли кустов и молодых деревец, разделявших два участка. Он ушел, сказала Дженни, она сама видела; но они все равно крались, как лазутчики, замедляя шаг, когда под ногами хрустела ветка, опасливо озираясь по сторонам и не разговаривая друг с другом. Когда они стали подниматься по лестнице, ведущей на плоскую крышу веранды, сердца у них уже колотились и заколотились еще сильнее, когда сверху спрыгнул Готэм: он не зашипел, просто бесшумно появился перед ними. Вместо колокольчика на ошейнике у него болталась старая бирка с наклеенным на нее клочком бумаги, на котором крохотными буковками было нацарапано: «Отстаньте от Го-тэма».
– Черт бы его побрал! – сказала Дженни, но Готэм посмотрел на нее таким взглядом, словно самолично написал записку. Потом стремительно соскользнул вниз по ступенькам и убежал во двор.
– Думаю, это здесь, – сказала она, указывая на угол крыши. – Они летали именно сюда.
И действительно, между стеной дома и досками настила темнела узкая щель, и когда они подошли ближе, оттуда с яростным чириканьем вылетела птичка, каролинский вьюрок.
Дженни посмотрела первой. Она двинулась вперед на цыпочках и заглянула в отверстие, а потом знаком подозвала Рэя. Он увидел гнездо, частично свитое из соломы и тонких прутиков, но главным образом из его каштановых волос, вплетенных в выгнутые стенки тесного круглого домика. Яиц самка еще не отложила, но скоро отложит, подумал Рэй. Даже не закрывая глаз, он словно воочию увидел там сначала маленькие крапчатые яйца, а затем крохотных лысых птенчиков, с голодным писком разевающих клювы, и мать, кормящую своих деток.
Он живо представил, как все это происходит здесь, в гнезде, свитом из его волос. Похоже, Дженни представила то же самое: она плакала. Она расплакалась, а потом вдруг судорожно обняла Рэя, попыталась заговорить, но не смогла. Слова тонули в бурном потоке слез. Наконец двум словам удалось выплыть – и именно их Рэй уже давно ждал от Дженни. Нет, он нисколько не хотел их услышать – просто ждал, когда они прозвучат. – Прости меня, – задыхаясь, проговорила она. – Прости меня. Прости меня.
– И ты меня тоже, – сказал он, хотя они просили друг у друга прощения за разные вещи.
– Нет. – Она потрясла головой. – Я бросила тебя, и ты заболел.
– Я первый бросил тебя, – сказал он.
– Нет. – Да.
– Рэй, – сказала она, – ты не мог меня бросить. По сути, тебя никогда не было рядом.
Но он просто смотрел на нее непонимающим взглядом.
– Слушай, пойдем домой, – сказал он. – Давай вздремнем немного.
На обратном пути Рэй приобнимал Дженни за плечи, отводил ветки в сторону и придерживал колючие, пропуская ее вперед. Когда они поднырнули под лапы последней сосенки и вышли на свой двор, Рэй остановился, чтобы перевести дух, и тут увидел Готэма – припавшего к земле, готового к прыжку – буквально в трех фугах от голубя. Он в жизни еще не видел, чтобы кот подбирался к птице так близко. Птица, казалось, приросла к месту, и поначалу он не понял, почему она не улетает. Потом до него дошло: голубь ждет звона колокольчика. И взлетит, как только его услышит. Рэй тоже ждал своего колокольчика. Он даже различал еле слышный звон вдали, но крылья у него еще только-только прорезались. Он тоже не мог взлететь. Но он полетит, подумал он. Полетит при первой же возможности.
