— Вы к кому?
Человека этот простейший вопрос поставил в тупик. Он промолчал.
— Ищете, что ли, кого? — уточнила тогда Эмма Петровна.
Но человек и на это ничего не ответил.
Потом появился хромающий старик с палкой, лет шестидесяти с лишком, бедно, но опрятно одетый. Это был Олег Трофимович Одутловатов, он жил неподалеку, в доме на углу улиц Садовой и Рукопашной.
(Мэр Тудыткин, возглавив город, хотел в ряду других своих начинаний сменить это хулиганское название на более приятное: Вишневая, например, или Перспективная, но его советник по культуре, местный знаменитый писатель, поэт и краевед Семен Усенин, автор трех книг, одна из которых была издана в Москве, хоть и на средства автора, отговорил: во-первых, настоящее название улицы не Рукопашная, а Рукопашного в честь чиховского героя Артема Рукопашного, взявшего этот боевой псевдоним, когда он превратился из сапожника Арона Рыкеля в предревкома Чиховской волости, и оному Рукопашному до сих пор в местном краеведческом музее посвящена экспозиция, несмотря на двойственное отношение нынешних историков к революции и Гражданской войне: из песни слов не выкинешь. Во-вторых, даже если взять народное название улицы, ибо народ забыл героя и не ведал о настоящих истоках, то и это слово не является позорным. “Рукопашное дело, — объяснял Усенин, — означало в древности: пахать руками. А пахали руками не только физиономии неприятелей, но и по хозяйству, это потом значение стало сугубо драчливым”. Мэр этим объяснением удовлетворился.)
Одутловатов называл себя “вторичным инвалидом”. Или еще — “дважды инвалид”. Основания были: в детстве ему перешибли жердью ноги при невыясненных обстоятельствах. Одна версия (самого Одутловатова) была, что он сторожил бахчу отца, на которую забрались воры за дынями, защищал отцовское добро, вот его и покалечили. Другая версия: он сам забрался на соседнюю бахчу (по известному мальчишескому убеждению, что соседские дыни и арбузы намного слаще), там-то ему и досталось от сердитого хозяина или сторожа. Как бы то ни было, одна нога у Одутловатова срослась неправильно, стала сохнуть, и он, охромев, заимел пожизненную инвалидность второй, кажется, группы. Но был активен, мотался по стране, где-то чего-то продавая, доставая, пускаясь в авантюры, последней из которых была — доставка нескольких партий почти новой мебели в Россию из опустевших населенных пунктов Чернобыльской зоны. На этом он и пострадал, “нахватал радиации выше крыши”, и вот уже который год ходит по врачам, добивается, чтобы ему присудили еще одну инвалидность. Врачи отбиваются, говорят, что толку никакого: будет та же инвалидность второй группы, то есть подтверждение имеющейся. Одутловатов не согласен. Есть же дважды Герои Советского Союза с присуждением Золотой Звезды и ордена Ленина, говорит он. За каждую Звезду человек пожизненно получает двести рублей старыми деньгами (где-то когда-то он об этом услышал). То есть за две — четыреста. Поэтому и я должен за каждую инвалидность получать отдельную пенсию, а в результате двойную!
Пока он никого в своей правоте убедить не может, но не отчаивается и внимательно следит за политическими событиями, ища в них намеки на то, что скоро его дело выгорит.
Сделавшись окончательным инвалидом, он увидел себя без средств (кроме единственной пенсии), без угла, без семьи. Поехал в Чихов к сестре, которую не видал уже лет двадцать. Оказалось: домишко сестры заколочен, сама она восемь лет как в могиле, а сын ее, племянник Одутловатова, Юрий Кумилкин (мужняя фамилия упокоившейся сестры) отбывает уже третий срок в тюрьме за аморальный образ жизни.
Одутловатов устроился в этом домишке, кое-как наладил быт, а тут явился и племянник. Сначала они ссорились, ибо каждый считал другого приблудившимся: дядя приблудился к дому, а племянник к дяде, “на все готовое”, как выразился Одутловатов, но потом примирились; Юрий, не любя и не умея работать, жил на дядину пенсию, а долгими вечерами без радио и телевизора они предавались рассуждениям о возможности как-нибудь хитроумным и чрезвычайным способом раздобыть много денег, чтобы снести свою хибару, построить на ее месте большой дом и устроить семейную гостиницу: племянник уверил дядю, что это самый надежный и выгодный бизнес из всех существующих.
Одутловатов, ответив на приветствие бомжа, остановился, опершись на палку:
— Сидишь? — спросил он.
— Сижу.
— Все равно ничего не высидишь. Я вот сколько лет мучаюсь. Я ведь дважды инвалид: с детства нога покалеченная, а потом радиации нахватался в зоне бедствия, сам понимаешь, о чем речь. Мне должны две пенсии платить, если честно. Так докажи им!
И старик пустился подробно рассказывать бомжу о своих мытарствах. Тот слушал внимательно, с интересом, не все понимая, но всему сочувствуя.
Тут показался Юрий, голый по пояс и в шортах. Крикнул дяде:
— Ты еще тут? Душа же горит!
— Иду, иду! — отозвался Одутловатов.
И поковылял по улице.
А Юрий приблизился к бомжу и задал тот же вопрос, что и дядя:
— Сидишь?
— Сижу.
— Нечего тут рассиживать! Тут местные люди живут, а ты кто?
Показалась Татьяна с пустой тележкой.
— Привет, Тань! — махнул ей рукой Юрий. — Это что за личность?
— Не знаю, — сказала Татьяна, заходя в калитку.
Юрий, постояв немного, тоже ушел. Ему бы и хотелось поссориться с пришельцем, но для этого нужно видеть энергию отпора, сопротивления, а у бомжа ни отпора, ни сопротивления не наблюдалось.
Толик проснулся и улетучился, не убрав постели.
Костя спал, уронив голову на стол. На мониторе застыла картинка. Татьяна взяла сына под мышки, повела к постели, тот упал. Оглядев картинку, Татьяна нажала на клавишу, и картинка ожила — застрекотали выстрелы, повалились враги, полилась кровь. Татьяна испугалась и выключила компьютер.
11
Вечером семья ужинала, и Костя, только что приехавший на своем велосипеде с дальних прудов, спросил:
— Мам, а че за мужик там у забора сидит? Весь день сидит!
— Да бомж какой-то. Нищий.
— Шугануть его?
— Ну, шугани, — разрешила Татьяна. — Только культурно.
— Это мы можем! — выскочил Костя из-за стола.
Толик, естественно, помчался за ним.
Костя подбежал к человеку и строго спросил:
— Мужик, ты че сидишь тут? Давай иди отсюда!
— Куда?
— А куда хочешь!
— Я никуда не хочу, — улыбнулся бомж.
— Ага, культурно не понимаешь?! — завелся Костя. — Сейчас будет некультурно!
Толик подобрал с земли палку и подал ее Косте. Тот схватил ее и крикнул:
— Считаю до трех!
Но Татьяна, вышедшая из калитки, осекла его:
— Э, э, орел! Брось палку!
— А он слов не понимает!
— Ладно, идите в дом, остынет все! И так целый день шалаетесь не евши! Идите, я сказала!
Толик и Костя, лишенные развлечения, неохотно пошли к дому: не слушаться мать они опасались. За ней не задержится и по затылку треснуть.
— Ну? И что будем делать? — спросила Татьяна. — Чего ты пристал ко мне, чего ты от меня хочешь?
— Есть хочу, — ответил бомж.
— Ага, конечно!
Татьяна подумала.
— А если вынесу тебе поесть — уйдешь?
— Почему? — не понял бомж.
— Потому, что ты тут не нужен мне!
— Почему?
— Он еще спрашивает! Ну, тогда извини! У меня терпение не безграничное, особенно на мужчин! — Татьяна достала старомодный мобильный телефон, нажала на кнопки. — Здравствуйте! Милиция? Тут человек, он хулиганит! Пристал ко мне и не уходит. Не напал, но может. А? Нет, я что, должна ждать, что ли? Вы тоже совесть имейте! Я не кричу, а… Да не знаю я, кто у нас участковый, я в глаза его не видала сроду! А? Садовая, тринадцать. Татьяна Лаврина. Вам-то какая разница? Ну, тридцать пять. А что, к пожилым не приезжаете?.. У вас тоже голос молодой. Двадцать пять? Я где-то так и думала… Мы что, об этом будем говорить вообще? Спасибо, жду.
Татьяна отключилась и сказала бомжу:
— Слышал? Я тебе по-человечески советую — лучше уйди. Понял?
Но бомж остался сидеть, словно не осознал опасности.
12
Через полчаса к дому Татьяны подъехал милицейский “воронок”.
Из него вышли двое: лейтенант Харченко и сержант Лупеткин. Оба молоды, Харченко высок, строен, обаятелен, что среди милиционеров тоже встречается, а Лупеткин коренаст и неказист; в силу внешних данных и звания он зато был больше предан службе.
Татьяна встретила милиционеров. Харченко осмотрел ее с преувеличенным удивлением:
— Это вы звонили?
— Я.
— Вы говорили — вам тридцать пять. Я бы и тридцати не дал!
— Спасибо, — сказала Татьяна, не принимая игривого тона, и напомнила о деле:
— Вот — сидит.
Лупеткин подошел к бомжу:
— Гражданин, встанем, пожалуйста!
Тот встал.
— Документы, пожалуйста!
